– Ты чего делаешь? – спрашиваю.

Она поворачивает ко мне голову и счастливо улыбается.

– Его зовут Шаплюск, – говорит она.

Я помню, откуда это. Из повести Дяченко «Подземный ветер». Там были два фонаря – Шаплюск и Даюванн.

Я улыбаюсь. Она хорошая, когда улыбается. Когда Майя грустит, у неё под глазами появляются синяки. Это придаёт ей какой-то диковинный готический вид.

– А его – Даюванн! – говорит она, показывая на противоположный столб.

Мне хорошо сейчас. Друзья, заброшенная станция. Романтика.

Ёрл уже добрался до противоположного конца платформы. Там – единственный выход. Наверх поднимаются ступени. Он идёт по ним. Лестница заканчивается бетонной плитой.

Это просто. Станцию строили открытым методом: выкопали котлован, поверх настелили плиты. Так же поступили и со входами. Просто положили бетон – и всё.

Вот так ты поднимаешься всю жизнь вверх, стремишься к чему-то, борешься за что-то, зарабатываешь деньги, ездишь по чужим городам, любишь разных женщин, а тебя всё равно ждёт бетонный потолок заброшенной станции метро. Ты упираешься в этот потолок головой и падаешь вниз. А тебе кажется – что вверх. Что ты по-прежнему идёшь вверх.

Ёрл дотрагивается до ржавой сетки, которая не позволяет добраться до места, где лестница смыкается с бетонной плитой.

– Даник, щёлкни тут.

Раздаётся шум поезда. Они редко сейчас ходят. Раз в пять минут где-то. Вечер всё-таки, почти двенадцать.

Мы прячемся за ближайшими колоннами, Ёрл плашмя падает на лестницу. Поезд проносится, сверкая окнами. Даник появляется из-за колонны и ловит в прицел объектива Майю. Она отворачивается и прячет лицо.

– Не надо, – говорит она.

– Она не любит фотографироваться, – поддакиваю я.

Мне всегда хотелось сфотографировать её обнажённой, но это тайная фантазия. Впрочем, по-моему, не только моя, судя по взгляду Даника. Но Майя боится фотографироваться. Будто фотография забирает часть души.

Я помню, одна девочка старательно доказывала мне это. Она смешно тянула слова, говорила жеманно и медленно. Особенно забавным в её произношении было слово «наво-о-оз» – она училась в сельскохозяйственном, специальность «Животноводство» или что-то в этом роде, – которое звучало так, будто его произносит по меньшей мере императрица. Она очень боялась фотографии. Она не любила себя на фото. Она отворачивалась, когда видела на фото своих знакомых.

Майя – проще. Она просто не любит фотографироваться.

– Пошли под платформу, – говорит Даник.

Это нетрудно. С того же конца станции можно спуститься и попасть в подплатформенное пространство, в кабельную канализацию. Мы спускаемся по очереди: Даник, Ёрл, Майя, последним – я.

Тут можно стоять во весь рост, даже Майе.

Что-то бурчит и чухает за решёткой. Это насосная установка. Она ухожена, электрический щит выкрашен в синий цвет с жёлтым треугольником «опасность», какие-то вентили помечены красным. Тут бывают люди.

– Опа, так тут вовсю кипит работа! – говорит Даник, поднимая объектив.

– А ты что думал, – отвечает Ёрл, – поезда же ходят.

На самом деле, тут нет ничего интересного. Это просто бетонный недострой. Таких в городе – пруд пруди. Схватчики играют на них в свою «Схватку», «Дозор», «Encounter» и так далее. И я играю – правда, в штабе. Даник – полевой игрок.

Но у этого недостроя есть одно отличие. Это запретный плод. Сюда нельзя. Совсем нельзя. Как в депо, где на путях стоит знаменитый московский памятник «механическому Ленину». В тысяча девятьсот двадцать пятом году рабочие вагонных и паровозных мастерских пятого участка тяги соорудили чудовищную конструкцию из балок, колёс от локомотивов, каких-то перемычек, водрузили наверх небольшую статую Ленина и поставили это чудо в депо. Оно и поныне там, в любительском музее паровозного дела. Кстати, это не просто случайный памятник. Он даже вошёл в одну из хрестоматий по русскому авангарду.

– Эй, – кричит мне Даник, – ты чего там, заснул?

– Иду, – откликаюсь я.

Над нами проносится поезд.

Мы снова поднимаемся на платформу.

– Что-то скучно стало, – говорит Майя.

