Горацио крепче сжал мои руки.

С веток слетели невидимые птицы, и весь лес вдруг ожил и загомонил.

Фальстаф отшатнулся от меня к Просперо и Принцу Хэлу; все они кричали – нет, повторяли какой-то бессмысленный унылый напев.

Я снова услышала барабанный перестук, говоривший: по тропе, что казалась слишком тесной, слишком заросшей, приближается с берега всадник.

Горацио оттолкнул меня, и я упала на землю. Я лежала в грязном месиве, воняющем перегноем. Всадник близился; в конце концов передние ноги лошади, высотой хендов в пятнадцать, остановились совсем близко, так что я могла бы их коснуться… Но я, конечно, этого не сделала. Я не делала вообще ничего, потому что была… в неком состоянии. Природа этого состояния открылась мне только тогда, когда всадник спрыгнул с лошади, поднял меня на ноги, долгим пристальным взглядом изучил мое лицо и развернул меня в сторону разбойников. Которые, все до одного, попятились. Они стояли плечом к плечу, притихшие, потому что сквозь кроны сосен просачивался свет и было видно, как изменились мои глаза.

Задубевшие от времени лица негодяев, как могли, выражали суеверный ужас, но красноречивей были их позы – обратившись ко мне спиной, они пали на колени и склонили головы. Да, перед знаком жабы все четверо сникли. Монотонный напев сменился мычанием; жалобная нота в нем только больше меня разозлила. К счастью, описывать кровавую месть мне не придется, пятый незнакомец утихомирил меня.

У него тоже были глаза старика, но не тусклые, как у шекспировских персонажей, а блестящие; в душе всадника не угас огонь, а в чертах, иссушенных и неживых, все еще прослеживались индейские очертания. Добрые глаза его оттенялись длинными черными волосами; на лбу они были перевязаны лентой, на макушке украшены веером петушиных перьев красно-коричневого цвета. Одет он был в одни лишь штаны, обильно расшитые бусинами; тело его мало сочеталось с лицом. Первое было, пожалуй… красивым, второе – отжившим.

Пятый незнакомец тоже схватил меня, но не так, как другие. Я все еще показывала ведьмин глаз. Я это чувствовала и удерживала его усилием обостренной, злобной воли. О, злоба во мне кипела, но я не отводила взгляда от всадника. В его стальных глазах, обращенных на мои, ведьмины, читалось: да, жабий глаз для него не новость.

Я наблюдала, как индеец шагнул к коленопреклоненной четверке. Сорвав с плеч Просперо пурпурную мантию, он наступил мокасином ему на хребет, толкая его вниз, в грязь. Послышался треск, но я не знала, то ли это хрустнул позвоночник, то ли передние зубы наткнулись на камень или торчащий корень. Похоже было, что пятый незнакомец вот-вот сотрет герцога – теперь уже по-настоящему свергнутого – в порошок. Оставшиеся пальцы жертвы судорожно цеплялись за траву.

Прочим досталось тоже, и словами, и на деле.

Наконец всадник что-то скомандовал, и четверо разбойников, вскочив, выстроились в ряд и снова упали лицом вниз. Они стояли во влажной тени, готовые бежать за нами, а мы выбирались на лошади из зарослей на ослепительно белый берег.

Всадник был Пятиубивец, и он отвез меня к Сладкой Мари, усадив позади себя на лошадиную спину.

Добравшись до берега, мы направились к югу и скакали долго-долго, прежде чем отвернуть в сторону, через травянистые дюны и далее, в глубокую тень. Перед поворотом на восток Пятиубивец остановился. То же сделали и четверо разбойников, застыв на полосе прибоя в значительном удалении от нас. Они отвернулись от нас, в первую очередь от меня. Опустились на колени. Наклонив головы, они словно бы наблюдали, как море слизывает их следы, уничтожает всякие свидетельства того, что мы здесь побывали.

Пятиубивец не сошел с лошади, а повернулся, так что я впервые разглядела его при ярком солнечном свете. Кожа у него была красная, как только что обожженный кирпич, на высоких скулах не менее гладкая, чем на спине. О, но его лицо! Темные глаза смотрели из глубоких-глубоких орбит. Черты красивые и правильные, но настолько застывшие, что жутко было смотреть. Это была не красота, а… стойкие ее остатки; мне вспомнилось, как я однажды нашла на подоконнике высохшую стрекозу и восхитилась ее панцирем, тонкой текстурой крыльев и яркими красками, все еще не померкшими. Правда, тело Пятиубивца сохраняло гибкость и силу – я убедилась в этом, так как на ходу должна была волей-неволей крепко держаться за похитителя.

Когда Пятиубивец обернулся, я поняла, что он собирается обратиться к четверым, стоявшим на коленях. Судя по всему, он задумал взять у них платок или другой кусок материи, чтобы завязать мне глаза; но тут он заметил желтую полоску, обернутую вокруг моего запястья – талисман богини Саланго. Он отвязал материю и, догадываясь как будто о ее колдовском предназначении, все же использовал как повязку на глаза. Я и в самом деле перестала видеть, желтизна материи поглотила желтизну солнца. Только после этого Пятиубивец пустился в глубину материка.

Немного проехав, мы остановились у источника, журчание которого напомнило мне о том, что я очень хочу пить. Пятиубивец снял с меня повязку, и я увидела в стороне шекспировских персонажей, которые, предпочтя воде спиртное, молча передавали по кругу бурдюк. Они сидели ко мне спиной. Ясно чувствовалось приближение какой-то большой волны; меня наполняла сила, рожденная от ведьминого глаза. Разбойники были напуганы смертельно, но я не связала это со Сладкой Мари (что было глупо – теперь это ясно); правда, я понимала, что шайка противных природе оборванцев знает о ведовстве. Их предводитель, во всяком случае, знал о нем точно.

Пятиубивец взял у меня саквояж и вывалил его содержимое на землю, где предварительно устроил что-то вроде подстилки из листьев кокколобы, которые срезал с подпорки. Это было не праздное любопытство; скорее, он оценивал мое имущество, чтобы о нем отчитаться. Он развязал разноцветные тряпочки и нашел предметы, упакованные туда на случай, если я отыщу Селию, – ингредиенты чар, которые я собиралась на нее наложить. Часть их относилась к западному ведовству и к stregharia, ценимому мною виду колдовства. Другие принадлежали к вуду – кора каскары, почки коммифоры, буквица, семя айвы, спирея и так далее. Все это ради удобства перевозилось в измельченном виде, а для хранения служили обрезки ткани и различные склянки. Конечно, при мне было дополнение к книге, которую я тогда составляла. Это был альбом удобного формата, в кожаной обложке. Там имелись образцы флоры и фауны, недавно мною обнаруженные – листья, фрагменты шкурок и так далее, – а на страницы я занесла заклинания, которые могли понадобиться, чтобы разорвать любовные чары, ослабить их или перенести на другой предмет и тому подобное. Кроме того, как обычно, в книге содержались мои размышления. Пятиубивец просмотрел записи. Не знаю, умел ли он читать, но, когда мы опять садились на лошадь, он, казалось, знал, что я собой представляю; раньше я уже показывала глаз, а во время езды я из робости прижималась к его спине своей перевязанной грудью и тем, наверное, еще больше себя выдала.