Появилась полногрудая служанка, задернула занавески, перемешала поленья в камине и что-то ободряюще пробормотала. Когда она вышла, Арчер встал и зашагал по комнате. Следует ли ему ждать далее? Его положение становилось дурацким. Возможно, он неправильно понял Оленскую и она вовсе не приглашала его?

Внизу за окном на булыжной мостовой послышался стук копыт и замер у крыльца; затем хлопнула дверца кареты. Раздвинув занавески, он выглянул в окно, где сгустились сумерки. В свете уличного фонаря он увидел добротную английскую коляску Джулиуса Бофорта, запряженную чалой лошадью. Банкир вышел из нее и помог выбраться мадам Оленской.

Бофорт стоял, со шляпой в руке, и о чем-то просил Оленскую, на что, похоже, получил отрицательный ответ; затем они пожали друг другу руки, после чего он сел в карету, а она поднялась по ступенькам.

Увидев Арчера в гостиной, она не выказала удивления; было очевидно, что это чувство не было для нее характерным.

– Как вам понравился мой чудный домик? – спросила она. – Для меня это просто рай.

С этими словами она развязала ленты небольшой бархатной шляпки и бросила ее в сторону вместе с длинной накидкой, глядя на него задумчивыми глазами.

– Вы чудесно устроились, – привычно-банально отозвался он, желая сказать что-то простое и остроумное, но не в состоянии взломать рамки светской любезности.

– О, это не слишком приятное место. Мои родственники презирают его. Но в любом случае оно не такое мрачное, как дом ван дер Лайденов.

Эти слова словно током поразили его; не много бы нашлось мятежных умов, которые бы осмелились назвать величественный дом ван дер Лайденов мрачным! Удостоившиеся высокой чести быть там принятыми с трепетом пересекали его порог и отзывались о нем не иначе как с восхищением. Но Арчер внезапно обрадовался такой трактовке всеобщего трепета.

– То, что вы сделали с этим местом, просто восхитительно, – снова пробормотал он.

– Я люблю небольшие дома, – призналась она, – а может быть, мне просто доставляет неизъяснимое блаженство то, что я в родной стране, в родном городе и что я в нем совершенно одна.

Она говорила так тихо, что он едва расслышал ее последние слова; но, от смущения и неловкости, подхватил их:

– Вы так любите быть одна?

– Да. Тем более, что мои друзья не дают мне чувствовать себя одинокой. – Она села у огня, сказав: – Настасья сейчас принесет чаю. И, жестом пригласив его занять свое кресло, добавила: – Я вижу, вы уже нашли себе уютный уголок.

Откинувшись назад, она сомкнула руки за головой и из полуопущенных век стала смотреть в огонь.

– Это время дня я люблю больше всего – а вы?

Чувство собственного достоинства заставило его ответить:

– Боюсь, что Бофорт настолько завладел вашим вниманием, что вы позабыли об этом.

Это высказывание ее позабавило.

– Да ну, разве вы долго ждали? Мистер Бофорт показал мне несколько домов – я думаю, что мне не позволят остаться в этом месте. – Казалось, она тут же выкинула из головы и его, и Бофорта и продолжала: – Я никогда не жила в городе, где бы считалось невозможным поселиться в эксцентричном квартале. Не все ли равно, где жить? Мне сказали, эта улица вполне приличная.

– Она не в моде.

– Не в моде! Вы придаете этому значение?

Почему бы не установить собственную моду? Но вероятно, я уже привыкла жить независимо. Во всяком случае, теперь, здесь, я хочу делать то же, что и все; хочу чувствовать, что обо мне заботятся и что я в безопасности.

Он был тронут, как и накануне, когда она сказала, что нуждается в его советах.

– Это именно то, чего желают все ваши друзья, – сказал он и добавил не без сарказма: – Впрочем, Нью-Йорк – удивительно безопасное место.

– Да, не правда ли? Это сразу чувствуется, – с готовностью подхватила она, не замечая насмешки. – Я чувствую себя здесь… словно девочка на каникулах, хорошая девочка, у которой сделаны все уроки…

Аналогия была ему понятна, хотя и не слишком приятна. Сам он был не прочь поиронизировать, говоря о Нью-Йорке, но не любил, когда другие отзываются о нем без должного почтения. Он подумал, поняла ли она, что это – мощная машина, которая чуть не раздавила ее? Званый обед у Лавел Минготтов, собранный in extremis[34] из весьма разнородной публики, должен был заставить ее ощутить, что она на краю пропасти; но, судя по всему, она либо вообще этого не поняла, либо триумф на вечере у ван дер Лайденов застлал ей глаза. Арчер склонялся к первому; он подумал, что, видимо, она воспринимает Нью-Йорк как единое целое, и это его раздосадовало.

