Все взоры обратились было к Тонио, роковой жертве невезения. Но тут же о нем забыли и уставились на поднявшегося с места Маттео Бриганте.
- Предположим, - начал он, - предположим, что Мариетта находится вот здесь, у стола…
И он начал недвусмысленный, подробный и весьма точный рассказ о том, что каждому мечталось бы совершить.
Тонио побелел под стать своей белой свеженакрахмаленной куртке. Парни украдкой наблюдали за ним: может, придется его еще связать. Но он не шелохнулся, неотступно следя за мимической сценкой, разыгрываемой Маттео Бриганте.
Особенно же Бриганте налегал на то, что все надо делать как можно быстрее. А так как был он худой, подтянутый и весь словно железный, спектакль произвел на зрителей особенно сильное впечатление.
Тонио не спускал с него бессмысленно пустого взгляда, так смотрят на экран телевизора.
- Вот и готово, - заявил Бриганте.
С минуту длилось молчание, потом зрители дружно захлопали. Кое-кто пытался повторить разыгранную Бриганте сцену насилия. Остальные снова принялись блеять, блеяли теперь во всю глотку. Некоторые даже сшибались лбами, изображая козлов, дерущихся за козочку.
Маттео Бриганте опустился на стул против Тонио. Он налил стакан вина и протянул Тонио.
- Пей, - сказал он.
Тонио молча взял стакан и залпом осушил его.
Австралиец уже тасовал карты, начиналась девятая партия тарока. Тонио не шелохнулся.
- Я тебе еще в долг поверю, - заявил трактирщик.
Тонио не ответил, он взял карты, которые сдал ему Австралиец.
В огромной зале дома с колоннами в своем любимом кресле сидит дон Чезаре и весь вечер не спускает глаз с терракотовой статуэтки, которую принесли ему рыбаки и которую он поставил перед собой на стол так, чтобы на нее падал свет керосиновой лампы.
На другом конце длинного массивного стола, сбитого из оливкового дерева, сидят женщины: старуха Джулия и три ее дочери - Мария, Эльвира и Мариетта, перед ними стоит вторая керосиновая лампа, и вся четверка о чем-то горячо спорит.
Сидят женщины на скамейках, стоящих по обе стороны стола, а дон Чезаре восседает в огромном неаполитанском кресле XVIII века с деревянными позолоченными подлокотниками в виде китайских уродцев. С тех пор как все гостиные второго этажа превращены в антикварный музей, дон Чезаре принимает посетителей в этой нижней зале; огромное неаполитанское кресло и стол светлого дерева придают ей какой-то особо парадный вид.
В темном дальнем конце залы высится камин: такие камины в моде на Севере Италии - это нечто монументальное, весьма затейливое, его сложили здесь по приказу отца дона Чезаре еще в конце минувшего века. Женщины используют его для стряпни: просто ставят туда треногу, под которой тлеет древесный уголь, - так обычно кухарят в домах, где нет печей.
Дон Чезаре не спускает глаз с терракотовой статуэтки, стоящей на столе так, чтобы на нее падал свет керосиновой лампы, - это танцовщица с узенькими бедрами, хрупкость их еще подчеркивают складки туники.
Женщины даже не считают нужным понижать голос: они отлично знают, что дон Чезаре не обращает никакого внимания на их болтовню. Вернее, уже давным-давно просто их не слышит. Разве только изредка, если они уж очень раскричатся, он пристукнет ладонью по столу и бросит:
- Женщины!
Тогда они замолчат. Но ненадолго, вскоре снова начинается шушуканье, потом голоса становятся громче, потом они снова орут, а он вроде бы опять ничего не слышит.
Когда дон Чезаре в 1924 году, не поладив с фашистским режимом, вышел в отставку из полка, где служил офицером, было ему сорок лет. Тогда-то он и решил написать историю Урии, процветающего греческого города, бывшего колонией Афинского государства и возведенного в III веке до рождества Христова между озером и морем - там, где сейчас расползлись болота. Уже его отец, не признававший неаполитанских Бурбонов, и его двоюродный дед, архиепископ Беневентский, осмелившийся вступить в борьбу с недоброй памяти грозным папой римским Анибале делла Дженга и впавший поэтому в немилость, начали собирать коллекцию и классифицировать произведения античного искусства, которые вылавливали со дна морского рыбаки или находили крестьяне, обрабатывая свои оливы.
