(малый театр несколько раз обращался к водевилям Чехова, но до 1960 года не поставил ни одной из его многоактных пьес.)
В своей статье об "Иванове" Бабочкин говорит, что классическую пьесу надо ставить как пьесу "новую, впервые прочитанную, никогда ранее не игранную и никем, кроме автора, не комментированную . С этих позиций и подошел Бабочкин к работе над драмой Чехова и раскрыл ее по-своему, с неожиданными, новыми и современными акцентами. Режиссер и в этом спектакле, как и в "Дачниках", стал как бы первооткрывателем классического произведения.
Бабочкин в своей постановке "Иванова" показал активность героев Чехова, энергичность их стремлений, остроту происходящей между ними борьбы. Социальные условия и известная ограниченность мировоззрения героя лишают его возможности одержать победу в борьбе с окружающей его пошлостью. Но именно активность, энергия, заложенные в его характере, заставляют его особенно сильно чувствовать моральную ответственность за свои поступки перед обществом и перед самим собой. Мысль о моральной ответственности, от которой человека не освобождают никакие жизненные обстоятельства, является одной из основных мыслей спектакля. Душевный разлад, трагическая гибель героя и обусловлены тем, что, сознавая свой нравственный долг перед людьми, он не в силах этот долг выполнить, а совесть, честь, высокие идеалы юности не позволяют ему отмахнуться от гражданской ответственности и превратиться в обывателя, преследующего лишь мелкие, эгоистические цели.
На тупое, злобное, самодовольное мещанство, обличению которого Чехов посвятил столько проникнутых уничтожающей иронией страниц, Бабочкин обрушил всю свою страстную ненависть, всю силу своего таланта художника.
И когда в спектакле после драматической завязки первого действия на фоне тревожного багрового заката и летних сумерек над старым парком ивановской усадьбы, в пейзаж которой так органически "вписывается" очаровательный образ больной Сарры - К. Роек, мы переносимся в Зюзюшкину гостиную, где голодные гости зло и глупо сплетничают или от скуки зевают во весь рот, становится очевидным полное соответствие замысла режиссера с содержанием и стилистикой чеховской пьесы. Очень верно определила своеобразие трактовки Бабочкиным сатирической стороны "Иванова" М. Туровская: "Там [в спектакле Театра имени Пушкина] была пошлость пассивная, как бы выцветшая, пошлость застойная, пошлость - скука. Здесь пошлость наглая, злорадная, загребущая, пошлость - хамство"*.
(м. Туровская. "Устарел ли Чехов?" "Литературная газета" от 26 июля 1960 года.)
Бабочкин подчеркнул сатирическое в пьесе, как бы желая напомнить, что великий писатель завещал нам и это "старое, во грозное оружие . В плане острой, доходящей почти до гротеска сатиры решены в спектакле Малого театра образы Зинаиды Савишны (Е. Шатрова), Косых (Н. Светловидов), Бабакиной (Ю. Бурыгина и В. Новак), Авдотьи Назаровны (Е. Рубцова и Л. Гайликовская) и всех гостей, "зулусов", как называет их Лебедев.
Да и Лебедев в исполнении М. Жарова, на вид такой милый и безобидный, на самом деле настолько сроднился с Зюзюшкиными порядками, так привык к своему ленивому, полусонному существованию, что никакие "порывы души", никакие воспоминания молодости с ее возвышенными мечтами и стремлениями уже не могут оправдать его в наших глазах. Сквозь пленительное жаровское обаяние то и дело проглядывают обывательская сущность Павла Кириллыча Лебедева, застарелая инерция его чувств, мыслей, поступков, смягченное внешним дружелюбием глубокое равнодушие к людям.
Выдающимся актерским достижением спектакля было исполнение К. Роек роли Сарры. Актриса играет умную, изящную, духовно тонкую женщину, у которой еще большой запас жизненных сил. И если ее любовь все же не может спасти Иванова от его тоски, то в этом виноват он сам, а не Сарра. Уход Иванова от такой жены усугубляет его вину перед ней и служит еще одним доказательством его духовного краха. Бабочкин не ищет оправданий и смягчающих вину Иванова обстоятельств ни в личности Сарры, ни в окружающей его обстановке. Недаром с такой презрительной досадой отмахивается он от предложенной ему Лебедевым избитой формулы: "Тебя, брат, среда заела!". Конечно, в том, что Иванов не может найти применения своим силам, виноваты общественные условия, но это не освобождает его от ответственности, не снимает вины с него самого - вот что ясно чувствуется в исполнении Бабочкина.
