— Ну что ж, — сказал я. — Можно рискнуть подискутировать с Глыбкой.

— Я не согласна, — сказала Тина. — Это лишне. И ничего не даст.

— И в-четвертых, — невозмутимо продолжал капитан, — сказать ему, что над сеялкой мы работать не бросим, несмотря ни на что. Пока есть возможность, надо использовать мерина. Если подкормить его, километров двадцать пять он даст. Я жертвую стипендию.

— Вопрос можно? — спросил я.

— Давай.

— А если Глыбка не допустит нас до защиты?

— Ну и пусть! Поедем работать со справками!

— А на следующий год защитим экстерном. Зато закончим сеялку.

— А как же с аспирантурой?

— Это сделать никогда не поздно.

— У тебя все?

— Все.

— Тина, говори.

— Ким сошел с ума.

— Твои предложения?

— Пойти к Глыбке и пасть на колени. Я почесал затылок.

— Два противоположных мнения. У меня есть компромиссное решение. Так сказать, стратегический ход. Согласиться работать над этой самой летучей бороной. Это даст нам и диплом и аспирантуру. А потихоньку можно испытывать и «Голландца».

— Чепуха! — воскликнул Ким. — Чепуха! «Голландцу» тогда амба.

Я вдруг разозлился. До чего же упрямый человек! Заладил: «Голландец», «Голландец»!

— В конце концов и пусть амба. На нашем пути этих «голландцев» будут сотни, лишь бы поступить в аспирантуру. Что, на нем свет клином сошелся?

Ким открыл рот — наверное, хотел сказать что-нибудь вроде своего «ощипанного индюка», но к нам подошел Кретов.

— Ага! Им и горя мало! Уплетают треску за обе щеки, а я за них кашу расхлебывай!

Да вот, ищем выход из тупика, Дмитрий Алексеевич, — сказал я.

— Выход есть, ребята, — завкафедрой был подозрительно весел. — Все сложилось как нельзя лучше. Я уезжаю в свой колхоз и беру вас с собой вместе с «Голландцем». Поработаете годик трактористами, доведете до нормы сеялку и тогда — на все четыре стороны. Условия я вам создам, как в научно-исследовательском институте. Да и приоденетесь. У меня трактористы зарабатывают — будь здоров!

— Вы были у декана? — догадался я.

— Был.

— Представляю, что там делалось!

— Ничего особенного. Просто поговорили откровенно. Высказали, что друг о друге думаем. Он, конечно, прав: здесь я не на своем месте.

— Что вы, Дмитрий Алексеевич!..

— Да, ребята. Нечего было лезть из механиков в ученые.

— А Глыбка на месте? — спросил Ким. — Из-за этого «изобретателя» мне иногда учиться не хочется. Руки опускаются.

— Что он решил с нами делать? — спросила Тина.

— Не допускает к защите и лишает стипендии.

— Вот индюк ощипанный! — выругался Ким. Мы сидели подавленные. Хорошенькие новости!

— Ну как, ребята? Поедете со мной?

— С вами я хоть куда, — не задумываясь, ответил Ким.

Мы с Тиной переглянулись.

— Надо подумать…

В коридоре на нас налетел Иван Иванович Березкин и схватил меня за рукав:

— Пряхин, почему не на заседании? Тебе что, особое приглашение? У нас кворуму нет! Бегом в триста семнадцатую! За каждым гоняйся!..

— Я не Пряхин, — сказал я.

Иван Иванович озадаченно опустил на пол свой огромный портфель.

— Извини… Совсем замотался… Правильно, вспомнил, ты не Пряхин… Ты Беленький. Да… Председатель восьмого подсовета шестого совета. Постой…У вас же должно сейчас быть совместное заседание с двенадцатой комиссией! Какого же ты черта разгуливаешь?! Срываешь работу? Выговор захотел?

— Я не Беленький, — сказал я.

Длинная хлипкая фигура Ивана Ивановича дрожала, как натянутая струна. По лбу скользил пот, глаза смотрели сквозь меня. Березкин был похож на мышь, которая неожиданно родила гору и теперь с ужасом чувствует, что та может ее раздавить.

Иван Иванович неожиданно взорвался.

— Пряхин, Беленький — какая разница? Я знаю, что ты в каком-то совете! Сачкуешь? Вот возьму сейчас и отведу к Глыбке!..

