…Внезапно (как на зло), на конференции появился православный грек (и Турофф, по некоторым признакам заподозрил, что грек – аватара того же тролля). Появление грека с православными амбициями «сына истинно-предвечной церкви» вызвали эффект ведра бензина, выплеснутого на тлеющие угли религиозного спора. Те католики и протестанты, которые не успели втянуться в обмен ударами между собой, обрели общего врага. Они набросились на грека, припомнив восточной ортодоксии поддержку коммунистов в ходе Холодной войны, и поддержку сербских боевиков в период распада Югославии. Грек не остался в долгу, припомнив протестантам гитлеровскую «Единую церковь германского народа», а католикам — встречу Папы Бенедикта ХVI с Саудовским королем, исламистом-ваххабитом, родичем Бен-Ладена, и финансистом мирового исламского терроризма. На помощь греку пришел болгарин (тоже восточно-ортодоксальный) и заметил, что эта ситуация с Папой Бенедиктом и Бен-Ладеном дело прошлое, но, что Густав Валлрад по прозвищу «Хексенхаммер» (ныне покойный лидер «Ангелов Чистилища»), был ранее в исламской команде «Kembara» — это позор для Папы Римского и для всех католиков.

Между тем, спор протестантов и католиков был дополнительно разожжен откуда-то взявшимся чехом, который припомнил католикам вероломное сожжение Яна Гуса, а в следующем раунде некий доброхот, французский гуманист назвал всех «братьями», и призвал «успокоиться и не доводить дело до сетевой Варфоломеевской ночи». Весьма кстати упомянутая Варфоломеевская ночь вызвала на конференции «четкий холивар» (иначе говоря, цель элитного троллинга была достигнута – высший балл засчитан).

Молодой но уже авторитетный тролль Унгабул выразил свое удовлетворение громким утробным ревом, и гулким хлопаньем ладонями по своей макушке, а затем спросил:

— Ну, Отто, как тебе?

— Сильно сыграно, — признал майор, — а скажи, рабочая четверка: грек, болгарин, чех, и французский гуманист – твои аватары?

— Нет, мои — только болгарин и французский гуманист. Грек и чех посторонние. Просто, случайно они подыграли. Добрые самаритяне, хе-хе.

— Хм… Занятно. Только знаешь, Унгабул, я не понимаю: зачем все это?

— Так, я же тебе заранее сказал: мы выполняем благородную миссию.

— Хм… По-твоему, публично перессорить сотню мудаков, это благородная миссия?

— Конечно! — подтвердил тролль, — Пусть лучше эти куклы грызутся между собой, чем поливают дерьмом достойных хуманов вроде тебя. И практически хорошо, чтобы куклы грызлись между собой. Ведь, если куклы разобщены, то они протоплазма, тупая и безопасная для нормальных сапиенсов. А вот если куклы сливаются в единую толпу, то хреново.

— Хм… А по какому принципу ты различаешь сапиенсов и кукол?

— Отто, а по какому принципу ты различаешь шоколад и говно?

— Это смешная шутка, Унгабул, но это не объяснение, правда?

Тролль задумчиво наклонил голову направо, и почесал пятерней левое ухо.

— Тебя пробило на философию, Отто?

— Угу, — откликнулся майор, — у меня три веселых денька выдалось, и четвертый денек обещает быть еще веселее. При таком раскладе даже хомяка пробьет на философию.

— Ну, ладно, — согласился тролль, и снова налил по изрядной порции кофе в уродливые самодельные глиняные чашки, — тогда начнем с того, в чем отличие моих чашек от тех чашек, из которых ты пьешь обычно.

— В чем отличие? – переспросил Турофф, крутя чашку в руке, — Хм… Я полагаю, что в философском смысле не важно, что работа грубая, и форма далека от геометрического идеала, каким бы этот идеал не был. Дело в чем-то другом. Ручная работа, не так ли?

— Ручная работа, — подтвердил Унгабул, — я так развлекаюсь. Но дело не совсем в этом.

— Не совсем в этом?.. Хм… Может, дело в том, что каждая твоя чашка уникальна?

— Не просто уникальна, — поправил тролль, — а заведомо, неотвратимо уникальна, ведь я никогда не делаю много чашек сразу. Это незачем. Обычно я делаю одну. Реже — две.

— …И, — подхватил майор, — получаются близняшки?

