Если вы попросите любого знатока кельтской литературы назвать классические литературные работы выходцев из Шотландии за последние двадцать лет или около того, список будет по большей части предсказуемым. Все они назовут выдающейся одну верную обойму: «Хитрость в сохранении дыхания» Дженис Галлоуэй, «Догерти» Уильяма Макилванни, «Кондуктор автобуса Хайне» Джеймса Келмана, «Ланарк» Алесдер Грей и «Фабрика ос» Йена Бэнкса. Одна из книг, которую навряд ли многие вспомнят, — это роман под названием «Звук моего голоса», написанный шотландским поэтом Роном Батлиным.

Мне эта книга попалась прошлым летом. Совсем недавно ее переиздало «Блэк эйс букс», крошечное издательство в Алброте, после того как первые издатели перестали ее печатать. На мой взгляд, эта книга — одно из величайших литературных произведений, вышедших в Британии 80-х годов, и я все еще изумлен тем, как ею пренебрегли.

Главное действующее лицо романа Батлина, Моррис Магеллан, руководит бисквитной компанией в Шотландии. Похоже, он олицетворяет узкое понимание успеха в 80-м году: хорошая работа, дом в пригороде, милые жена и дети, стиль жизни конформиста. Если коротко, то Моррис на поверхности воплощает собой ценности времен Тэтчер. Тем не менее есть одна серьезная проблема: он хронический алкоголик и, по мере того как мы входим в сюжет, полным шагом идет по пути саморазрушения. В отличие от романов о нью-йоркских и лондонских антигероях-яппи Моррис не выглядит простой жертвой достатка 80-х. Для него не существует перспективы слегка остыть, не брать в голову, найти свою нишу, быть может, даже переопределить жизненные ценности. Моррис — отнюдь не жертва кокаиновых и алкогольных кутежей в Нижнем Ист-Сайде Манхэттена или лондонском Вест-Энде, поглядывающий одним глазом на часы и надеющийся встретить свою миссис, обзавестись двумя детками и домом в пригороде, чтобы все стало на свои места. Вот в чем истинная революционность «Звука моего голоса»: Батлин безжалостно и искусно ниспровергает уютную эдипову траекторию, это утомительное, но вездесущее вымышленное путешествие, в ходе которого герой разит всех демонов и женится на прекрасной принцессе. С самого начала мы чувствуем, что герой обречен. Поэтому Моррис становится намного более страшным призраком на потребительском пиру 80-х, чем все персонажи Макинерни-Эмиса вместе взятые.

Диссонирующие отношения между внутренней жизнью главного персонажа и внешним миром с его резкими огнями и острыми краями лучше всего сглаживаются алкоголем, который он называет универсальным растворителем. Книга Батлина — стилистический триумф, реализующий эти отношения через повествование во втором лице, что позволяет внутреннему голосу Морриса поддерживать себя в ясности, пока его жизнь все быстрее катится под откос.

Ты только начал подниматься по лестнице, когда увидел ее.

Мгновенная пауза, потом ты сказал:

— Привет, я как раз шел тебя будить. На улице чудесный день.

Она уже оделась, но, вполне возможно, встала совсем недавно. Поверила ли она тебе? Как бы там ни было, это не совсем уж ложь: день и вправду чудесный, и разбудить ее, чтобы сделать сюрприз, совсем недурная мысль.

Используя этот прием, Батлин принуждает нас сопереживать Моррису, исподволь вводит читателя внутрь его жизни, одновременно странным образом внушая чувство отдаленности. Как если бы читатель стал центральным персонажем, утратив контроль над своими действиями. Этот контроль, конечно же, неотделим от лекарства.

Батлин слишком дисциплинированный прозаик, чтобы потворствовать грубой псевдопсихологической и социологической канонизации причин болезни Морриса. Принципиальный интерес автора — прийти к пониманию природы болезни через ее проявления и попытки персонажа преодолеть ее. Искусно выписанный задник повествования позволяет нам время от времени видеть человека, мысль которого движется быстро, остро и неустанно вслед за банальностями буржуазного общества, придавая всему слишком нетрезвый, разлаженный фокус. Лекарство же замедляет ход вещей и сглаживает острые края.

