Она узнала их по одежде. Изодранные сарафан Оксаны и шорты Димы, полосатые плавки Жени и джинсы Аристарха, все в дырах. Лоскуты от халатика Юли. А затем вдруг дошло, что одежда не просто валяется на земляном полу пещерки, а свободно свисает с шероховатых на вид скрученных между собой тонких коричневых трубочек. Их переплетения тянулись из одежды, свивались с прошивающими насквозь материю чёрными корнями, и терялись где-то вверху. Она с ужасом осознала, что это кости. Плоть, кровь, сухожилия – всё, что есть в организме человека, исчезло, остались лишь перекрученные истончённые кости.

Она повернулась набок, и ее долго рвало. Перед глазами мельтешили разноцветные искры. Наконец, спазмы прекратились. Часто дыша, она подняла голову. Точнее, попыталась поднять, и не смогла. В глазах потемнело так, будто на голову накинули чёрный мешок. Она помотала головой, но темнота не исчезала, наоборот, она наливалась мраком, щупальцами продавливаясь внутрь сквозь глаза, заполоняя сознание.

– Нет! – глухо выдохнула девушка, выжигая из себя наступающую чёрную волну. – Ты меня не получишь!

Она сумела разогнуться и перевела дыхание. Во рту ощущался противный привкус. Она сплюнула.

Ни о чём не думая, она решительно ухватилась за переплетённые с корнями кости и… испуганно отдернулась. До неё отчётливо донесся жалобный женский стон. Оксана?

– Оксана! – закричала она, лихорадочно озираясь по сторонам, ладони ее полыхнули огненными сполохами, высвечивая окружающее крохотное пустое пространство.

Стон прекратился. Она снова взялась за корень – стон прозвучал ещё жалобней; тому, кто стонал было больно. Она бессильно привалилась к стене. Она не могла ничего сделать, не вызвав у Оксаны приступ боли. Но откуда боль? Оксана мертва, от неё остались одежда и кости. Или нет? Или сознание подруги, её душа, существует где-то здесь, только она не может его услышать? Но как бы там ни было, она не могла причинять ей боль.

Она полежала, успокаиваясь, скользя взглядом по скрученным останкам. Постепенно её заполонила отчужденно-холодная отстранённость, гасившая вспышки боли и гнева. Взгляд вдруг раздробился, рассыпался многочисленными глазами-сознаниями, кластерами её сути, по тянувшимся вверх корням и померк, расплываясь в навалившейся уютной пустоте и унося с собой чувства и мысли. Не было ни сил, ни желания сопротивляться, и она растворялась в накатившем покое, поглотившим последние отзвуки меркнувшего я. Она исчезала. Из всей совокупности человеческих чувств осталось лишь ощущение ласкового поглаживания тёплого ветерка, вбиравшего её в себя, вплетавшего в свою суть гаснущие остатки сознания.

И тогда, сквозь убаюкивающее покачивание под его порывами, начали просачиваться тоненькие жгутики боли. Они свивались, скручивались толстеющими канатами, впивались раскалёнными иглами, выдирая из серой дрёмы и не давая вновь соскользнуть в уютное беспамятство. Она боролась, не желая расставаться с умиротворяющим покоем и возвращаться туда, где придется осознавать себя и погружаться в суету окружающего мира, отключала пронизанные болью места и постепенно растворялась в манящем небытие. Но боль не сдавалась, нарастала, ввинчивалась вглубь, и она уже не успевала блокировать захваченные области, отступая и проигрывая, пока не взорвалась пылающим гейзером огня, разбрасывая искры на всё, куда могла дотянуться.

Она очнулась. Боль уходила, затихая где-то глубоко внутри ноющими отголосками, словно угасающий звук огромного колокола. И сразу со всех сторон, кроме одной, всё пронизал свет, отчего-то тянувшийся вдаль и сплетавшийся странным узором. А затем наступило понимание, что она так видит, что это её глаза, и это она сама раскинулась сетью остывших искр на чём-то чёрном и мёртвом. Некоторые искры висят поодаль, и через них видно основной узор – её саму на растопыренных сучьях Тётя.

Это я, пришла мысль. Кто я? Что со мной? Где я?

