«Посечение» умирающего отождествляется с предсмертными мучениями, более или менее тяжкими, длительными для грешных, краткими — для праведных: «Тогда святые ангелы сказали смерти: „Что медлишь? Разреши душу сию от соуз плотских, скоро и тихо разреши, не имать бо много тяжести греховные“» [Житие Василия Нового]. Отметим, что длительные предсмертные страдания в поверьях XIX–XX вв. могут восприниматься двояко — и как свидетельство греховности, и как предуготовление-переход к иному, лучшему и вечному бытию — «хорошо, когда человек выболит» (Костр.).
Иногда предсмертные мучения — своеобразная борьба, поединок со смертью, оканчивающийся ее торжеством. Наиболее последовательно тема «поединка со смертью» (или «обмана смерти») разрабатывается в историко-литературных памятниках, легендах и сказках.
В «Повести о прении Живота со смертью» смерти противостоит Аника-воин, богатырь, «славный своею силою», грозный, жестокий, самонадеянный; дожив до 21 года, Аника-воин решает ехать в Иерусалим-град церкви Божии разорять. Выехав в чистое поле, он желает найти достойного противника: «Хоть бы смерть пришла!» И смерть является на зов. Аника-воин обещает «раздавить ее мизинным пальцем». «„Не хвались, прежде Богу помолись; сколько ни было на свете богатырей, а всех одолела!“ Рассердился Аника-воин, напускает на смерть своего борзого коня, хочет поднять ее на копье булатное; но рука не движется. Напал страх на Анику-воина, и он, гордый богатырь, просит пощады у смерти. Он просит у нее сроку сначала на год, потом на три месяца, на три дня, на три часа и наконец на один час, чтобы раздать нищим свое имение. Но смерть не дает ему сроку и на единую минуту. Замахнулась она острою косою и подкосила Анику-воина; свалился он с коня и упал мертвый». «Повесть о прении Живота со смертью» принадлежала к разряду общераспространенных в средние века поучительных сочинений, «толкующих о тленности мира» (как и о тщетности противостояния всевластной смерти — Божьему наказанию) <М — ов, 1872>.
В некоторых сказочных сюжетах действия одолевающего смерть героя более успешны (смерть поймана, обманута, посажена в торбу и т. д. <Афанасьев, 1990>.
Развитие темы «изгнания смерти» находим в онежской «сказке-бывальщине», где лазутчики красных ведут агитационную работу в тылу у Деникина, в охваченном эпидемией тифа селе. Причина эпидемии — смерть в образе человека с косой, который появляется в полночь и намерен «всех погрести». «Все начали сговариваться, как быть дальше, что делать, чтобы поймать смерть, решили так: всем до одного мужчинам выйти до одиннадцати часов ночи на улицу, взять с собой иконы и святой воды для кропления. Так и сделали; вышли все на улицу — раскидались: кто несет иконы, кто кропит святой водой» (агитаторы красных, «два храбреца», остаются в засаде): «Двенадцатый час — вот смерть подходит, эти два храбреца хватают ей за горло и мучают, но замучить не могли, ибо пробило двенадцать часов — смерть скрылась. Все ушли — проспали до утра. Наутро собираются опять — приходят агитаторы, заводят речь о восстании на Деникина. Мужички согласились. „Только, — говорят, — с таким условием, чтобы уничтожить смерть“. Агитаторы велели всех больных отправить в больницу лечиться и этим избавиться от смерти. Мужички запрягли лошадей и отправили всех больных. Смерть, видя, что дело тут не выходит ничего, пошла на фронт, чтобы там дело свое вести» <Рождественская, 1941>.
Подобные «жизнеутверждающие» сюжеты (отражающие представления о возможности воздействия на «смерть-существо») в крестьянском фольклоре XIX―XX вв. коррелируют извечную мечту о «жизни без смерти» и здравый смысл. Они не завершаются окончательным уничтожением смерти, предполагают только «ее поимку или отсылку», временное от нее избавление (точно так же при опахивании во время эпидемии хоронится не смерть, но лишь одно из ее воплощений).
Для быличек и бытующих поверий (подвергавшихся усиленному воздействию христианской проповеди) тема борьбы или игры со смертью малохарактерна. Она может развиваться на пограничье «достоверных» и сказочных сюжетов.