— Да, — тролль подмигнул ему, — тогда получаются чашки-близняшки, но и они разные. Примерно как дети-близняшки. Сходство бывает значительное, но индивидуальность несомненна даже в этом случае. А возьми теперь чашки, выходящие с конвейера. Или кукол Барби, выходящих с конвейера, и попадающих на полки в супермаркете.

Майор поднял правую ладонь, показывая, что уже понял принцип.

— Унгабул, ты намекаешь, что типичные обыватели неиндивидуальны. Но тогда у тебя получается противоречие. Ты же только что говорил, что любые дети, даже близняшки, непременно индивидуальны, они отличаются один от другого.

— Дети – да, — подтвердил тролль, — но не взрослые. Ведь Система с большой буквы «С» обтесывает людей, приводя их к стандарту. К «dress-code». К хождению строем. К той стандартной рекламе, которая будет управлять их потребительским поведением. К той стандартной агитации, которая будет управлять их политическим поведением. И к той стандартной схеме секс-брак-воспроизводство, которая даст Системе новое поколение будущих кукол, которых нетрудно лишить индивидуальности. Прикинь: для Системы натуральный биологический человек – это неотесанный зверь, недоделанный робот. В мировых религиях человек-робот — это идеал, с которого стесано животное начало. Ты чувствуешь, Отто? Система опасается сапиенса, обладающего натуральным звериным креативом, оригинальным жизненным импульсом. Система не может управлять им. Это главный признак, по которому сапиенсы могут опознать своего коллегу-сапиенса.

Унгабул замолчал и начал не торопясь пить кофе из своей индивидуальной чашки. Отто Турофф тоже сделал глоток и поинтересовался:

— Такое объяснение и такой стиль ты сам сотворил?

— Нет, конечно. Я ходил на лекции к доктору Гюискару. И на факультатив. Лекции про прикладную физхимию. А факультатив про то, куда это прикладывать.

— Судя по диалекту, — заметил майор, — ты местный, эльзасец.

— Да, я и родился здесь, и учился, а что?

— Понимаешь, Унгабул, я тоже здесь и родился, и учился, и живу. Скажи, тебе нравится такое приложение физхимии, после которого у нас не будет Старого Страсбурга?

— А его и сейчас нет. Ты разве не знал?

— Как это нет?

— А вот так, Отто. Весь Старый Страсбург разрушен осенью 1944 года американскими бомбардировками. Остался только тот дурацкий собор, которого теперь уже нет, и еще, кажется Дом Рогана. Остальное восстанавливали при Де Голле. В архивах посмотри.

— Вот, черт… — майор вздохнул, — …Что ни возьми, кругом сплошной фальсификат.

— Что делать, — тролль улыбнулся, — такая у нас постмодернистская эра на дворе.

— Ладно, Унгабул, допустим, все фальсификат. Но, не знаю, как для тебя, а для меня это Старый Страсбург, который я люблю. И кто это восстановит? Де Голля уже нет давно.

— Мы обойдемся без Де Голля, — невозмутимо ответил тролль, — сами восстановим.

— Минутку! Сами, это кто?

— Отто, я же сказал: мы. Это значит: мы, тролли и дружественные племена.

— И как вы восстановите? – скептически полюбопытствовал Турофф, — Магией, что ли?

— Обойдемся без магии. Ты, Отто, слышал про 3D-принтерную архитектуру?

Майор Турофф неуверенно подвигал плечами.

— Так, мельком слышал что-то. Быстрое макетирование, или вроде того.

— Ну, ясно. Значит, про контур-крафтинговый принтер Хошневиса ты не знаешь.

— Впервые слышу. А что это?

— Это принтер, печатающий не макеты, а готовые фигурные дома из оргабетона. Такую штуку придумали параллельно в Калифорнии, Голландии и Китае, еще в 2013 году.

— Хм… Что-то не очень верится. Дом на принтере…

— А ты спроси у своего друга, министра Шамбо, — посоветовал тролль.

— Минутку, Унгабул, ты что, так знаешь Шамбо?

— Вот, знаю, — тролль снова улыбнулся, – в общем, спроси у него, если интересно.

— Непременно спрошу. А ты, значит, разбираешься в этих гипер-принтерах?

— Нет. Я эксперт по керамике и композитам, в частности по оргабетону. А эксперты по строительным принтерам, например, Хонанук и Нумкаши. Хочешь, идем, я тебя с ними познакомлю. Они там с твоими подружками сидят под куполом, и караулят фейерверк.