Почему роману «Звук моего голоса» не воздали должное, когда он впервые был опубликован? Да, это, конечно, не самая приятная книга. Что важнее, она шла (и продолжает идти) против течения времени в спокойной, однако в корне непримиримой и бескомпромиссной манере. Каждому поколению свойственна культурная гегемония, и Британия времен Тэтчер была в этом более чем неумолимой. Книга Батлина появилась слишком рано для своего времени — 80-х годов; ее упорный, не выраженный явно критицизм духовно бессодержательной, социально конформистской эры намного более тревожен, чем многие прославленные и откровенно спорные литературные работы, вышедшие в Шотландии в то время.

А поскольку мы постепенно выходим из этой эры, я предчувствую, что «Звук моего голоса» получит заслуженное признание как один из лучших романов своего рода и времени.

Ирвин Уэлш

Когда умер твой отец, ты был на вечеринке, и тебе немедленно сообщили. Настоящее чудо. Оно было недолгим, конечно, но достаточно убедительным в первые несколько мгновений. Потом, час спустя, ты привел домой девушку и принуждал ее заняться любовью, а она плакала и упрашивала тебя не делать этого; даже теперь ее слезы остаются единственным, что заставило тебя почувствовать горе от смерти отца. Тебе тридцать четыре. И все, что с тобой когда-либо происходило, продолжает происходить.

Когда бы тебя ни увозили из деревни на отцовской машине, ты неизменно смотрел в заднее окно, чтобы ваш дом — одноэтажный коттедж — оставался в поле зрения как можно дольше. Дорога карабкалась на крутой холм, и чем более широкий вид открывался на деревню, окружающие поля и леса, тем сильнее ты напрягал взгляд, фиксируя его на белых стенах коттеджа, стараясь даже не мигать. Ты никак не мог поймать момент, когда дом на самом деле исчезал; приходило лишь внезапное осознание, что это случилось, после того как ты всего на секунду, сам того не желая, расслаблялся и терял его из виду.

Потом, когда отец спускался с холма, возвращаясь в деревню, ты начинал с волнением ловить каждую знакомую примету, предшествующую появлению дома: дом пастора, потом выгул для лошадей, деревянный сарай. «Его там может не быть, его там может не быть», — повторял ты про себя. К моменту, когда вы равнялись с садом Кейра, ты доводил себя до состояния почти невыносимой неуверенности. После этого медленно, очень медленно ты поворачивался в направлении дома. Ты, как только мог, растягивал эту свою тревогу, эту свою тоску. Они, ты знал, соизмеримы с той радостью, которая наступит, как только ты снова увидишь мелькнувший белый цвет: ваш коттедж у подножия холма.

Когда машина останавливалась, ты выбирался из нее. Родители доставали из багажника покупки, совершенно не видя чуда, случившегося совсем рядом: ты уехал, а потом вернулся в то же самое место. Все, что ты знал о себе, еще раз подтвердилось: удовольствие, которое ты получаешь от скрипа несмазанных петель калитки; боязнь собаки из соседского сада; нетерпение перед сбором куриных яиц. Привозя тебя домой, отец снова возвращал тебя самому тебе. Ты смотрел на привычные вещи, окружающие тебя, молча здоровался по очереди с каждой из них, а потом переводил удивленный и благодарный взгляд на отца. А он хлопал крышкой багажника и уходил в дом.

Как-то днем он повез вас с матерью на пикник. Вы отъехали на двадцать миль в сторону гор, окна машины были полностью открыты, давая доступ потокам свежего воздуха. Время от времени отцу приходилось останавливаться, чтобы дать радиатору остыть. В первый раз, когда он снял с него крышку, ты увидел, как кипяток выстрелил в воздух. Ты подумал, что это очень весело.

— У нас снова будет фонтан? — всякий раз с надеждой спрашивал ты машину, когда она останавливалась. Тебе было три года, и ты еще верил, что она ответит тебе.