— Тогда стой тут, если боишься, а я сбегаю вниз к озеру, там с дерева хорошо видно.

— Я тоже с тобой, только на дерево не взберусь.

— Ты внизу постоишь, а я тебе все рассказывать буду, что увижу.

Мальчишки направились было по тропинке к озеру, где тесными рядами росли тополя, но вскоре натолкнулись на дозоры мюридов. Оказывается, никто не мог войти в аул и выйти из него. Мюриды прикладами отгоняли любопытных ребятишек. Кое‑кто из старух и женщин в тревоге стояли тут же.

— Пустите меня, пустите! — неистово кричала какая‑то женщина. — Один он у меня остался, пустите, они убьют его, — но мюрид оттолкнул ее.

— Дома сиди. Не твое дело туда лезть, — грубо сказал он.

К полудню с поля боя в аул начали таскать на носилках раненых мюридов. Женщины с криком бросались навстречу носилкам, всматривались в лица раненых — не свой ли. Привозили и убитых, их относили в мечеть.

— Видать, неплохо мельница работает, раз мешки то и дело носят, — усмехаясь в усы, говорил жене Гамзат. — Эй, джигит, долго там еще стрелять будут? — спросил он проходящего мимо мюрида, который вел раненого.

— Красные уже в третью атаку идут, да со стороны крепости стреляют. У них, оказывается, и пушки есть, — сказал мюрид.

К вечеру носилок с ранеными и убитыми становилось все больше.

«Крепость окружена, но эти красные и не думают сдаваться», — говорили мюриды. Двое из них присели у источника рядом с Абдулатипом и Шамсулварой, не торопясь пили воду, видно, им не хотелось возвращаться туда, где раздавались выстрелы, и они мешкали тут. «Так вам и на–до! — думал про себя, глядя на них, Абдулатип. — Атаев скосит вас всех и Гусейна». Он представлял, как красные идут в атаку, как строчат пулеметы со стен крепости.

— Пошли, — мюрид показал в сторону мечети, — там у меня кунак раненый.

Абдулатип подмигнул Шамсулваре, и они пошли следом за мюридами.

Около мечети толпился народ. В мечети носилки уже не помещались, их ставили у входа.

— Воды, пить! — стонал раненый с перевязанной тряпками головой. Тряпки покраснели от крови.

— О, Аллах, покарай их, — слышался предсмертный стон умирающего.

Сельский лекарь Магди, едва держась на ногах от усталости, перевязывал раненых. По щекам у него катились капли пота, а в глазах была боль за всех этих страдающих, умирающих людей. Других врачей в ауле но было, и глаза раненых с надеждой смотрели на него.

Вот принесли новые носилки. Раненый кричал. Отрубленная шашкой рука едва держалась на мякоти. Заголосили стоявшие у мечети женщины. Магди быстро подошел, велел опустить носилки и тут же, вытащив из сумки нож, отрезал болтавшуюся безжизненную руку. Раненый страшно вскрикнул. Он дрожал в ознобе, зубы стучали.

— Потерпи, дорогой, потерпи, — успокаивал его, как мог, Магди. — Я прижег рану, заражения теперь не должно быть. — Мюриды, принесшие носилки, накрыли раненого, дрожавшего в ознобе, буркой.

Абдулатип с жалостью смотрел на него, забыв, что это мюрид. Мюрид, притащивший носилки с раненым, сел около безрукого.

— Много в крепости красных? — спросил у него Магди. — Долго ли еще носилки будешь таскать, — лицо его потемнело от усталости.

— Кто их знает, — махнул рукой мюрид. — Только крепко держатся, сволочи. Маленькими отрядами атакуют. Выскочат с поднятыми шашками — ив бой. В таком вот бою кунак, — он показал на безрукого, — и руку потерял. А в это время и с крепости палят. Откуда у них только пулеметы. Постреляют, свою атаку поддержат, и тихо. Ну, думаешь, нечем у них больше стрелять, да и самих немного осталось. Мы — вперед. Только к крепости подъедем, а они и пальнут, да так, что многие наши тут же с жизнью расстаются. Метко стреляют, ничего не скажешь, — мюрид сплюнул.

Тут вдруг опять закричал в бреду раненый: «Шашки вон!», «Голову отсечь гяуру…» Магди подошел к нему, положил руку на пылающий лоб, но раненый продолжал метаться, рвал материю, которой были перевязаны раны. «Сам, сам воюй, имам, не хочу, не хочу умирать», — он дернулся и вдруг замер. «Улетела душа в рай», — качая головой, сказала какая‑то старуха.

