Толпа одобрительно загудела…

Гипатия перечитывала письма своего любимого ученика Синезия: "Прикованный к ложу, я диктую это письмо. О, если бы ты получила его, находясь в добром здравии, моя мать, моя сестра, моя наставница, которой я обязан столькими благодеяниями и которая заслужила с моей стороны все почетные титулы!"

Листок был последний, написанный прошлым летом, незадолго до смерти ливийца. Язычница и христианин, они, не боясь осуждения церкви, находили общий язык, обменивались письмами. Беззаветно преданный Синезий, приняв христианство постоянно чувствовал несогласие своих убеждений с верой. Что заставило его принять Христово учение? Синезий не мог не видеть, что между государством и церковью идет острая борьба за политическую власть. Его волновало будущее. Каким оно будет?..

Как-то Синезий с горечью обронил: "Мне ничего не оставалось, как бежать со своей родины… Мы бессильны, у нас нет надежды… Пентаполь проклят богами, Пентаполь умер, он задавлен, он окончил свое существование, он убит, он погиб…"

Знатный, богатый и влиятельный Синезий Кренский пользовался большим уважением в родном Пентаполисе. Христианство принял, как пояснил Гипатии, прежде всего из желания обеспечить родине спокойствие и порядок, не допустить вспышек насилия. Церковь весьма охотно приняла в лоно Христово нового союзника, уповая на рост своего влияния среди язычников.

И все-таки Синезий, впрочем, как и Гипатия, оставался противником христианского бога, резко протестуя против тех, кто считал, что философ должен ненавидеть науки и заботиться только о божественном. В письмах Синезий откровенно возмущался невежеством христианских проповедников: "Верх лицемерия — быть самому неучем и браться учить других".

Гипатия улыбнулась. Это были ее мысли…

"Разве может умный и добрый, всемогущий и всевластный создатель править миром, в котором царит зло и несправедливость?" — спрашивал Синезий.

"Богом нашим является мудрость и разум!" — отвечала Гипатия, но подсознательно чувствовала, что этому тезису чего-то не хватает.

Христианство, несмотря ни на что, упорно взбиралось к вершинам триумфа. Когда император Феодосий I эдиктом 380 года объявил беспощадное преследование язычников, Гипатии было десять лет. В ту пору Афины еще считались средоточием мудрости, однако за каких-то три десятилетия город стал славиться лишь приготовлением меда… Имена древних остались только воспоминанием о былом величии Эллады. И когда Синезий говорил: "Я предпочитаю эллина варвару" — она невольно узнавала свои мысли, свои убеждения.

…Наступила последняя, четвертая стража ночи. Над морем забрезжил рассвет. День просыпался. Еще заспанный, он умывался первыми лучами мартовского солнца.

Гипатия так и не сомкнула глаз. Ученики и ближайшие друзья уже давно разошлись. Перечитаны письма Синезия. Лишь на мгновение удалось избавиться от гнетущего неотвратимого предчувствия. Действительно ли предостережения Ореста имеют основания? Неужели Кирилл все-таки решился совершить против нее какую-то подлость?..

Епископ александрийский давно враждует с префектом, поэтому часто попрекает Ореста женщиной-советником, особо подчеркивая, что в ее доме собираются враги Христовой веры, поклонники языческих богов, которые ведут споры о бессмертии идей, свободе духа. "Бредни платоников", — злился епископ.

Орест, Орест… Ты все еще любишь Гипатию, хотя точно знаешь, что она не отступится от своего. Не станет такой, как все женщины: любящей матерью, любимой женой. Земное счастье не для нее…

Как знать, возможно, они могли бы быть счастливы вдвоем. Но она была дочерью славного Теона и больше всего хотела служить людям.

Настали плохие времена… Разрушается античный мир, в который она безгранично влюблена. Достижения тысячелетий, которые могли бы пригодиться новым поколениям, погибают. А она не в силах остановить безудержный бег времени, не в силах убедить людей, что они совершают ошибки, наслушавшись невежд в рясах прикрывающихся словом божьим. Чего она стоит, когда льется кровь невинных?..

