О причинах своих противоправных действий Пугачев показал следующее. На путь оппозиции его толкнул раскол и размежевание в партии (борьба с троцкистами), медленные темпы индустриализации, политика ликвидации зажиточного крестьянства. Признал
Семен Андреевич и факт ведения им «антисоветских» разговоров с
С.С. Ивановским, а также случаи упущений по службе. К делу подшита и его записка, которую он пытался переправить жене — Ларисе Дмитриевне: «Милая, славная Ларик. Тяжкое обвинение. Прорывы на службе. Признал себя виновным в преступно небрежном отношении к службе. Обратись к Орджоникидзе с просьбой ускорить разрешение дела, дать возможность дальнейшей работы, загладить вину...»9
Даже если записка и не попала к жене С.А. Пугачева, то она, видимо, сама решила обратиться к Серго Орджоникидзе, с которым Семен Андреевич был хорошо знаком по Тифлису, когда в 1921— 1923 гг. он командовал Отдельной Кавказской армией, а Серго возглавлял Закавказский крайком партии. Это заступничество Орджоникидзе (а он в 1931 г. был членом Политбюро ЦК ВКП(б) и председателем ВСНХ СССР), несомненно, повлияло на ход разбирательства дела С.А. Пугачева. Разумеется, в положительную сторону.
13 марта 1931 г. была организована очная ставка между С.Г. Бежановым и С.А. Пугачевым, а также Б.М. Шапошниковым. Она проводилась в присутствии членов Политбюро ЦК ВКП(б) И.В. Сталина,
В.М. Молотова, К.Е. Ворошилова. Г.К. Орджоникидзе. Пугачев и Шапошников дружно обвиняли Бежанова, разбитого морально и физически, в клевете на них. Итогом очной ставки было освобождение из-под стражи Семена Андреевича Пугачева и снятие всех подозрений с Бориса Михайловича Шапошникова.
Семен Андреевич сумел доказать свою невиновность, в результате чего получил назначение на должность начальника штаба Среднеазиатского военного округа. Показателем того, что все обвинения с него сняты, что не осталось ограничений по службе и претензий со стороны ОГПУ, является тот факт, что в 1934 г. его приняли в члены ВКП(б) без прохождения кандидатского стажа. И это дворянина, бывшего офицера царской армии, к тому же недавнего «заговорщика»!..
Что вменялось в вину Пугачеву на сей раз, видно из следующего документа. Спустя двенадцать дней после ареста Семена Андреевича военный прокурор Ленинградского военного округа доносил своему высокому начальству в Москву:
«Мною санкционирован арест б(ывшего) нач. Военно-Транспортной Академии РККА комкора Пугачева Семена Андреевича, из дворян, б(ывшего) капитана Генштаба царской армии, б(ывшего) члена ВКП(б), исключенного в 1937 г. за связь с врагами народа, из РККА уволенного.
По данным НКВД Пугачев являлся участником антисоветского военного заговора и проводил вредительскую работу в Военно-Транспортной Академии РККА.
И.О. Военного прокурора ЛВО
диввоенюрист (Шмулевич)»10.
Содержался С.А. Пугачев сначала в тюрьме в Ленинграде, а затем в Бутырской тюрьме в Москве. Постановление о предъявлении обвинения было объявлено ему 21 октября 1938 г., т.е. через десять дней после ареста. Следствие шло интенсивно, допросов было много — по состоянию на 25 января 1939 г. Пугачев был допрошен пятнадцать раз.
Обвинение Пугачева основывалось на показаниях арестованных: командарма 2-го ранга И.А. Халепского, комкора С.А. Меженинова, комдива В.С. Лазаревича, комбрига Л.В. Картаева, полкового комиссара С.Я. Стерлинг и других, а также на показаниях ряда свидетелей и на материалах обследования Военно-транспортной академии. На предварительном следствии Семен Андреевич виновным себя признал.
О том, как все это происходило, Пугачев подробно рассказывал в своих жалобах в партийные и государственные органы. Вот, например, что он писал в многостраничном письме на имя Председателя Президиума Верховного Совета СССР М.И. Калинина в начале мая 1940 г., отправленном из места заключения (пос. Верхняя Тавда Свердловской области):
«3 ноября (затем в тексте сделана попытка исправить название месяца на «декабря». — Н.Ч.) 1939 г. я послал в Президиум Верховного Совета СССР заявление по существу моего дела и вынесенного по нему приговора, отправлено по назначению, по сообщению администрации Бутырской тюрьмы. 20 ноября (исправлено на «декабря». — Я. Ч.) того же года.
