Пятиубивец вернулся с Анклоута с флотилией низеньких рыбачьих лодок – смэков, нагруженных олениной и рыбой, которую уже успели засолить; но во время промысла у него появились первые признаки старения. В черных волосах заблестела седина; новые волосы, выросшие среди прежних, жестких, оказались такими ломкими, что стоило провести щеткой, и от них ничего не оставалось. На черепе местами просвечивала кожа. Глаза по-прежнему были холодны, как камень, черты лица не изменились, но с телом начался процесс, не имеющий никакого естественного объяснения. Вернее, это был естественный процесс старения – разве не так? – который был отсрочен испанской водой.

В этой экспедиции у Пятиубивца случился первый перелом костей, за которым последовали другие. Вместе с тремя солдатами он вытягивал сеть, и тут внезапно раздался щелчок, с каким захлопывает пасть аллигатор (так, во всяком случае, утверждали свидетели). Вначале Пятиубивец ничего не почувствовал и узнал о сломанном предплечье, только когда ему указали солдаты; кость, как прорезавшийся зуб, прорвала кожу. Так он и вернулся в Форт-Брук с рукой в лубке, но кость не срослась. Со временем стали ломаться и другие кости. Мелкие кости рук и ног трещали как спички. Руки вздулись и походили на мешок сломанных и ломающихся костей. С ногами дело обстояло еще хуже, они тоже потеряли форму, ногти выросли слишком толстые, подстричь их было невозможно. Месяца через полтора после нашего прибытия руки и ноги Пятиубивца сделались бесполезны.

Мы затворились вдвоем. По правде, я прятала индейца, выбора у меня не было. Объявив заболевание заразным, я держала солдат и доктора Гэтлина на расстоянии. Вскоре мы с Пятиубивцем устроили себе палату в палате – наши две койки, отделенные занавеской. Тут положение его сделалось еще серьезнее: начали ломаться крупные кости. Для этого не было причин, Пятиубивец день и ночь лежал неподвижно. И тем не менее ужасные глухие щелчки слышались один за другим, похожие на звук выскочившей пробки, приглушенный слоем кожи и жил.

Кожа сморщивалась, мышцы под ней съедала старость. Можно было подумать, она разжижает их и разом высасывает, как однажды на моих глазах гигантский водяной клоп с ядовитой слюной высосал лягушку; та осталась пустой на пригорке, постепенно оседая, опадая, превращаясь в падаль. Тело Пятиубивца скоро собралось в складки, побледнело и покрылось чешуйчатыми пятнами. Где прежде кожа была упругой – каким все еще оставалось лицо, – теперь висели складки. Кожа запестрела бледными, размером с монету, старческими пятнами – да, это были накопления возраста, давно лежавшие под спудом. Пестрая и сухая – поднеси спичку и поднимется дым. И хотя индеец вообще ничего не ел, под кожей концентрировался жир, и при малейшем касании возникали синяки; фиолетовыми пятнами он расцветился с ног до головы.

Пятиубивец не позволил мне пустить в ход мое Ремесло. Он также ни разу не глотнул остававшейся у него воды, даже чтобы облегчить свои муки… О, муки. Язык бессилен их описать, да это и к лучшему, незачем растравлять раны.

Что до меня, то я переживала страдания другого рода. Я не собиралась… делать то, что я сделала с обитателями Зеркального озера. Я хотела только лишить Сладкую Мари власти над ними. Но теперь, если у нее не нашлось какого-нибудь волшебства, чтобы заменить испанскую воду, она распоряжается всего лишь труппой трупов! И я очень сомневалась, что ведьма будет добра к умирающим… Да, кошмарные мысли породили кошмарные сны. Пробудившись же, я не нашла, чем опровергнуть возникшие в мозгу картины – люди с озера страдают так же, как Пятиубивец, Сладкая Мари обходится с ними жестоко, быть может, проделывает эксперименты, появляются ее кошки… Об этих страшных предположениях я старалась забыть, ухаживая за Пятиубивцем. Что я могла сделать еще?

Когда Пятиубивец разговаривал, это была речь старика, чем дальше, тем древнее; он как будто сам желал принести свидетельство и не отказывался отвечать на вопросы, одним из которых был очевидный: «Сколько тебе лет?»

Отвечал он загадками, упоминая событие далекого прошлого – потерю форта Нигроу при Аппалачиколе. Там, как говорили, было полным-полно беглых рабов (просто золотое дно), и артиллеристам под командованием Джексона посчастливилось сделать удачный выстрел – прямиком в пороховой склад… Пятиубивец вполголоса выругался.

– В каком это было году? – спросила я. – Я слышала что-то подобное – сражение, взрыв, – но, быть может, я вспоминаю не тот случай, а другой, похожий?

– Летом, – произнес он уверенно. – Тысяча восемьсот шестнадцатого. Людей разнесло на куски. Три сотни человек.

Среди погибших была жена Пятиубивца и мать его двух детей, у которых тоже были дети, которые тоже погибли. После этого индеец странствовал и каким-то образом прибрел к Сладкой Мари, назад к юности, до пережитого несчастья.

Я не сильна в арифметике, и подсчеты дались мне с трудом.

– Выходит, почти двадцать лет назад? Но… но если ты – прошу прощения, Пятиубивец, – если ты действительно потерял в Аппалачиколе внуков, то…

– Я родился давным-давно. Я стар и должен умереть.

Насколько он стар в действительности, я не знала, но весь груз прожитых лет разом на него обрушился. За несколько месяцев (около года) он постарел на десятки лет. Пока я за ним ухаживала, мое время было поделено поровну между тайными занятиями Ремеслом и печальными мыслями о Селии; я подобралась к ней так близко, однако, без сомнения, ее потеряла. Я отчаялась. Единственным, что меня держало, была смерть – предстоящая смерть Пятиубивца. Но по мере ее приближения распад замедлялся; я уже начала опасаться, что Пятиубивцу грозит устойчивое беспомощное состояние, вроде того, какое пережила Мама Венера, – умирание, не приводящее к смерти.

Я расспрашивала Пятиубивца еще, но к весне он утратил ясный ум и речь. Оставалось только ждать, чтобы истощились силы, чтобы время подвело суровый итог; и так оно и случилось.

Однажды утром я проснулась, зная, что Пятиубивца больше нет. На его лице я увидела улыбку, которую раскрыла смерть.

Я зашила Пятиубивца в простыню, на которой он умер; я пыталась перенести его тело, чтобы похоронить надлежащим образом, но… кожа треснула и наружу стали просачиваться жизненные соки, которые я предпочитала не терять.