А Элла? Она доверчива, предана. Разве можно ее обмануть? Нет, нет...»
Каргапольцев не заметил, как стемнело. Напрямик, по бездорожью, вернулся на ферму. Навстречу выбежала обиженная и встревоженная Элла.
— Ну, где ты пропадал? У меня сегодня, как это... Дурацкое настроение. Хочу в ресторан. Повезешь в Сакраменто? Папа, разреши нам в Сакраменто?
— Не дети, можете и без моего позволения, — ворчливо ответил старик.
Иннокентию стало ясно, что объяснение между отцом и дочерью еще не состоялось.
Они поехали. Машину вел Иннокентий, а Элла сидела рядом, прижавшись к нему. Чтобы не потерять самообладания, он крепко сжимал руль...
Вот и Сакраменто, столица штата.
— Что-то я не вижу здесь богов, — пошутила Элла, когда они заняли столик в ресторане «Олимп».
— А я вижу, — серьезно произнес Иннокентий. — Он незримо для тебя властвует здесь над всеми: веселит, вдохновляет, разжигает страсти, толкает на мерзости... Капитал, вот как зовут бога!
— Ты оказывается сегодня сердитый, — жалобно проговорила Элла. — И скучный. Почему?
Он прикрыл своей широкой ладонью ее маленькую руку.
— Давай веселиться, а серьезные разговоры отложим на потом. Согласна?
Элла весело подмигнула и по-детски тряхнула кудрями.
Заказали обильную закуску, коньяк и шампанское. Элла пила шампанское, подливая для крепости понемногу коньяку. Раскраснелась, стала еще более привлекательной.
Джаз заиграл шумный танец, Иннокентий бережно повел Эллу.
— Я счастлива, милый! — шептала она, обжигая его щеку горячим дыханием.
— Я тоже, — Иннокентий прижался щекой к ее губам.
Певица исполняла песню, будто специально для них. В ней говорилось: «Мы с тобой случайно встретились, мы полюбили друг друга навечно. Жизнь стала светлей и радостней. Ничто не сможет нас разлучить».
Огни внезапно погасли, зал погрузился в полумрак. Тени танцующих расползлись по стенам.
Когда вернулись к столику, на эстраду вышли танцовщицы, под оглушительный грохот барабанов закрутили бедрами.
— Начинается мерзость, — с отвращением произнесла Элла, повернувшись спиной к эстраде. — Уйдем.
Он не стал отговаривать, и машина опять въехала в темень. За городом они съехали с дороги, к кустам.
— А теперь, почему ты сердит? — требовательно спросила Элла.
— Хорошо. Я не привык хитрить, скажу тебе все. Я решил ехать домой, на родину...
— А как же я? — вырвалось у Эллы.
— Подожди... Все по порядку. — Он волновался. — Так вот, смерть Григория... Потом газета с важной вестью. Не могу оставаться здесь, понимаешь? Нас было трое: я, Сергей и Николай... На чужбине теперь я один... Давай поженимся и уедем... туда, к нам.
— Что ты? Я никогда не думала об этом, в голову не приходило.
— Элла, там совсем другая жизнь, люди там лучше, добрее. Все справедливее, честнее. Была бы голова, не пропадем.
— Там настоящий рай, да? — проговорила Элла недоверчиво. — А как же с папой?
— В этом весь вопрос. Сегодня мы говорили, я звал его с нами, туда. Он отказался и разозлился. И тебя не пускает.
— Что же ты придумал?
— А вот поженимся, встанем перед ним на колени... Куда ему деваться, согласится...
— Это слишком! — воскликнула Элла, обняла Иннокентия за шею, горячо проговорила:
— Я люблю тебя. Боже, как с тобой хорошо! Но пойми, мне трудно решиться... Не уезжай, оставайся! Здесь устроим жизнь...
— Нет, Элла, я не могу здесь. Я уже не передумаю. Не сердись, я же люблю тебя.
— Хорошо, дорогой. Дай мне разобраться в мыслях, найти правильное решение...
Еще не одну ночь они ломали голову, но новый день всякий раз отменял решения, принятые ночью...
Все оставалось вроде бы по-прежнему: Элла была ласкова и внимательна к отцу; Иннокентий много работал и молчал; Леонтий Архипович в свободные вечерние часы живее обычного толковал о новых политических событиях.
Однако в действительности доброе согласие, всегда царившее на ферме, было нарушено. Каждый жил своими думами, каждый искал выхода из тупика.