В быличке Иркутской губернии умирающий неожиданно вскакивает и бросается в подполье — «он погнался за смертью. Она от него в подполье, он за нею, поймал ее каким-то родом за волосья и вытащил. Она тут обратилась в помело. Мужик ее выбросил и (на этот раз) оздоровел». Основываясь на материале сибирских поверий, Г. Виноградов констатирует — «в конечном счете смерть неизбежна; мало того, она необходима» — «земля не сдержит, если помирать не будут» <Виноградов, 1923>.
«Преодоление смерти» в крестьянском мировосприятии XIX–XX вв. — не столько борьба со «смертью-существом», сколько устойчивое представление о ней как о своеобразном посреднике при переходе к иному, но вечнодлящемуся бытию.
В быличках и поверьях одно лишь явление смерти (ее движение, взгляд) — чаще всего предвестье воспринимаемого со смирением, неотвратимого конца: «Вошла смерть в запертые двери, прошла по избе и как-то особенно поглядела на Ивана. Агеев через три дня помер» (Новг., Череп.). «Недавно шибко хворал мужик. Видит он раз: приходит дряхлый-дряхлый старичок. В избе много людей, но никто (кроме больного) не видит этого старичка. Больной подозвал брата и говорит: „Хорони меня, брат. Видишь, смерть по меня пришла“» (Ирк.).
Покорное ожидание прихода смерти в крестьянских верованиях прошлого и нынешнего века связано прежде всего с понятием о «Божьей воле» или же восприятием смерти как подвластного Богу существа. Живущая за плечами у каждого человека смерть может тронуть его только «по велению Божию» (Твер.). «„Смерть — Божья воля“, „Господь прибрал“ и „от смерти не уйдешь“ — говорят здесь по поводу смерти близкого человека» (Костр.).
Сходное мироощущение выражено в загадках, пословицах, поговорках. Ср.: «Ниже Бога, выше царя» (смерть); «Божьей воли не переможешь» <Даль, 1984> и т. п.
Иногда «подчиненность» смерти двойственна: посылаемая Богом, она «дает отчет» Дьяволу. «Смерть живет у дверей ада. Ее посылает Бог из ада умертвить человека. Она ходит каждый день к Богу и спрашивает, какого роста умерщвлять людей. Потом возвращается к темному царю и сказывает, сколько умертвила людей» (Новг., Белоз.).
Кроме того, достаточно распространенными в конце XIX — начале XX в. остаются понятия о «самостоятельности» действующей по своему усмотрению смерти (свидетельство тому — сохранение самого образа персонифицированной смерти, не превратившейся лишь в «божественный атрибут»).
Впрочем, конец человеческой жизни предопределяется не одним божественным начертанием, но и роком, участью, судьбой (то есть находящимися в сложных отношениях с «волей Божьей» силами): «Бойся не бойся, а без року смерти не будет»; «Рок головы ищет»; «Бойся не бойся, а от части (участи) своей не уйдешь»; «Судьба придет, ноги сведет, а руки свяжет» <Даль, 1984>. Отметим, однако, что отразившиеся в пословицах, поговорках представления о «воплощенных и действующих» роке, доле (участи), судьбе (что прослеживается и в ряде фольклорных сюжетов) принадлежат все же к области реконструируемого (или конструируемого) научными исследованиями.
В отличие от смерти, «судьба» не имеет конкретно-образных воплощений. В крестьянском мировосприятии (для которого малохарактерны абстрагированные понятия и интеллектуальные спекуляции) судьба как влияющая на жизненный путь человека сила проявляется в действиях различных существ, сил или неопределенна (стихийна); она скорее «подразумевается», нежели осознается, описывается отчетливо.
Понятия о предопределенности жизненного пути человека как о наделенности «своей долей», участью (ср. «доля — бесповоротно определенный срок и характер жизни»; «часть некоего целого, доставшаяся отдельному человеку и находящаяся во взаимной связи с другими частями, долями» <Седакова, 1990>) в крестьянских верованиях XIX — начала XX в. в основном соотнесены с представлениями о той или иной «воле Божьей»: «Наша доля — Божья воля» (то есть долю дает Бог). Подобные воззрения могут органично «вырастать» из дохристианских, ср. славянское *-bog в его реконструируемом значении «доля» <Седакова, 1990>.
