Она искоса посмотрела на сидящую рядом Кэлли. Если бы ей предстояло решать, кто из детей сможет выжить в мире, охваченном войной, она бы выбрала Кэлли. Обычно старший ребенок бывает более сдержанным и чопорным, но у ее детей все было наоборот. Стоило Мишель всего лишь поцарапать палец, она тут же падала духом и начинала реветь; когда Кэлли с разбега налетала на стену, она вставала, вытирала кровь с носа и продолжала носиться. Но ей было только семь, станет девять, когда высадятся послины, а папа с мамой будут далеко.

Мишель уже улетела в недрах колонизаторского корабля, набитого детьми, которые направлялись в безопасное место. Эту программу подвергли жестокой критике как в Соединенных Штатах, так и за границей. Но хоть ее обзывали расистской, насаждающей исключительность отдельных слоев общества, и прочими эпитетами, она была слишком здравой, чтобы ее отменить. Если генофонд человечества следует переместить за пределы планеты (а учитывая ситуацию, имело смысл создать такой резерв), то стоило выбирать популяцию генов, обладающую необходимыми качествами. Прямо сейчас Федерация не нуждалась ни в ученых, ни в политиках, ни в инженерах. Она нуждалась в солдатах. Это могло быть не слишком хорошо, это могло не быть политически корректным, но это было разумно, а на все остальное Федерации было наплевать.

Дом был каменный, что было необычно для этой горной местности, и построен задолго до Гражданской войны. О’Нилы пришли сюда вместе с первыми поселенцами после того, как индейцев-чероки насильственно выселили в резервацию, и дом проектировали для защиты от справедливо рассерженных воинов, которым удалось ускользнуть. Первый О’Нил был ирландским иммигрантом, который несколько лет мыл золото, а потом решил, что больше денег можно заработать, продавая продовольствие золотоискателям. Он застолбил участок, распахал целину и построил дом, иногда обращаясь за помощью к своим приятелям-золотодобытчикам.

Дом царственно увенчивал маленькую долину, настолько заполненную всякими приятными вещами, что казалось, тут не обошлось без божественного вмешательства. На южном склоне располагался яблоневый сад, ниже стояла ореховая роща. Пашни и пастбища перемежались между собой, разделенные стогами сена. Ухоженные и плодородные шестьсот акров фермы удовлетворяли финансовые и продовольственные нужды семьи О’Нилов даже в эти трудные времена.

Правительство собирало все продукты питания, на которые могло наложить лапу, и помещало их в хорошо укрепленные и охраняемые склады, разбросанные по всему протяжению Аппалачей и Скалистых гор. Уцелевшим американцам, может, и придется убегать, но правительство Соединенных Штатов твердо решило кормить своих бегунов хорошо. К несчастью, даже с вводом в оборот новых земель, генетически измененными продуктами и переводом всей сельскохозяйственной отрасли Америки на работу на полную мощность это означало появление дефицита. А дефицит — это такая вещь, которая бывает только у других, а не у американцев.

Когда американцы заходят в продовольственный магазин, они ожидают увидеть приветливо улыбающихся разносчиков и упаковщиков и свежие продукты. Сейчас все разносчики носили военную форму, а на полях росли пшеница и кукуруза, которые приходилось сваливать в ямы в горах. В прошлом году урожай пшеницы в Америке на двадцать пять процентов превысил рекордный уровень за всю историю, но хлеба все равно не хватало.

Даже от мелких фермеров вроде Папы О’Нила требовалось докладывать о произведенной продукции и соблюдать севооборот, но у правительства не было ни желания, ни сил следить за каждым акром. Огород О’Нилов снабжал свежими овощами всю семью в течение долгого лета, пока Шэрон ожидала призыва на службу, а Майк просиживал штаны на бесконечных приемах и парадах.

Простая арифметика показывала, что один из них не вернется назад, скорее всего Майк, и что шансы Кэлли не столь уж хороши. Как инженер-механик со специализацией в обеспечении технического обслуживания Шэрон нисколько не сомневалась, что ее ждет славная должность клерка на Базе Титан. Ее шансы были гораздо лучше. К сожалению, она не могла взять с собой ни мужа, ни старшую дочь.

Уже смеркалось, когда они подъехали к дому, в дверях был виден обезьяноподобный силуэт ее свекра, мужчины, от которого Майк унаследовал врожденную силу, если и не рост.

— Папа О’Нил?

— М-м?..