Не имея до сего времени ответа, позволяю себе вторично обратиться к Вам и подробно развить обстановку следствия и сущность дела.
10 октября 1938 г. я был арестован Ленинградским областным отделом НКВД. 13 и 14 октября был вызван на допрос следователем Горбушиным и по его предложению написал о моих связях, о поездке за границу в 1927 и 1928 г. и о моем аресте органами ОГПУ в 1931 г. Описание последнего мне не дали закончить и ни один из перечисленных документов к следственному делу не приложен.
На допросе 16 октября следователем Черником мне было предъявлено обвинение в участии в контрреволюционной организации. На мой ответ, что этого никогда не было, последовало возражение, что я «бывший офицер Генерального штаба, капитан, и эта волна не могла пройти мимо меня». Повторное отрицание принадлежности моей к контрреволюционной организации вызвало со стороны следователя Черника поток площадной брани, причем мне было заявлено:
1. Что сейчас нет тех «друзей», которые освободили меня из тюрьмы в 1931 г.
2. Что в распоряжении НКВД о моем участии в контрреволюционной организации имеется 18 показаний.
3. Что партия и народ требуют от меня полного признания в моей преступной деятельности.
4. Что только чистосердечным признанием и выдачей всех своих сообщников я могу спасти себе жизнь. При этом добавлено, что были случаи, когда ценные показания некоторых командиров РККА приводили к восстановлению их в армии.
5. Что в тюрьме со мной могут сделать все, что угодно, и никто за это не будет нести никакой ответственности.
6. Что меня полумертвого заставят написать нужные показания моей собственной рукой.
Последовавший с моей стороны отказ давать показания при отсутствии какой бы то ни было вины вызвал новый бурный поток площадной ругани и следователем Черником мне был нанесен удар кулаком в живот, от которого потемнело в глазах и я еле удержался на ногах. Удар этот сопровождался угрозой немедленно применить репрессии по отношению к моей семье в случае моего отказа давать показания.
Ошеломленный таким методом ведения следствия, находясь перед непроницаемой стеной, слыша каждую ночь в коридоре тюрьмы истерические вопли мужских и женских голосов, я проявил малодушие и спросил следователя Черника, что же я должен писать, просил познакомить меня с имеющимися на меня показаниями, сделав для себя вывод, что эти показания или были написаны действительными врагами народа, поставившими себе целью дезорганизовать Красную Армию путем ликвидации кадров начальствующего состава, или же вызваны теми методами следствия, который уже был применен по отношению ко мне.
На мой вопрос следователь Черник ответил, что ни с какими документами он знакомить меня не будет. Вслед за этим Черник продиктовал мне вступительную часть моих «собственноручных показаний» и добавил, что я в контрреволюционной организации состою с 1929 г., с процессами знаком по газетным отчетам и на этом основании должен писать показания.
Не зная, что думать, доведенный почти до невменяемого состояния, подталкиваемый все время словами оставленного за себя Черником Горбушина «если враг не сдается, его уничтожают», я в течение 16 и 17 октября написал с начала и до конца вымышленные показания.
18 и 19 октября вызова на допрос не было. За эти дни я продумал данные мною показания, устыдился их и, будучи 20 октября снова вызван на допрос, написал заявление, сущность которого сводилась к тому, что данные мною 16 и 17 октября показания являются сплошными ложью и вымыслом, клеветой на себя и на других, что по делу о контрреволюционной организации мне ничего не известно и я считаю, что партия и правительство должны знать всю правду и вскрыть нарыв, который уже в течение 1,5 лет нарушает нормальную жизнь страны. Это мое заявление следователем Черником было порвано, на меня снова посыпались площадная брань и удары кулаком в живот и мне было предложено продолжать «собственноручные показания» о вредительстве в Украинском военном округе и в Военно-транспортной академии, каковые показания я и написал 20 и 21 октября — по Украинскому военному округу на основе фантазии, а по Военно-транспортной академии на основе анализа, сделанного мною под давлением партийной организации, когда меня в 1937 г. исключили из рядов ВКП(б).