Выйдя в отставку, дон Чезаре поселился поначалу в принадлежавшем их семейству дворце в Калалунге, небольшом городке, притулившемся на самом гребне скалистого плато, защищающего Порто-Манакоре от северных ветров с побережья. Оба - и отец и сын - были монархистами либерального толка в соответствии с франкмасонской традицией Савойского дома. Отец довольно быстро снюхался с фашистами. После подписания Конкордата они перестали разговаривать: для дона Чезаре и Муссолини, стакнувшийся с папой римским, и король, одобривший такой шаг, предали великое дело освобождения, за которое ратовали Виктор-Эммануил, Гарибальди и Кавур. Тогда-то он и перебрался в этот дом в низине и увез с собой часть семейной коллекции. По его распоряжению ему высылали все, что только выходило в печати по вопросу греческой колонизации Южной Италии; он получил солидное образование в Неаполе, свободно читал по-французски и по-английски, изучил даже немецкий язык, чтобы читать в подлиннике Мюнха и Тодта, считавшихся истинными авторитетами по эллинской эпохе. В течение первых же лет он собрал огромное количество материала. Восстановил план Урии. Там, где на земляной насыпи стоял его дом с колоннами, в древности собиралась агора. Греческий город был посвящен Венере. Храм богини стоял на каменистом холме над устьем водослива. Дон Чезаре начал раскопки и обнаружил, что на месте теперешнего озера в свое время был расположен крупнейший порт.
Когда батюшка дона Чезаре приказал долго жить, сын так и остался в низине - привык. Он рыбачил, охотился, выпивал со своими людьми, щедро расплачивался за все древности, которые ему приносили. Местные мужчины делали вид, будто они не знают, что дон Чезаре портит их дочерей и сестер, а он всегда находил благовидный предлог, когда брал девиц к себе в дом: одну нанимал стирать, другую шить, эту лущить кукурузные початки, ту сушить винные ягоды; таким образом, честь мужчин бывала спасена. Если после первой ночи девушка приходилась ему по вкусу, он оставлял ее у себя в качестве служанки; и ни разу никто не пытался его шантажировать, потому что действовал он сообразно традиции - сеньоры болотистой Урии всегда выказывали благоволение к девушкам и женщинам, жившим в их доме. Если же девушка не умела угодить дону Чезаре, он выдавал ее замуж. Джулию он оставил у себя в доме и после ее замужества: во-первых, она прекрасно кухарила и еще потому, что ее муж аккуратнейшим образом обихаживал коллекцию древностей, за десять лет ни одной вещицы не кокнул. А главное - он держал у себя Джулию из-за ее дочек.
В своем дворце в Калалунге он проводил ежегодно не больше двух недель, как раз столько времени, сколько требовалось, чтобы проверить управляющих своими угодьями. Главную статью его доходов составляла торговля лесом, ему принадлежала большая часть леса Теней, венчавшего скалистый гребень гор за Порто-Манакоре. Оливковые, апельсиновые и лимонные плантации были разбросаны на склонах соседних холмов, образующих первые отроги горы; как только зацветали сады, дон Чезаре продавал весь урожай на корню дельцам из Фоджи, те шли на известный риск, учитывая возможные капризы погоды; само собой разумеется, торговцы назначали такую цену, какая с лихвой покрывала все могущие быть убытки на случай гнева небесного, но и дон Чезаре оставался в выигрыше - весь год мог не думать о делах. Он самолично с помощью “доверенного лица” проверял уловы рыбаков, рыбачивших на озере и на затопленных участках и приносивших мизерные доходы, но зато эти места были его любимыми охотничьими угодьями, рыбными садками и плацдармом мужских побед.
Шло время, все усложнялось, управляющие и доверенные лица дона Чезаре обкрадывали его со все большим размахом. А он закрывал на это глаза; в отличие от местных богатеев, проводивших чуть ли не половину года в Риме или за границей, потребности его были более чем ограниченны. На охоту и древности ему и так хватало с избытком. Рабочим, занятым на раскопках, и семьям своих любовниц он платил маслом и зерном: эти продукты он получал в качестве оброка со своих арендаторов. Обесчещенные девушки довольствовались какой-нибудь безделицей и гордым сознанием, что честно кормят свои семьи. Пусть дона Чезаре безбожно обкрадывали, жил он в свое удовольствие. Хотя его и обкрадывали, но он пользовался всеобщим уважением, потому что все знали, что он знает, что его обкрадывают, стало быть, он не простофиля какой-нибудь, а просто человек великодушный; время от времени дон Чезаре прогонял с позором кого-нибудь из своих управляющих - первого подвернувшегося под руку, - просто чтобы поддержать установившуюся репутацию; и изгнанный управитель занимал свое место среди безработных, подпиравших стены на Главной площади в Порто-Манакоре.
