Так и вышло. Озвучить страшное было доверено Лере.

Надя поняла, что и разговор они репетировали, и роли распределяли. Быстрый обмен взглядами, Данилин короткий кивок, и вот уже Лера говорит, с истомой мультипликационной Багиры растягивая слова:

– Нам нужно где-то жить, понимаешь? Все это время мы снимали квартиру. Думали, что ты в беде и трогать тебя нельзя. Но птичка принесла на хвосте, что ты теперь зарабатываешь, и неплохо.

– Ага, миллионы. – У Нади закружилась голова. – Вот думаю, что купить в следующем месяце: виллу в Сен-Тропе или ночь с Хавьером Барденом?

– Не юродствуй, – поморщился Данила. – Мне правда неприятно, что все так вышло… Но надеюсь, ты способна войти в мое положение. Я не работаю, Лера – работает кое-как… А у тебя все-таки стабильные деньги.

– Данил, ты спятил? Мне рожать со дня на день! Еще ничего не куплено, а сколько всего надо! Детский контракт в хорошей клинике, коляска, которая сможет проехать по этой долбаной грязи!

– Можно переехать в центр, там чисто, – лениво заметила Лера, доедая шоколад.

И тогда Надя не выдержала. Откуда только прыть взялась, и сила, и резкость. Если бы ей показали это со стороны, она бы не поверила, подумала: куда мне, я беременная, отечная, опухшая, медленная. А ведь метнулась через стол, как рысь, вцепилась в белые патлы, дернула так, что прядь осталась в сжатом кулаке.

– Пошли отсюда вон, пошли отсюда вон оба!

И словно сквозь пелену алую видела, как испуганный Данила держит за плечи визжащую Леру, как они пятятся к выходу. И это была победа, правда, короткая. Потому что последним, что услышала Надя, прежде чем за ними не захлопнулась дверь, а сама она не рухнула без сил на прохладный пол и не захлебнулась рыданиями, было:

– На сборы тебе две недели. Надеюсь, обойдемся без судебных приставов, но если что – не побрезгуем и ими… Совсем ты распустилась, мать, нельзя быть такой озверевшей.

Две недели.

А через две недели у Нади ПДР – предполагаемая дата родов.

Она рыдала прямо на полу, в прихожей, уткнувшись носом в помятый носок старой лакированной туфли, все повторяя, как заведенная: «Скоты, скоты, скоты…»

– А почему бы тебе не пожить у нас? – неожиданно предложил Борис.

– Что? Что значит – у вас?

– Ну, у меня же дача, в Загорянке. Там хорошо – воздух и сосны. Можно переждать там последние дни до родов, ну и потом. Поживешь на природе, придешь в себя, а там я что-нибудь придумаю. У меня есть знакомый риелтор, найдем тебе недорогую квартиру на съём… К своим же ты возвращаться не намерена?

– Я думала жить у бабушки… Только вот тяжело. Она же совсем никакая. Почти не ходит и почти не говорит, но смотрит так живо и зло. Мне будет трудно.

– Да и не надо тебе такой энергетики, – поморщился Борис. – Пусть твоя мать хоть раз возьмет на себя ответственность. Поухаживает за ней, пока ты рожаешь и приходишь в себя… В Загорянке, правда, условия скромные. Зато Света тебе поможет.

– Света?

– Ну, моя жена. Она там постоянно живет, каждый год, как минимум до октября.

– Я не знаю… Сомневаюсь, что Марианке такое понравится.

– Может, тогда поедешь жить к Марианке? – насмешливо предложил Борис.

Который, разумеется, знал, что Марианнина тесная квартира менее всего приспособлена для едва родившегося малыша. Там всегда надушено и накурено, там продирают глаза к полудню и на протяжении полутора часов принимают душ, по вечерам пьют виски и слушают Эмми Вайнхаус, там скудный свет, покрывала из пушистого синтетического меха, а на стене висит огромная фотография хозяйки дома в неглиже. Отличная атмосфера – для воспитания опасного психопата.

Все Наде сочувствовали, все пытались дать совет, но что-то конструктивное предложил только он, Борис.

Мама сказала: а давай сходим к гадалке. Мне рассказывали о бабке одной, живет в Вологде. Берет недешево, но оно того стоит. Может даже обратно Данилу приворожить.