Разбросанная россыпь кластерного глаз-сознание искажала перспективу, не позволяла оценить окружавшую реальность, гасила пробуждённое восприятие. Мутнеющий разум ещё успел вычленить фигуры и лица ребят и девушек, вплетённых в искореженный ствол уродливой формы: открытый в немом крике рот Юли, испуганные глаза Оксаны и Жени, вскинувший в ярости руки Аристарх, Дима. И осознание, что она только что была там, среди них, слившаяся с мёртвой сутью Тётя, постепенно высасывавшей её жизненные силы до полного растворения в небытиё, оживило утихшую боль. Кластеры глаз-сознание-застывшие капли искр полыхнули огненным гейзером, соединились горящим факелом, скатившимся вниз, в землю, и выжигавшим по пути, но не способным выжечь, мёртвый ствол.

Света вскинулась, больно ударившись макушкой о потолок и до крови прикусив губу.

Что это было? Так и свихнуться недолго, подумала она. Действительно ли она видела Тётя, вобравшего в себя души ребят? Или просто поехала крыша после всех пережитых ужасов?

Света задумалась. Вспомнилось, как перед глазами возникали яркие, живые картины, в которые она погружалась с головой: и кормление Родины овощами, и торговля на рынке, а ещё раньше – она покраснела – спаивание чаем у камина. Никогда прежде она не выпадала настолько из реальности, чтобы не замечать окружающее. Во всяком случае, до нынешней поездки на дачу. Даже подруги это отметили. С чего вообще неудержимо тянет окунуться в совершенно идиотские мысли о, например, торговле на рынке? Ей всегда нравилась работа в офисе, и менять её на ежедневное топтание у прилавка она не собиралась.

Света покрутила головой, в висках мгновенно застучали болезненные молотки. Что могло послужить причиной столь неуёмно разыгравшемуся воображению? Купание в озере, встреча с Аристархом, дурацкий обряд? Когда она вырубала сирень? Или раньше? Вот она добралась до дачи, перекусила и улеглась, ещё ветка в окно стучала, пугая…

Девушка вздрогнула, вспомнив, как напугалась чвиркающего звука в ночной тиши.

Да ну.. Света грустно улыбнулась. Она пугалась и раньше, и от этого никогда не рисовала в воображении никаких картин. И не уходила в них с головой. Или тут совпали несколько разных факторов? Света с гордостью отметила, как по научному сформулировала вопрос, и пригорюнилась. Ещё бы сформулировать заодно и ответ. А почему бы и нет, подумала она. Что там говорит диалектика – от простого к сложному? То есть, источником послужило нечто простое. Кровь? Ерунда, если учесть, сколько царапин она получала на даче, то всё происходящее должно было свершиться давным-давно.

Девушка вздохнула.

А если в пролитую кровь вплёлся её тогдашний испуг, вернее, вошёл в некий резонанс с питающими сирень соками, если её чувство ушло куда-то вглубь к таившемуся там Нечто.

Света тихо охнула и прижала ладонь ко рту.

Выходит, это она во всём виновата. И обряд приношения в жертву девственницы тут ни причем. И на её совести гибель ребят. Её затрясло от ужаса. Но ведь она просто испугалась – и только. Или… Света вспомнила, как после испуга на неё накатила злость, и ей стало совсем плохо. Она уронила голову в ладони, стараясь перебороть нахлынувшие чувства и не раскинуть от осознания собственной вины.

Она справилась. Заволакивающая сознание чёрная пелена отчаяния замерла, откатилась и вдруг исчезла, прошитая тёплым светом солнечных пятнышек.

Молния, вдруг вспомнился рассказ бабы Фроси. Молния ударившая из ниоткуда. Быть может, что-то в нашем тёплом и живом мире сопротивляется ядовитой черноте. Или пытается сопротивляться, и дает силу своим детям? Если жива я, живы мы, то и наш мир живой. И нет никакой мёртвой материи – все это живое. Живые планеты, живые звёзды. Мы живые, и мы одно целое. И кто лучше защитит тебя, чем ты сам? Молнией, светом или теплом солнечных зайчиков?

Значит, и это оттуда, подумала Света.

Действительно, не могла же она в одночасье стать экстрасенсом. По крайней мере, ни с того, ни с сего. Хотя кто их знает, как они возникают? В последнее время они плодятся, как мухи-дрозофилы, ступить некуда.

«Не отвлекаться, – сказала себе Света. – Будем продолжать рассуждать логически». Правда, в глубине души она осознавала, что от такой логики даже блондинкам впору вешаться. Но больше ничего не оставалось.