– Ты грамоте обучен? Письмо прочитал? Почему не отдал его князю Алустона?

– Да, обучен. Письмо прочитал. Потому и не отдал. Боюсь.

– Правильно боишься. Не сносить бы тебе головы. А вдруг, ты врёшь, и письмо – лишь наговор, с целью погубить князя Алустона? Тебе не страшно оказаться под пыткой?

– Страшно. Но ещё страшнее, если враги погубят тебя, нашего Владетеля.

– Умеешь ты быть убедительным. Но за тобой и твоей семьёй понаблюдают мои люди, пока я сам не выясню обстоятельства этого дела. На всякий случай, и тебе охрана.

– Понимаю я, князь. Своей семьёй я бы никогда не стал рисковать ради денег. А поэтому, будь уверен: я говорю тебе правду.

Охотник вышел.

– Что будем делать, Александр?– спросил Теодорик. – Может, послать отряд, пусть привезут князя Матвея? Здесь его и допросим. С пристрастием.

– Какой ты быстрый! А вдруг, это не от князя письмо, и он в этом деле никоим образом не замешан? Ты хочешь, чтобы я погубил отца Марины? Чтобы я окончательно разрушил её жизнь? Нет! Если кто-то желает предать меня, он вскоре начнёт действовать. Подождём.

Шло время. Пала Сольдайя. Часть сольдайцев спустилась тайным ходом к морю и бежала на лодках. Около тысячи защитников крепости во главе с консулом Христофоро ди Негро заперлись в главном храме. Но турки подожгли храм, и все, кто в нем был, погибли.

Сотни порубленных тел защитников Сольдайи были сброшены в море на съедение крабам.

После такого жестокого урока, никакие другие города и селения Капитанства Готии сопротивление туркам не оказывали. Османы захватывали побережье, грабя местное население и вывозя ценности в Константинополь на перегруженных судах.

Последний оплот генуэзцев - Чембало готовился к осаде. Лихорадочно готовилась к войне и Феодоро. Население стремилось собрать урожай. Сушили, солили созревшие ранние фрукты, овощи, ссыпали в подземные хранилища зерно озимых. Ремонтировались старые стены, возводились новые укрепления. Днём и ночью работали кузни, изготавливая оружие. Рубили лес на древки копий и алебард, на стрелы и подручный материал для ремонта стен.

Но однажды Александру передали письмо. «Ты мне нужен! Приезжай! Твоя Марина». Те же слова. Как это было много раз. Тогда он бежал, летел, скакал сквозь дождь и туман, сквозь жару и солёный пот, забывая прежние обиды, её издевательства и насмешки. Потому что она звала его, ждала его, и он ей был нужен. Первая любовь, первая девочка, девушка, женщина. Самое главное в его жизни связано с ней. А всё, что было без неё – лишь кратковременный сон – недоразумение. Марина, его Мариночка, морская девушка, загорелая русалка на пустынном пляже из крупной гальки. Нет, он не забывал её никогда. Она жила в его сердце как вечная радость и вечная боль. И её измена, вдруг, показалась малозначительной, пустой, не стоящей того, чтобы бежать на край света, искать новую любовь и жениться.

Александр вызвал Теодорика с Георгием, показал им письмо. Теодорик покачал головой и сказал:

– Не может Марина тебя предать. Не верю я этому.

– Оскорблённая, преданная женщина может всё,– заметил Георгий.

– Положим, не Александр первый её предал, а именно она, связавшись с сыном мелкого князька,– возразил Теодорик.

– Так! Я не прошу здесь обсуждать мои сердечные дела. Я хочу услышать совет, что мне делать.

– Ты сам веришь в то, что Марина желает передать тебя туркам?– спросил Теодорик.

– Не знаю я. Сердце женщины – бездна ада. И в душе Марины есть и рай и ад. Возможно, инициатор –  князь Матвей. Возможно, они вместе, а ещё возможно, что это лишь совпадение.

– Ты не должен рисковать и вообще куда-то ехать. Пусть остаётся всё как есть,– сказал Георгий.

– И потерять Алустон? Нашего единственного вассала на Южном берегу? И вечно носить в своём сердце недоверие к Марине?