Сознавая, что он виноват перед близкими, Иванов все же не может смягчить свою раздражительность, чувство отчужденности по отношению к ним. Сердито оборвав дядю, когда тот вставил реплику в его разговор с доктором Львовым. Иванов - Бабочкин тотчас же спохватывается - за что он обидел старика, - но это раскаяние только внешнее.
Прощаясь с женой в первом действии, он прекрасно понимает, какую глубокую травму наносит Сарре тем, что каждый вечер уезжает к Лебедевым. Казалось бы, Иванов должен попытаться обмануть жену (ибо это - "ложь во спасение"), притвориться по-прежнему любящим, тем более что Чехов вкладывает в его уста и ласковые слова: "Голубушка моя, родная моя, несчастная...".
Но даже эти слова Бабочкин произносит с какой-то суховатой торопливостью, почти не глядя на жену, точно боясь, что она прочтет холодность в его глазах, которые еще недавно смотрели на нее с такой нежностью... Иванов, как его понимает Бабочкин, не может притворяться, хитрить, ложь неприемлема для его честной и гордой натуры.
В минуты внезапно вспыхнувшего увлечения Сашей Лебедевой (финал второго действия) Бабочкин рисует Иванова влюбленным безрассудно, беспредельно, всем существом отдавшимся нахлынувшему на него чувству. Этой юношеской пылкостью артист как бы отдает дань еще не отцветшей, не растраченной молодости своего героя (ведь Иванову всего тридцать пять лет). И, как юноша, Иванов - Бабочкин не в силах сдержать порыв охватившего его чувства. На мгновенье он забывает обо всем на свете и, обняв Сашу, целует ее страстно, жадно, с упоением... Но и эта короткая минута счастья - единственная за всю жизнь Иванова на сцене -оказывается отравленной: точно почувствовав присутствие кого-то постороннего, он поднимает глаза и видит в раскрытых дверях балкона безмолвно и неподвижно стоящую Анну Петровну, освещенную неровными, блуждающими красноватыми отблесками фейерверка. "Сарра!", - "с ужасом", по ремарке Чехова, восклицает Иванов. В интонации Бабочкина к выражению ужаса примешиваются жесткие ноты упрека, возмущения, негодования, как будто в это мгновение Иванов возненавидел жену за то зло, которое сам причинил ей.
И все дальнейшие отношения Иванова с Сашей приносят ему больше разочарований, чем радостей. Ее благоразумные рассуждения, попытки возродить любимого человека к новой жизни только еще больше раздражают его, как новый и едва ли не самый чувствительный укор его совести.
Справедливо замечая в своей статье, что роль Иванова таит в себе много соблазнов ложной театральности и сентиментальности, Бабочкин избегает в исполнении и того, и другого.
Оставшись один после сцены с Львовым в третьем действии, в горьком раздумье, он уже почти произнес себе приговор. Этот суд над самим собой, во время которого Иванов -Бабочкин с такой неумолимой взыскательностью к себе ставит "проклятые вопросы" и тщетно пытается найти ответ, происходит на сцене, погруженной в темноту, и только один луч выхватывает из мрака лицо актера - лицо человека, бьющегося над мучительной, неразрешимой загадкой своей жизни... А жизнь беспощадно предъявляет ему свои жестокие и грубые требования.
Безнадежно больная жена не вызывает в нем жалости или сочувствия. А поток ее яростных, но несправедливых упреков возбуждает в Иванове - Бабочкине не гнев, а скорее холодную враждебность и желание отомстить за оскорбление. И он мстит со страшной, не свойственной ему жестокостью. С ледяным спокойствием, с затаенным злорадством, отчеканивая каждое слово, он произносит: "Так знай же, что ты... скоро умрешь... Мне доктор сказал, что ты скоро умрешь...".