Она кружится прочь от нас по пустой платформе, вальсируя с человеком-невидимкой.

– Метро-два тут нет? – спрашивает Ёрл.

– Вообще-то есть, – неожиданно отвечает Даник.

Я поворачиваюсь к нему.

Тут не должно быть никакого Метро-2. Точнее, Д6. Название «Метро-2» привязалось к секретной системе сообщения в начале девяностых, когда какой-то лихой журналист написал о Д6 статью в «Огоньке». У Метро-2 всего пять линий – и ни одна не идёт на север. Нулевая линия проложена по центру Москвы; первая идёт от Кремля к аэропорту Внуково-2 и проходит через Ленинские горы, Раменский подземный город, Академию ФСБ; вторая линия соединяет Кремль с правительственным пансионатом «Бор»; третья линия ведёт к посёлку Заря, где под землёй базируется Генштаб; четвёртая соединяет станцию метро «Смоленская» с Барвихой.

В районе «Волоколамской» Метро-2 не должно быть.

– Где?

Даник показывает рукой в сторону удаляющейся Майи.

– Там, когда мы бежали, я видел сбоку ответвление путей, уходящих за стальную дверь. Бронированную.

Мы быстро идём в другой конец платформы.

Майя думает, что мы – за ней, и прячется за колонну.

– Пошли Метро-2 искать, – машет Даник рукой.

– Не хочу, – улыбается Майя.

Мы оставляем её позади, обнимающуюся со своим Шаплюском.

Раздаётся шум поезда. Мы прячемся за столбы.

Переждав, подходим к краю платформы.

– Нужно пропустить следующий, – говорит Ёрл.

Я утвердительно хмыкаю.

Ждать приходится долго. Я смотрю на глухую стенку, Даник фотографирует общий вид станции. Где-то посередине танцует Майя.

Поезд приближается.

Я ощупываю стену и вдруг понимаю, что серая штукатурка отваливается прямо под моими руками, а под ней – красный кирпич и потрескавшийся раствор в швах. Я достаю нож и стучу рукояткой по кирпичам. Звук – гулкий.

В этот момент мимо проносится поезд. Я едва успеваю убрать нож, как Даник командует:

– Пошли.

Мы стартуем.

И действительно, буквально в двадцати метрах от платформы рельсы разветвляются. Одна ветка уходит за широкую стальную дверь.

– Ты и в самом деле думаешь, что это Метро-2? – спрашиваю я.

– А что?

– Может, обычное бомбоубежище. Щёлкай, и пошли обратно: тут опасно.

Даник фотографирует дверь.

Суть в том, что я уже не думаю ни о какой двери. Я думаю о стене. Почему с одной стороны лестницу просто накрыли бетонной плитой до лучших времён, а с другой – ещё и кирпичом заложили?

Мы выползаем на платформу, где нас встречает Майя.

– Ну что?

– Даник слажал, – улыбаюсь я.

– Типа эт-та, – Даник имитирует произношение гопника, – заткнись, тип-па.

Майя хихикает.

Я обращаю их внимание на стену.

– Смотрите, – говорю. – Тут всего-то слой кирпичей. Закладывали что-то впопыхах.

Ёрл хмыкает, ощупывает стену.

– А чего думать, рубить надо, – говорит Даник и жестом Рэмбо извлекает из-за спины кирку.

Мы взяли две кирки – на всякий случай. Зацепиться за что-нибудь или устроить погромчик.

– Минут двадцать, – оценивает Даник.

Я уже бью по стене.

Серое покрытие отлетает легко. Пыль попадает в глаза. У Майи должны быть очки – обычные, не защитные, но тоже поможет хоть чуть-чуть.

– Май, у тебя очки далеко?

– Вообще не брала.

Собрались, называется.

Мы лупим по стене что есть сил. Под штукатуркой и первым слоем кирпича обнаруживается второй. Шум поезда заставляет нас присесть и сделаться невидимыми.

Данила первым пробивается через стену. Его кирка уходит в никуда, проваливается в пустоту. Он рвёт её на себя и титаническим усилием умудряется выворотить штук пять кирпичей за раз.

– Кирку сломаешь, – скептически говорю я.

Ёрл забирает кирку у Данилы и подменяет его.

Мы работаем ещё около десяти минут. Идёт всё хуже: слабое место мы пробили, вокруг него раствор много крепче. Каждые несколько минут проходит поезд: но это хорошо, потому что без отдыха тут не справиться.