Из колледжа искусств мы едем во второй колледж, но по дороге заезжаем в магазин - выставку кустарных изделий, оттуда в магазин - выставку филигранных работ по серебру. Это действительно нечто изумительное. Работа такая тонкая, что структуру какой-нибудь броши или браслета можно сравнить со структурой снежинки. Я не понимаю, как, какими инструментами сделаны эти тончайшие шедевры народного творчества. Чтобы не обидеть хозяев, мы покупаем какие-то
пустяки. В книге отзывов магазина мы не пожалели слов восторга перед замечательными изделиями мастеров Каттака.
В музыкальном колледже снова приветственные речи, гирлянды цветов, запах сандалового дерева и благовонных свечей, опять стучат барабаны и звенят бубенцы на ногах танцовщиц, опять "самый знаменитый" дирижер Ориссы играет свои произведения на скрипке, держа ее пяткой правой ноги за гриф, а нам от усталости, духоты, тесноты все это кажется каким-то сном.
Наконец мы выходим на душную улицу, но еще заезжаем в драматический театр, смотрим одну картину драмы, в которой не успеваем разобраться, опять обмениваемся приветствиями с артистами, выражаем свое самое искреннее сожаление по поводу того, что не смогли посмотреть их спектакль от начала до конца, и только поздно ночью возвращаемся в Бхубанесвар. По дороге обсуждаем трудный вопрос: встать ли нам в три часа утра или в пять, ведь завтра перед вылетом в Калькутту нам еще предстоит длинное путешествие к знаменитому храму Солнца. В храме Солнца нужно встречать восход. Говорят, что это необычайно красивое зрелище, в некоторые праздничные дни туда собирается больше ста тысяч паломников, чтобы увидеть эту чудесную картину. Однако мы все-таки проспали.
...Два с половиной часа живописной дороги через бамбуковые заросли, через множество очень красивых деревень, где стены глиняных домов разрисованы тонким орнаментом, нанесенным, очевидно, по трафарету мелом. Кокосовые пальмы, пруды, заросшие лотосами, почти голые люди с раскрашенными лицами, женщины с вычурными украшениями в ноздрях, голые ребятишки с ожерельями пониже пояса, красная почва, красная пыль над дорогой - все необычно, красиво вокруг.
И вот наконец это чудо из чудес - Черная пагода, или храм Солнца. На дне громадного, вырытого в земле глубиной в три метра котлована - пирамидообразное сооружение высотой в семиэтажный дом. Двадцать четыре каменных колеса на фундаменте здания делают его похожим на гигантскую колесницу. Каждое колесо, как и все здание, сверху донизу в скульптурах, сейчас уже полуразрушенных. Но многие из них сохранились, как сохранился иногда и слой краски. Раньше все это было раскрашено. Есть скульптуры небольшие, есть
выше человеческого роста. А содержание скульптур не поддается описанию. Этот храм посвящен земным радостям, и самая безудержная фантазия меркнет перед этим
исступленным гимном плотской любви и наслаждению.
Мне кажется, что ни в одной религии нет ничего подобного, и странно, что эти настроения уживаются рядом с самым суровым аскетизмом, которым отличается индуизм. Наш проводник - директор Орисского археологического музея дает по этому поводу весьма туманные объяснения. Он утверждает, что здесь не было храмовой проституции, и в то же время говорит, что скульптурные изображения - это, в сущности, практическое руководство в любви.
Он обращает наше внимание на то, что самые нижние скульптуры, те, которые могут рассмотреть дети, совсем приличны: это изображения зверей, птиц. Выше идут
скульптуры уже совсем другого характера, дети их не видят из-за своего маленького роста. Но дело в том, что среди экскурсантов есть семьи, которые гуляют по храму с детьми-школьниками. Они-то все видят, и не только внизу. Интересно, что говорят матери своим любознательным детям по этому поводу. Но если отбросить эротический характер скульптур (кстати говоря, внутри храма их нет), то здание Черной пагоды нужно признать удивительным, грандиозным. Можно себе представить, какое все это производило впечатление семьсот лет назад, когда был построен храм.