Марианна сказала: а давай наймем амбалов, чтобы те объяснили этому мудаку Даниле, что нехорошо оставлять беременную женщину без жилья. Пока он будет лечиться, ты десять раз успеешь и родить, и встать на ноги.

Бабушка сказала (вернее, прохрипела едва слышно): неудачница. Жалкая, жалкая, жалкая неудачница.

И только один Борис сказал запросто: а переезжай ко мне, я помогу. Ты просто живи, а я все устрою, сделаю все за тебя.

Подумав несколько часов, Надя решила: да гори все огнем, это же шанс – не то чтобы на счастливую жизнь, но хотя бы не сойти с ума. Она быстренько сложила в старый чемодан немного одежды, упаковала «родовую сумку», разобрала и аккуратно перемотала скотчем швейную машинку, – работать она собиралась до последнего дня беременности. Маленький ноутбук, зубная щетка, балетная пачка из свежей партии – подарок Светлане, которая вынуждена будет потесниться ради незнакомой женщины, оказавшейся в беде.

Светлана – отдельная глава этой странной истории. Перспектива встречи с нею и пугала, и завораживала. Наде было до жути интересно посмотреть в глаза женщине, которая не считает изменяющего мужа кобелем, которая продолжает любить и прощать и не выглядит при этом (во всяком случае, по словам самого Бориса) жалкой приспособленкой.

– Ты волнуешься так, будто я тебя знакомлю с родителями, – подтрунивал Борис, когда они подъезжали к Загорянке.

Надя была знакома с Борисом чуть меньше года, но впервые оказалась в его авто. Здесь пахло ароматическими сандаловыми палочками и тихо играл рок. Она концентрировалась на чем угодно – слишком густом и душном запахе, музыке, которая была ей в целом чужда, пыльных деревьях за окном – только бы не думать о самом главном.

Светлана встретила их у калитки. Она была именно такой, какой описал ее Борис. И разумеется, оказалась совсем не похожей на обрывки образа, нарисованного Марианной. Довольно высокая, плотная, светловолосая, сильно загоревшая, расслабленная. Красивая или нет – даже не поймешь. В любом случае она была из тех людей, в которых красота если и присутствует, то уж точно не солирует. Неважно, есть она вообще или нет, когда умеешь так красноречиво смеяться взглядом.

На ней был выцветший сарафан в пол и мужская рубашка, узлом повязанная на животе. Широкие босые ступни все в пыли. Казалось, ей было наплевать на то, какое впечатление она производит. Впрочем, улыбка была открытой и приветливой, будто Света и правда обрадовалась незнакомой беременной женщине.

Приветственный поцелуй, едва уловимый запах земляники и жасмина.

– Проходите на террасу, я сделала вам гаспаччо и лимонный торт… Только не думай, что у меня так всегда, я обычно ленивая… Давай с сумкой помогу.

Надя даже попятилась от такой энергичности.

Светлана легко подхватила чемодан – одной рукой. Она была как ветер – легкая и не раздражающая в своей суетливости. Надя всегда считала, что в ДНК Марианны есть гены ветра, но куда той было до Светы. Марианна – как разыгравшаяся кошка, Света – как дискотечный неоновый луч. Движения ломкие, быстрые и точные, смех – сочный, голос – громкий.

Дача была небольшой – старый дощатый домик с недавно пристроенной летней террасой. Зато на огороженной нарядным забором территории росли пышнолапые сосны и был вырыт темноводный искусственный пруд. Здесь было безмятежно, как в детстве. И так же, как в детстве, жужжали жирные комары, пахло яблоками и теплым тестом, а вдали кричали дети.

Для Нади заранее подготовили комнату – и это было приятно. Она понимала, что едва ли хозяйке дома в радость такая неожиданная обуза, но видела – Света выстирала простую льняную штору, до блеска натерла зеркала. Комната была небольшой, пустой и светлой. Надя развесила платья в шкаф, поставила на полки книги, а на стол – любимую ароматическую свечу, собственную черно-белую фотографию в латунной рамке (на фото – Надя молоденькая, безмятежная и трогательно роковая), и комната приобрела обжитой вид.

Сквозь всегда полуоткрытое окно Надя видела кусочек выцветшего неба.