Инструктор слишком сильно взмахнул портфелем, и его унесло в противоположный конец коридора.

Я проснулся сразу, словно от толчка. На песке, отбрасываемые неровностями, лежали причудливые тени. Пляж был пуст. Только неподалеку сидел старик с удочкой. Стуча зубами от холода, я стал одеваться.

Над утонувшим в зелени городом доисторической птицей кружил самолет. Высоко в небе неподвижно висели освещенные заходящим солнцем белые облака. Казалось, боги, воспользовавшись хорошей погодой, вывесили сушить белье.

Одевшись, я побрел через мост в город. На страшной скорости, похожие на чудовищ с горящими глазами, проносились мимо автомобили.

«Как же теперь быть? — думал я. — Что делать? Все рухнуло сразу, как карточный домик. Ни славы, ни успеха, ни аспирантуры, ни диплома. Да, даже нет диплома. Хорошо, что еще не платить за угробленный трактор. Не стоило идти к Глыбке унижаться. Два часа унижался! Два часа демагогической болтовни!

Да, но как же теперь быть? Ехать с Кретовым? Или идти работать в колхоз к матери… трактористом? Нет, только не туда! Предстать перед Ледяной принцессой трактористом? Выслушивать Димкины приказания?»

К памятнику поэта я опоздал на двадцать три минуты, но Тина ждала меня. На ней была короткая черная юбка с бантом и белая кофточка. В полумраке сквера невеста Кима была как девочка-восьмиклассница на первом свидании.

— А ваша милость опытный донжуан, заставляете себя ждать, — сказала Тина, беря меня под руку. — Пойдем на танцы.

Я посмотрел на свои мятые брюки.

— Лучше погуляем.

Мы молча шли среди праздничной толпы. Франты в черных костюмах с галстуками-шнурками недоуменно поглядывали на меня. Сцепившиеся в ряды семиклассницы хихикали вслед. Кто-то сказал: «Это битник».

Мне было непонятно, почему я назначил свидание Тине, и тем более — почему она пришла.

Из кафе-кондитерской тянуло запахом жареных пирожков. Я вдруг почувствовал, что сильно голоден.

— Зайдем?

— Как ты хочешь, — покорно ответила Тина. Кафе было расписано под дно моря. По стенам плыли розовые рыбы с выпученными глазами. Из-за батареи парового отопления выглядывал морской еж. Рыба-меч с любопытством разглядывала табличку «Распитие спиртных напитков категорически воспрещается». Под табличкой двое разливали водку в стаканы из-под сметаны. Было шумно и дымно. Официант, похожий на водоросль, колебался над столиками с блокнотом в руках. Мы выбрали себе место в углу под картиной, изображавшей не то девятый вал, не то половинку арбуза.

— А ты не боишься, что на тебя донесут? — спросила Тина.

— О чем и кому?

— Твоей девушке. Скажут — видели с какой-то крашеной блондинкой. Меня все считают крашеной. В наш век бесполезно быть натурально рыжей.

— У меня нет девушки.

— А я слышала — есть. Замужняя.

— Болтовня. Тина рассмеялась.

— Правильно. Ты ведешь себя как рыцарь.

— Официант! — крикнул я. — Пару кофе!

— Ты счастливчик. Любовь замужних надежней и долговечней.

— Вот расскажу Киму, какие у тебя добродетельные взгляды, он и не женится на тебе.

— Он и так не женится.

— Поругались?

— Да так… У нас это давно уже тянется. Несходство характеров, а главное — взглядов. Он считает правильным только то, что делает сам. Убеждения других для него не существуют. Потребовал в категорической форме, чтобы я следовала за ним в колхоз к Кретову. Когда я отказалась — устроил сцену.

— А почему ты отказалась?

— Думаешь, я боюсь колхоза? Нет, я могу поехать на край света за тем, в кого верю. А в Кима я не верю. Он неудачник. Мир всегда жесток к неудачникам, и я не исключение.

— Вот тебе раз! — удивился я. — Человек изобрел скоростную сеялку — и он неудачник!

Тина поморщилась:

— «Сеялка»! «Сеялка»! Она у меня в зубах навязла. Изобрести сеялку мало, Гена. Главное, чтобы люди сказали: «Он может изобретать сеялки». А Ким всю жизнь будет изобретать сеялки, но о нем так никогда не скажут. Он принадлежит к тем людям, которые таскают на гору санки, а катаются на них другие.