— А не выше?
Слит облизал вдруг пересохшие губы.
— Да, возможно, и выше. Ты как-то связываешь эти сны с желанием оставить меня в труппе?
— Я хочу, чтобы ты сопровождал меня в Илиривойн и дальше.
— Ты думаешь, что виденное мною во сне — правда?
— Это я еще должен узнать, — был ответ Валентайна. — Кажется, правда. Это не может не быть правдой. Послания говорили мне, что так оно и есть.
— Милорд… — прошептал Слит.
— Не исключено.
Слит испуганно глянул на Валентайна и неожиданно опустился на колени. Валентайн схватил его за плечи и поставил на ноги.
— Это не нужно, — бросил отрывисто. — Могут увидеть. Я не хочу никого больше посвящать в это. Да и нет полной уверенности, что все так, как сказали сны. Не вздумай снова встать на колени когда-нибудь…
— Милорд…
— Я для тебя Валентайн, такой же жонглер, как и ты.
— Мне страшно, милорд. Сегодня я был в шаге от смерти, но сейчас испуган еще больше. Стоять рядом с…
— Зови меня Валентайном.
— Как я посмею!
— Ты звал меня так еще пять минут назад.
— Иногда пять минут — большое время.
— Я говорю тебе, ничего не изменилось.
— Все уже не так, милорд.
Валентайн тяжело вздохнул. Он почувствовал себя самозванцем, мошенником. Он обманывал Слита — но в данную минуту это было необходимо.
— Коль ты говоришь, что все уже не так, значит, если я повелю, ты пойдешь со мной в Илиривойн?
— Я обязан, — растерянно молвил Слит.
— Метаморфы не принесут тебе зла, — властно сказал Валентайн. — Ты уйдешь от их влияния, излечишься от своей болезни — верь мне, Слит!
— Я боюсь туда идти…
— Ты мне нужен в пути, — так же властно произнес Валентайн. — И не по моему выбору мы попадаем в Илиривойн. Я прошу тебя идти со мной.
Слит склонил голову.
— Я подчиняюсь, милорд.
— Еще раз прошу тебя звать меня как раньше, и не оказывать уважения больше, чем, скажем, вчера.
— Как пожелаешь, — ответил Слит.
— Валентайн!
— Валентайн, — с трудом произнес жонглер, — как пожелаешь, Валентайн.
— Пошли к нашим.
Он подтолкнул Слита.
Залзан Кавол, как обычно, расхаживал взад и вперед возле фургона. Его братья готовились к отъезду. Валентайн сказал скандару:
— Я уговорил Слита. Он едет с нами в Илиривойн.
Залзан Кавол посмотрел на обоих недоверчиво.
— Как тебе удалось это?
— Что ты ему такое особенное сказал? — подскочил и Виноркис.
— Это слишком долго объяснять, — ответил Валентайн, широко улыбаясь.
Теперь они ехали быстро. Весь долгий день фургон катил по ровному шоссе, а то и захватывал часть вечера. Халтин тряслась рядом с ними. Ее животное, несмотря на силу, больше нуждалось в отдыхе, чем твари, что тянули фургон, так что великанша время от времени отставала. Нести ее тяжеленную тушу, видно, было трудно любой животине.
Они ехали от города к городу через унылую провинцию. Здесь были лишь скромные участки зелени, посаженные только чтобы соблюсти букву закона. Население этой местности занималось в основном торговлей — Мазадон был воротами всего северо-западного Зимроеля для всех восточных товаров и главным перевалочном пунктом для транспорта, идущего из Пидруда и Тил-омона.
Экипаж жонглеров миновал, не останавливаясь в них, с десяток городов, среди которых были и сам Мазадон, Бургакс и Тагобар, погруженные в траур. Всюду они видели флага — знаки скорби.
Валентайн подумал, что провинция много потеряет из-за смерти герцога, из-за дней траура по нем. А что будет делать народ, когда умрет Понтифик? Конечно, все будет не так, как тогда, когда преждевременно упокоился Коронованный лорд Вориакс два года назад.
