Лобовое столкновение двух сверхдержав сменилось «конфликтом низкой интенсивности», вызывающим постоянное, но неопределенное чувство угрозы, которая теперь существует везде, но конкретно нигде. Безопасная паранойя, связанная с напряженным, зато ясным геополитическим разделением на своих и чужих, уступила место мучительной путанице, обозначившейся в конце 1960-х годов. Начиная с военного вторжения американцев во Вьетнам и заканчивая миссией по поддержанию мира в Сомали — стало непонятно, как отличить друзей от врагов. После возрождения при Рейгане демонологии времен «холодной войны» возникший в 1990-х годах «Новый Мировой Порядок» принес с собой небезопасную паранойю, для которой уже не существует одного узнаваемого врага или действительно ясного ощущения национальной идентичности.[385]

Если учесть тесную связь между риторикой бактериофобии и национальной политикой, не приходится удивляться тому, что за этот период произошел соответствующий сдвиг в терминах иммунологии. Со времен своего возникновения в конце XIX века в качестве отдельной дисциплины иммунология в основном интересовалась установлением механизмов, при помощи которых тело человека защищает себя от нападения чужеродных антигенов. Фундаментальным принципом иммунологии является разделение на своих и не своих. За последние три десятка лет линия фронта борьбы с болезнью в иммунологическом дискурсе сместилась с поверхности тела (кожа как защитный барьер, и личная гигиена как лучшая защита) к сложным механизмам иммунной системы, осуществляющей регулирующую функцию внутри тела через кровеносную и лимфатическую системы. Современные иммунологи озабочены сложным и вызывающим тревогу размыванием, по общему мнению, краеугольного различия между своим и другим, которое было спровоцировано интересом к аутоиммунным болезням вообще и к ВИЧ/СПИДу в частности. Теперь в центре внимания оказались «внутренние войны», как они были названы в подзаголовке известной статьи Питера Джарета (подготовленной при участии фотографа Леннарта Нильсона) в National Geographie. В статье нарисованы впечатляющие картины борьбы, происходящей во «внутреннем пространстве», когда, к примеру, макрофагоциты окружают бактерию, и эта сцена больше всего напоминает какой-нибудь эпизод из «Звездных войн».[386] В тексте используется милитаристский язык с его «врагами» и «вторжением», но когда дело доходит до обсуждения ВИЧ, парадигма «тело как поле боя» становится шпионской историей:

Инертный вирус заряжен злонамеренным действием, тогда как человеческое «я» постоянно подменяется все более микроскопическими частицами, осуществляющими защиту, в результате чего появляются иммунологические гомункулы, которых изображают в виде уменьшенных специальных агентов. Метафоры иммунологии по-прежнему остаются по большей части милитаристскими, и сейчас она заимствует образы грязных войн, гражданских беспорядков, внутреннего терроризма и т. д., то есть ту разновидность тревожного конфликта низкой интенсивности, которая стала преобладать в мире после «холодной войны».[388]

Если в современных фильмах в жанре научно-фантастического хоррора и можно отследить источник ощутимой угрозы, то он будет находиться уже не снаружи, а внутри. Хотя ранние фильмы ужасов, возможно, были не меньше озабочены тем, что угроза американскому государству исходит изнутри, разница в том, что сегодняшние фильмы изображают тревогу не столько по поводу находящегося под угрозой тела, сколько по поводу самого тела, представляющего угрозу. Эта перемена эффектно отражена в иронически переделанном названии классического фильма ужасов «Оно пришло из далекого космоса», которое у Дэвида Кроненберга в его новаторском фильме 1974 года звучит как «Они пришли изнутри». В версии Кроненберга опасность исходит не от инопланетного космического корабля, разбившегося в пустыне, а от обитающих в крови паразитов, превращающих свои жертвы в помешанных на сексе зомби. Инопланетные паразиты изменяют физическую идентичность жертв, в результате чего тех нельзя назвать ни инопланетянами, ни людьми. Похожим образом, оставляя в стороне другие различия между оригинальным фильмом «Муха» (1958) и ремейком Кроненберга 1986 года, больше всего бросается в глаза крупное изображение разлагающейся и бунтующей плоти, когда персонаж Джеффа Голдблюма превращается в муху Брандла. В фильме Кроненберга важно не только то, что разрушается личность ученого, но и то, что его тело буквально растворяется, осуществляя безжалостный заговор плоти против остатков «я».

То, что в 1970-х годах представляло авангардный интерес для таких режиссеров, как Кроненберг, ныне стало обычным явлением. Микроэлектронные фотографии или схематические изображения, на которых показано, как действует «предательский» вирус иммунодефицита человека, проникая в клетку, — пожалуй, самые известные примеры популярных изображений тела как чужого поля битвы. Когда Манхэттенский проект уступил место проекту «Геном человека», Вирус сменил Бомбу в качестве скрытого источника массовой паранойи. Некоторые даже утверждают, что после окончания «холодной войны» вирус стал новым государственным врагом номер один.[389] Новые медицинские технологии воспроизведения изображения способствуют тому, что в массовом воображении внутреннее пространство вытесняет космос и в качестве утопического последнего рубежа научно-технического поиска, и в качестве источника конспирологических сценариев вражеской агрессии, когда тело оказывается и неуправляемым мятежником, и уязвимой жертвой. Уильям Берроуз, космонавт-первопроходец, освоивший внутренний космос и создавший часть самых красочных и известных образов, воплотивших идею телесной паники, подходит к делу с сардонической и пророческой сдержанностью. «Осознание того, — утверждает он, — что нечто такое знакомое вам, как сокращение кишок, шум дыхания, биение сердца, в то же время чужое и враждебное, поначалу и в самом деле заставляет человека почувствовать себя немного незащищенным».[390] Когда плоть восстает и «программная машин» тела устраивает заговор против личности (или того, что осталось от этой идеи), неусыпное иммунологическое самонаблюдение становится жизненно важной, но в конечном счете тщетной необходимостью. В «Секретных материалах» правительственный агент-предатель инфицирует помощника директора ФБР Скиннера какой-то болезнью, оказывающейся механической по происхождению. Эту болезнь представляет собой нанотехнологическое проникновение микроскопических механизмов, которые возводят преграды в артериях Скиннера, из-за чего «его кровь стала оружием против его тела».[391] Если в 1950-х годах народная мудрость предупреждала, что коммунисты повсюду, то параноидальным девизом 1990-х становится «не верь никому», а меньше всего своему телесному «я».