На обратном пути мы снимаем чудесные деревни, превосходные пейзажи и ведем разговоры с нашим симпатичным собеседником - директором музея. Он жалуется на свою судьбу, на свою жизнь. Он мечтает написать книгу по археологии, но для этого нет никаких возможностей, у него нет даже необходимого для этой цели фотоаппарата. "Бедность нас заела", - говорит он.
Мы долго сидим на пустынном аэродроме, где свистит степной ветер. Перед закатом солнца прилетела старая "Дакота", которая странно выглядела на фоне унылого первобытного пейзажа. Вечером она поднялась в воздух, и под нами вновь заблестел Бенгальский залив. Мы приближались к последнему пункту нашего путешествия - к загадочной для нас Калькутте.
Калькутта
С воздуха Калькутта производит очень внушительное впечатление. Громадный город, освещенный вечерними огнями, эффектен. Но вот мы въезжаем на узкие улицы Калькутты, и это впечатление блекнет. Бедность, дошедшая до грани нищеты, бросается в глаза с первых же кварталов, по которым мы едем с аэродрома в центр города. И когда маленькие азиатские постройки ближе к центру сменяются громадными домами европейского типа, - ощущение бедности только усиливается.
Город наполнен угарным дымом, трудно дышать, трудно смотреть - дым ест глаза. На тротуарах, в подворотнях домов горят маленькие костры, под жестяными таганами тлеют угли, отравляя вокруг воздух, уже и без того отравленный. Бездомные готовят свою скудную пищу здесь же, на улице. В Калькутте их больше миллиона на пять миллионов населения. А сколько в Калькутте безработных, - этого, я думаю, никто не знает. Беженцы, бездомные и безработные - вот что определяет лицо Калькутты. И хотя есть в ней и роскошные магазины, и громадные дома, и кварталы богатых особняков, и целые "комбинаты" разнузданного веселья, - нищета, бедность и грязь - вот ужасающие особенности этого города-спрута, города-ада. Самое гнетущее, самое тяжелое, самое печальное впечатление в моей жизни - это впечатление от Калькутты.
Кажется, что все вековое горе ограбленного, обиженного, униженного народа воплотилось здесь. Мы, советские люди, ненавидим колониализм, мы полны сочувствия к странам, освобождающимся от колониального гнета, мы воспринимаем несправедливость колониализма как аксиому. Но только тот, кто видел Калькутту, в полной мере поймет ужас колониализма. Калькутта полна памятников, оставленных здесь англичанами. Лучшее здание города "Викториа мемориал" - музей-памятник королеве Виктории. Но эти памятники - пустяки по сравнению с тем памятником колониализму, который представляет собой весь кошмарный облик современной Калькутты с ее бедностью, нищенством, проституцией, с ее беженцами и бездомными, с ее безработицей, кабацкой роскошью и антисанитарией.
Импозантный фасад Калькуттского гранд отеля был нам знаком уже давно по многочисленным рекламным фотографиям туристских компаний Индии. Вблизи он оказался не таким уж роскошным. Мы долго заполняли анкеты в вестибюле гостиницы и расписывались в разных гроссбухах. Потом шли по каким-то закоулкам, маленькими дворами, под пальмами, около пивных баров, под оглушительный грохот джазов, пока не нашли свой подъезд и не поднялись на грязном лифте на шестой этаж одного из корпусов отеля. Да, этот номер, как говорят, видал виды... Сам воздух комнаты, выходящей на крышу, казалось, наполнен миазмами столетней грязи и беспутства. После идеальной чистоты государственных отелей Индии в комнате Калькуттского гранд отеля, принадлежащего английской компании, мы почувствовали себя потрясенными. Но делать было нечего, в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Единственное, чего мы все-таки добились - нам сменили грязное постельное белье. И его сменили на такое же грязное, но выглаженное.
Ночью мы с теплым чувством вспоминали и бомбейских петухов, и мадрасских комаров. Потому что перед ночными шумами Калькуттского гранд отеля меркнет все. Три джаза в разных ресторанах транслировались по радио и гремели до трех часов ночи. Они прерывались только хором "прекрасных герлс", и трудно сказать, что было хуже. Это была поистине тревожная ночь. От шума, духоты и вони наших комнат мы решили спастись на улице. Но это была ошибка: на улице всего этого было еще больше.