– Ладно. Тогда поезжай. Возьми с собой своих вестиаритов, лучших наших воинов. Не сможет князь захватить тебя. Я сам переоденусь в простого воина и позабочусь, чтобы никто не поднял на тебя руку,– сказал Теодорик.

– Ну и что? Если не спровоцировать Матвея, то он и не станет ничего предпринимать. С чем поехали, с тем и вернёмся. Я должен быть, как всегда, один. Пусть он меня захватит, если у него есть такое намерение. Тайно по большому периметру окружайте крепость и никого из неё не выпускайте. Если на следующий день я не выйду, начинайте штурм, вызывайте войска, чтобы отрезать крепость от моря и не дать туркам приблизиться.

День клонился к закату. Ещё один день, полный трудов и забот. Звонили колокола. Их мелодичный звон плыл над плодородными долинами и лесами самого удивительного, самого благодатного края на Земле. Родная страна, родной город, древний Дорос! Тревога за Родину и разбуженная, старая любовь, как две коварные змеи, грызли сердце князя.

На следующее утро, одеваясь перед дорогой, Александр сказал Софии:

– Еду к вассальному князю в Алустон. Вернусь через день-два. Не скучай.

София посмотрела на него пристально, так что Александру стало неловко и захотелось опустить глаза, спрятать глубоко в себе те чувства, которые разбудило в нём письмо Марины.

– Я верю тебе, Александр, хоть и знаю, что в Алустоне живёт твоя прежняя любовь, Марина,– сказала София.

Словно внезапный порыв ветра сдул ту ненадёжную защиту, маленькую ложь, которой пытался Александр замаскировать свои чувства. Он растерялся, покраснел, что, конечно, не ускользнуло от взгляда его жены. И её глаза удивлённо расширились: «Ты мне врёшь? Разве это возможно?» Но она не сказала ничего, а лишь опустила глаза и холодно пожала плечами.

– Не подумай обо мне плохо, София! Отец Марины, кажется, замышляет предательство. И мне надо лично убедиться в его коварных замыслах, чтобы не казнить человека напрасно. А с Мариной у меня уже нет ничего. Она мне изменила, и я такие вещи не прощаю.

Он лгал? Или говорил правду? Да и где она, правда? Разве можно отыскать её в растерянной, метущейся душе? Александр пытался быть честным. Чтобы не потерять лицо, не потерять себя. В его жизни должен быть прямой, несгибаемый стержень, его опора, его суть. Но именно сейчас, поднятая воспоминаниями, душевная буря гнула и ломала этот стержень, подвергая сомнению самую основу его существования.

Теодорик подъехал к входу во дворец с сотней вестиаритов. Александр поцеловал жену, вскочил в седло и тронул шпорами бока коня, понимая, что родилось между ними недоверие. И последняя ободряющая улыбка жены – это не примирение, а лишь попытка повлиять на него, чтобы он не сорвался, чтобы не увлекла его старая любовь, гнездящаяся глубоко в душе, как затаённая змея.

Глава 18. Алустон.

Солнце уже садилось, когда князь с вестиаритами прибыл в Фуну, последнюю крепость феодоритов на рубеже с генуэзскими владениями. Отец восстановил разрушенную крепость и подарил её Александру к восемнадцатилетию. Когда-то эта крепость считалась неприступной, ведь она стояла на высокой скале, и лишь со стороны Кузнец-горы перед крепостью простиралось относительно ровное поле, по краям которого среди больших камней, раскиданных последним землетрясением, росли невысокие деревья.

К воротам крепости можно было приблизиться, только пройдя мимо мощной башни, на третьем этаже которой располагались покои князя Александра. Но даже если бы врагам удалось пробиться сквозь главные ворота, они попадали в узкое пространство между стенами, и следующие ворота располагались после крутого поворота, где невозможно было поместить таран. Но теперь у турок есть пушки. Они меняют всё.

Каранчело Власис, топотирит – комендант Фуны, встречал князя. Вместе они поднялись на плоскую крышу главной башни, откуда осмотрели всю епархию. Сверху была видна бухта Алустона и крепость, а напротив неё на вершине гранитно-порфирной горы виднелась генуэзская крепость Кастель, когда-то принадлежавшая Феодоро. Темнело. Солнце спряталось за Палат-горой, которую древние греки называли Трапезус.