— Эй, паренек, сбегай‑ка за водой, — попросил Магди, обращаясь к Абдулатипу. Мальчик схватил кувшин и помчался к источнику. Толстый Шамсулвара едва поспевал за ним.

— Куда ты? Давай лучше уйдем отсюда, я не могу смотреть, — просил Шамсулвара.

— Магди велел воды принести. Видишь, раненые пить хотят.

— Это мюриды. Они моего отца увели.

— Твой отец говорил, что слабых обижать нельзя, им надо помочь, — ответил Абдулатип.

Красный, словно облитый кровью диск солнца стоял над вершиной Акаро–горы, готовый вот–вот скрыться. Стрельба понемногу стихала, и вскоре послышался топот коней. Это возвращался отряд Гусейна. Всадники ехали медленно, чувствовалось, что они очень устали. Ряды их сильно поредели. Впереди ехал Гусейн. Подъехав к мечети, он приказал копать могилы для убитых.

— Они попадут в рай, это свято умершие. Мы не жалеть их должны, а завидовать им.

— Сам небось не очень в рай торопится, — толкнув в бок приятеля, сказал мюрид, стоявший рядом с Абдулатипом. — Видал, как он все в ущелье‑то хоронился от пули, а в бой так ни разу и не вышел. Знаем мы таких — чужой кровью в рай метит попасть.

— Атаев в ловушке. Не сегодня–завтра он сдастся, и мы отомстим ему, — говорил тем временем Гусейн. Он слез с коня и, отдав поводья Исе, подошел к Издаг, которая дожидалась его тут же. Абдулатип хотел было пойти за ними, спросить, где отец Шамсулвары, но, подойдя поближе, услышал, как Издаг говорила брату: «Мужа нет дома, слава богу. А знаешь, куда уехал, к самому имаму — выручать этого лудильщика». — «Дурак твой муж. Чего захотел — большевика освобождать. Имам никогда не даст согласия, а неприятности твоему мужу могут быть». Абдулатипу стало тревожно за отца, он медленно, склонив голову, вернулся к Шамсулваре, сидевшему под тополем.

— Ну как? Жив отец? — с тревогой вскочил он.

— Ничего он не сказал. — Абдулатип присел рядом. — Сейчас домой к нам не пойдем, туда Гусейн пошел, а отца дома нет. На, поешь чурека, — и он вынул из‑за пазухи хлеб.

Друзья с аппетитом ели чурек, запивая водой из источника. Прибежал Горач, видно, Издаг, отвязав, прогнала его. Абдулатип кинул ему кусочек чурека. Мальчики сидели, прижавшись друг к другу, и молчали.

— Ты иди, Горач, домой, — сказал Абдулатип. — Издаг уж точно готовит что‑нибудь вкусное своему брату, наверно и курицу зарезала. Может, и тебе перепадет что. А мы уж тут посидим.

Горач, поняв хозяина, нехотя побрел домой.

— Зачем ты его прогнал, пусть бы сидел с нами, — сказал Шамсулвара.

— Голодный он. Может, Издаг даст ему что‑нибудь.

— Эх, сейчас бы горячего супа поесть, — мечтательно сказал Шамсулвара.

— Попей вон из источника и хотеть не будешь, — посоветовал Абдулатип.

Шамсулвара напился, вытер ладонью толстые губы.

— Зачем, Абдулатип, люди воюют?

— Чтобы победить друг друга.

— А зачем? Пусть бы без драки решали, кто сильнее.

— Скажешь тоже, без драки. Так не бывает. Попробуй скажи Гусейну, что нам его имам не нужен, что бедные тоже должны хорошо жить. Так он и согласится. Или вон Дарбиш. Пойди ему скажи: раздай своих баранов бедным, дай им даром шашлык. Хотел бы я знать, что он тебе ответит.

— У Дарбиша — выпросишь, — вздохнул Шамсулвара. — Он только для мюридов ничего не жалеет, всех их сегодня бесплатно в харчевне кормил. Отца моего Дарбиш знаешь как не любил. Как‑то шел мимо нашего дома, остановился и кричит: «Эй, лудильщик, слышал я, ты с красными снюхался. Погоди, доберемся до тебя». Вот, наверно, он и послал к нам этого Гусейна. — Шамсулвара всхлипнул.

— Не плачь. Мы еще им покажем. И Дарбишу и Гусейну с его мюридами. Вот придут красные из крепости.

— Да… Когда они придут… Отца мюриды могут убить. Знаешь, как они его били. И меня один из них ногой ударил. «Щенков тоже надо уничтожать», — говорит. Я при отце не стал плакать, а когда его увели, наревелся, — шмыгнув носом, сказал Шамсулвара. — Как думаешь — жив еще отец?