Как трудно быть женщиной… Слишком много сил приходится тратить на то, чтобы утвердиться в глазах ученых мужей в своем равенстве. Лишь умом приходится завоевывать расположение и признание, а заодно наживать многочисленных врагов, тайных и явных. А бороться со всеми уже не хватает сил…

Тревожная щемящая боль разъедает сердце, терзает душу. Сквозь выступившие слезы смотрела Гипатия на собственноручно сделанные астролябии, которые использовались многими мореплавателям, помогая им разыскивать путь в море по небесным светилам. Лежали на столе изготовленные ею гидроскопы-барильоны для определения плотности жидкостей.

Ее интересовала астрономия, математика, философия. В Мусейоне хранились написанные ею комментарии к Диофантовой "Арифметике", к учению об конических сечениях александрийского астронома Аполлония Пергского, а также к "Математическим канонам".

Ширилась людская молва, что она — сама мудрость. Поистине безгранично человеческое желание чудесного! Именно поэтому Гипатия не уставала повторять, что мудрость к человеку не приходит сама по себе. Мудрости нужно учиться, брать ее от мудрейших. Она же, Гипатия, пересказывает то, чему ее учили другие, то, что она переосмыслила и дополнила…

Ей самой многое неизвестно. Кто такой человек? Кем стал? Куда идет? Что с ним будет?.. Сколько нужно еще познать, чтобы постичь свое предназначение в Бытии! И вот этого человека заставляют барахтаться в грязных волнах лживых вероучений, вместо того, чтобы познавать Природу. Какой позор для Разума!..

Человек, как и космос, принадлежит к иерархии Бытия, занимая в нем далеко не последнюю ступень, но и не первую. Существуют другие миры, более светлые. И их много… Несметное количество. Бытие непрерывное, лучезарное, многообразное и разумное. Разумное начало таится во всем. К нему следует только приобщиться.

Взгляд Гипатии скользит по развернутому свитку "Черного ритуала", спасенного из храма Сераписа. Наполненный сокровенным содержанием эзотерических мистерий Изиды, папирус манил к себе.

"…Люди будут пытаться понять суть священных пространств, где не ступала нога человека, и отправятся за ними ввысь, желая изучить природу небесного движения. Но и это еще не все… Они даже осмелятся исследовать Ночь, самую далекую Ночь из всех Ночей, которая сплетает свою сеть быстрым светом, хотя и более слабым, чем солнечный…"

Стук в дверь оторвал Гипатию от чтения.

— Это я — Гиерокл, — донеслось снаружи.

— Учительница мудрости, скажи мне, почему во все времена презирали философов? — в голосе Гиерокла слышалась боль.

— Ты ошибаешься, Гиерокл, — рассмеялась Гипатия искренне, почти весело. — Философов почитали и уважали. Но их и боялись. Сейчас особенно. Знание двулико, словно римский Янус. И мудрость, и зло таятся в нем. В зависимости от того, кому оно служит, кто распоряжается им.

Те, кто на весы судьбы положил золото и знания не в силах уравновесить их. Эти вещи несопоставимы. И если это произойдет, то богатство обязательно перевесит. Но… лишь своей тяжестью. Истинное, настоящее богатство именно в знаниях. Призрачный блеск золота не способен ослепить его. И тем, кто безраздельно решил поклясться в верности Урании и Клио, кто усердно и упрямо восходит на Олимп Знаний, тем покорится Вечность. Но этим людям следует отречься от многого, кроме веры в Истину. Справедливость для всех. Они неизбежно подвергаются опасности быть осмеянным, оклеветанными, преданными, судимыми, и осужденным, а то и лишенными жизни. Но их совесть будет чиста, когда они поведут за собой других…

Глаза Гипатии увлажнились. Все-таки она была, прежде всего, женщиной. Гиерокл опустил голову. Он не мог видеть, как Гипатия печально покачала головой, словно отгоняя минутную слабость, словно упрекая себя за это ее проявление.