Впрочем, они ощутили смерть герцога, как более близкую — ведь он был фигурой осязаемой, реальной, жившей среда них, в то время как властители Горного Замка, отдаленные от всех тысячами миль, казались более чем абстрактными — мифическими, легендарными, даже нематериальными.
На громадной планете центральное правительство было скорее символом власти, чем самой властью. Валентайн подозревал, что стабильность Маджипуры зиждется на самостоятельности местных правителей — герцогов провинций и муниципальных мэров, внедрявших и поддерживающих указы имперского правительства при условии, что они могут действовать на своих территориях по своему усмотрению.
Как же может поддерживаться этот договор, если Коронованный — не посвященный и помазанный принц, а узурпатор, лишенный благословения Божества, как же держится столь хрупкая социальная конструкция?
Он все больше задумывался об этом в долгие часы достаточно монотонного путешествия по этой однообразной местности. Мысли, вроде бы сами собой приходящие к нему, удивляли его своей серьезностью, ведь он уже привык к простому, даже примитивному восприятию мира, на который открыл глаза в Пидруде, словно бы впервые. Теперь он начинал чувствовать, как усложняется его мышление, обогащается за счет каких-то внутренних ресурсов — будто бы чары, наложенные на него, рассеиваются, улетучиваются, как туман, а его настоящий ум все явственнее проглядывает сквозь него.
Если все происходит именно так, то чья-то магия действительно лежала на нем; его высвобождавшееся мышление доказывало это.
Прежние сомнения о его настоящем призвании таяли с каждым днем, но не исчезали совсем.
В снах он все чаще видел себя у власти. Однажды он, а не Залзан Кавол руководил жонглерами; в другой раз он в одежде принца председательствовал на каком-то важном совещании метаморфов, которые казались ему, не более чем призраками, не могущими удержаться хоть в какой-то форме дольше минуты. В следующую ночь он увидел себя на рыночной площади в Тагобаре, осуществляющим правосудие среди торговцев одеждой и продавцов браслетов.
— Вот видишь, — сказала Карабелла, когда он рассказал ей об очередных своих снах, — все, все говорит о власти и только о ней.
— Власть? Сидеть на бочке и разбирать дрязги мелких торговцев?
— Сны не говорят прямиком. Эти видения — метафоры высшего порядка.
Валентайн улыбнулся в ответ, но согласился с Карабеллой.
Но однажды ему пришло во время сна наиболее ясное видение из его прошлой жизни. Он был в комнате с панелями из дорогих и редких пород дерева, сверкающими полосами симотана, банникона и темного болотного красного дерева.
Он сидел за палисандровым столом и подписывал какие-то документы.
Над ним был герб сияющей звезды, стояли по обе стороны стола послушные секретари. Громадное округлое окно напротив выходило в воздушный простор, как если бы под ним, под окном, находился титанический склон Горы Замка.
Фантазия это или фрагмент похороненного прошлого, которое пытается высвободиться из чего-то и всплывает во сне, выходит на поверхность сознания?
Он описал кабинет, стол, звезду и все прочее Карабелле и Делиамберу, но они знали о королевских апартаментах столько же, сколько знали, скажем, о том, что подают на завтрак Понтифику.
Урун спросил только, каким он ощущал себя или, может, видел — золотоволосым, как Валентайн-жонглер, или брюнетом, как Коронованный, которого он приветствовал в Пидруде во время фестиваля?
— Я был темноволос, — ответил Валентайн.
Наморщил лоб, задумавшись.
— Я ведь сидел за столом — как я мог видеть себя? Постойте…
— Во сне мы видим себя отстраненно, — подсказала Карабелла.
— Нет, не вижу, — признался Валентайн. — То блондин, то брюнет. Может такое быть?
— Да, — коротко ответил Делиамбер.
После нескольких дней довольно утомительного путешествия гастролеры доехали почти до Кинтора.
Этот главный город северной части центрального Зимроеля стоял на изрезанной местности: озера, холмы, темные непроходимые леса окружали его. Дорога, выбранная Делиамбером, вела фургон через юго-западное предместье города, называемое Горячим Кинтором из-за больших гейзеров, бьющих здесь, и широкого, розового цвета озера, постоянно булькавшего и пузырившегося.