Они сидели в гостиной. Она выглядела как жилище холостяка: несмотря на безупречную чистоту и опрятность, чувствовалось отсутствие женщины в доме. В камине пылали дубовые поленья, прогоняя зимний холод. Шэрон нянчила в руках бокал с белым вином, уже согревшимся. Она колебалась, не попросить ли ей льда, поскольку пиво Майка-старшего вело себя точно так же. Уложив Кэлли в постель, они уже давно так сидели. Красноречивое молчание говорило гораздо больше любых слов.

— Мне необходимо знать одну вещь. Это не имеет никакого отношения ко всему этому и к Кэлли тоже, но для меня это важно.

Она сделала паузу, раздумывая, как спросить. Раздумывая, стоит ли. Хочет ли она на самом деле получить ответ?

— Почему вы ушли из Армии?

— Черт, — сказал старик О’Нил, встал и подошел к буфету. Он отставил теплое пиво, вытащил ведерко со льдом, подошел к Шэрон и опустил два кубика в ее бокал, затем вернулся обратно и достал стеклянную банку. Он плеснул на два пальца в небольшой стакан, опрокинул его, выдохнул «пфа!» и сморщился, затем налил еще на два пальца и вернулся к своему креслу, прихватив банку с собой.

Кресло, обтянутое коровьей шкурой с грубой шерстью, выглядело так же, как и остальной дом: крепко сколоченное, надежное, едва ли уютное и напрочь лишенное всякой эстетики. Он опустился в него со вздохом и добавил:

— Так и знал, что ты собиралась с духом спросить.

— Откуда? — спросила она, помешивая лед указательным пальцем. Когда вино немного охладилось, она сделала глоток.

— Ты никогда не спрашивала. И я знаю, что ты никогда не спрашивала Майка.

— Спрашивала. Он сказал спросить у вас.

— Когда? — спросил он и выпил еще жгучего самогона.

— Вскоре после того, как я впервые увидела вас. Я спросила его, что с вами, ну, знаете, почему вы такой…

— Чокнутый?

— Нет, просто… ну-у…

— Тогда эксцентричный, — подсказал он, пожав плечами.

— О’кей, эксцентричный. И он сказал мне, что у вас была интересная карьера. И вы говорили обо всем, кроме этого. И почти никогда про Вьетнам.

Она склонила голову набок.

— Ты родилась когда? В семьдесят втором? — спросил он резко.

— Третьем, — поправила она.

— Дай-ка сообразить, — сказал он, почесывая подбородок. Жест так напомнил ей Майка-младшего, что на мгновение у нее перехватило горло.

— В тысяча девятьсот семьдесят третьем, — продолжил он, — я находился в Брэгге, но вернулся обратно в семьдесят четвертом.

— Я думала, мы ушли из Вьетнама в семьдесят втором — семьдесят третьем.

— О да, ушли, конечно. — Он лукаво улыбнулся. — Все, кроме Группы Наблюдения и Изучения.

— Кроме чего?

— ГНИ. Чем была ГНИ? — риторически спросил он. — Ну, прежде всего мы были группой парней, которую ты бы никоим образом не могла представить своей матери — или Конгрессу, что, в сущности, практически то же самое. Мы были компанией крутых отморозков, для которых война просто не могла вот так кончиться. Не могли принять поражение, поэтому для нас нашли способ вернуться в джунгли.

«Морские котики», рейнджеры, группа «Феникс», спецназ Армии, разведка морской пехоты — участвовали все. По сути, целью было отплатить. Верхи знали, что война проиграна. Официально, черт побери, мы на самом деле ушли, но остались некоторые цели, про которые мы просто чувствовали, что они не должны продолжать существование, несколько ситуаций, которые нуждались в кардинальном решении.

Он глотнул крепчайшей выпивки и уставился на потрескивающее пламя, мысленно в другом времени и пространстве.

— Я действительно не понимал тогда этих долбанных вьетнамцев. В смысле, херовы вьетконговцы были такими абсолютно хладнокровными гадами. Они могли вытворять с людьми такое, что я все еще просыпаюсь иногда в холодном поту. Но некоторые из них — черт, да большинство, наверное, — делали это, потому что были патриотами. Может, некоторым это было в кайф, но довольно многих из них мутило от этого так же, как и меня. Они делали это потому, что у них была миссия — объединить Вьетнам под властью коммунистов, и они верили в это с той же самой истовостью, как я верил, что они — воплощенное зло. Пятнадцать лет, черт побери, мне понадобилось, чтобы прийти к этому заключению.