– Вчера вечером, – сказал он, – Нью-Йорк лежал у ваших ног. Ван дер Лайдены ничего не делают наполовину.

– О, они так добры! Был такой славный вечер. Как их все уважают.

Похоже, она действительно не воспринимала обстоятельства адекватно. Так можно было говорить о чаепитии у славных старушек Лэннинг!

– Ван дер Лайдены, – медленно произнес Арчер, ощущая некую напыщенность своей речи, – самая влиятельная семья в нью-йоркском обществе. К сожалению – из-за плохого здоровья миссис ван дер Лайден, – они принимают крайне редко.

Она расцепила руки, на которые опиралась головой, и задумчиво спросила:

– Может, в этом и причина?

– Причина чего?

– Их огромного влияния. То, что они превратились в некий реликт.

Слегка покраснев, он уставился на нее, но внезапно понял всю глубину ее замечания. Одним движением она проколола ван дер Лайденов, как воздушный шарик иголкой, и они лопнули. Он рассмеялся, сдаваясь и принося их в жертву.

Настасья принесла чай в японских чашечках без ручек на маленьких блюдечках, поставив поднос на низкий столик.

– Вы постараетесь объяснить мне все, что я должна знать, не правда ли? – сказала мадам Оленская, наклоняясь к нему, чтобы поставить перед ним чашку.

– Это вы мне все объясняете, открывая глаза на вещи, на которые я смотрел так долго, что перестал их видеть в истинном свете.

Она сняла с одного из своих браслетов маленький золотой портсигар и протянула ему, взяв папиросу и себе. На камине лежали длинные лучины для раскуривания.

– О, тогда мы будем помогать друг другу. Но я нуждаюсь в помощи гораздо больше. Вы должны научить меня, что мне делать.

Ответ вертелся у него на кончике языка – «Не катайтесь по улицам с Бофортом», – но он уже так глубоко погрузился в атмосферу этого дома, а давать подобные советы – все равно что предлагать торговцу розовым маслом на самаркандском базаре непременно запастись теплыми ботами для нью-йоркской зимы. Нью-Йорк в эту минуту был для Арчера гораздо дальше, чем Самарканд, и если они с графиней и в самом деле могли помочь друг другу, она, возможно, уже оказала ему первую услугу, заставив взглянуть на родной город объективно. Арчер смотрел на него сейчас словно в перевернутый телескоп, и он казался ужасающе маленьким и далеким. Но ведь так и должно быть, когда смотришь из Самарканда.

Пламя в камине вспыхнуло, и она протянула тонкие руки ближе к огню так, что слабый ореол засиял вокруг овальных ногтей. Красноватый отблеск огня играл на ее темных локонах, выбившихся на висках из прически, и делал ее бледное лицо еще бледнее.

– Есть много людей, которые объяснят вам, что делать, – сказал он, смутно завидуя им.

– А, мои тетушки? Или моя дорогая старушка бабушка? Она старалась беспристрастно оценить эту мысль. – Все они не очень довольны, что я поселилась одна, – особенно бедная бабушка. Она бы хотела держать меня при себе. Но я хочу свободы.

Арчер был поражен, как небрежно она говорит о могущественной Екатерине, и его взволновала мысль о том, что же заставило мадам О ленскую жаждать свободы и одиночества. Но мысль о Бофорте не покидала его.

– Я думаю, что понимаю ваши чувства, – сказал он. – Но все же ваша семья может кое-что посоветовать вам. Объяснить некие тонкости – например, указать путь.

Она подняла тонкие черные брови. – Неужели Нью-Йорк такой уж лабиринт? Я думала, он прямой от начала до конца – как Пятая авеню. И каждая поперечная улица пронумерована… – Казалось, она вдруг почувствовала, что ему не слишком приятны ее слова, и редкий гость – улыбка – скользнула на ее лицо, волшебно озарив его. – Если бы вы знали, как я люблю его именно за ЭТО – чертежную точность и крупные заметные вывески на всем!