Взрыв произошел неожиданно, вечером, когда Леонтий Архипович принялся за газеты. Элла подкралась сзади, поцеловала его в макушку. Он насторожился: «Это подготовка, сейчас последует какая-то просьба...»
— Па, я хочу поговорить с тобой...
«Ну вот, начинается», — отодвинул газету, взглянул на дочь.
— Кеша собирается в Россию...
— Он мне говорил...
Каргапольцев поднялся, не хотел им мешать.
— Обожди, Иннокентий. От тебя у нас нет секретов. Садись... В общем, так: хоть и больно мне, но езжай, Иннокентий. С твоей душой ты никогда не станешь настоящим американцем... Чтобы жить здесь, надо быть беспощадным, злым, уметь делать деньги... Ты меня понимаешь? — Хитт остановил на нем смущенный взгляд. — Не подумай, я не гоню тебя. Даже прошу: оставайся у нас навсегда. Но ведь не останешься, знаю.
— Я должен вернуться на родину.
— Ну, дай бог тебе успеха.
— Па, а если я поеду с ним? На твою родину, а?
— Тебя не отпущу.
— Поедем вместе.
— Стар я, поздно сызнова начинать жить.
— Но я люблю Кешу... И он меня любит. Как же мы расстанемся? Это убьет нас.
— Если уедешь, это убьет меня. Ты об этом подумала?
— Зачем ты так говоришь, папа?
— Отец стал не так говорить, не так поступать... Не нужен стал... Вижу, вы сговорились, решайте без меня...
Хитт толкнул ногой стул, встал, шумно хлопнул дверью.
Иннокентий и Элла долго молчали: нет, старик не уступит, его решение твердо.
— Что делать, господи?
И они приняли решение: утром поехали в Сакраменто зарегистрировать свой брак. «Теперь все ясно, теперь нас никто не разлучит», — с восторгом думала Элла. «Простая формальность и мы станем законными супругами. Законными!»
Они с бьющимся сердцем поднялись по лестнице.
— Сейчас, сейчас, — шептал счастливый Иннокентий Элле.
Их выслушал бесцветный, какой-то безликий человек и ватным, неживым голосом равнодушно сказал, что брак американки с иностранцем, к сожалению, невозможен. Им надо обратиться за разрешением в госдепартамент.
— Как же я поеду в Россию без регистрации брака? Поймите меня, мистер! — взмолилась Элла.
— Я затрудняюсь... — по-прежнему равнодушно ответил служащий. — Мы здесь не даем такого рода справок. Это не входит в нашу компетенцию... Я очень сожалею, мисс... Обратитесь в госдепартамент.
Иннокентий поддержал Эллу, с ней стало плохо. Весь обратный путь она плакала. Увидев ее опухшие, покрасневшие глаза, Леонтий Архипович решил, что между дочерью и Иннокентием состоялось последнее объяснение.
Элла не вышла к обеду. Тягостная тишина поселилась на ферме...
Поздней ночью в комнату Каргапольцева тихонько вошла Элла. Вошла, бросилась к нему, зарыдала. Ее слезы падали на разгоряченное лицо Иннокентия, как холодные дождевые капли.
— Ты не любишь меня, бросаешь...
Иннокентий сел, сердце его разрывалось.
— Элла... — голос у него перехватило. — Элла, я не могу иначе. Пятнадцать лет скитаюсь на чужбине. Вычеркнутые годы... Огромный кусок жизни. Я люблю тебя, Элла... Все наладится, верь мне... клянусь... Ты приедешь в Россию, мы будем вместе.
— Я не верю. Ты не сумеешь добиться. Ничего, ничего не сумеешь... слишком глубока пропасть между нашими странами. Оставайся. Будем вместе...
— Я поеду в посольство...
— Зачем, зачем я встретила тебя? Чтобы потерять?
Лишь под утро она перестала всхлипывать и задремала, уткнувшись головой в его широкую грудь.
Он всю ночь пролежал с открытыми глазами.
Позднее, в салоне мощного воздушного корабля «Боинг-707», Каргапольцев еще раз вспоминал все: и ее обжигающее дыхание, и шепот, и крупные холодные слезы.
Он и сам сомневался в том, что ему удастся добиться разрешения для Эллы: сколько их, непреодолимых препятствий на их пути!
Лишь в Вашингтоне Каргапольцев на время немного забылся.
Неподалеку от здания советского посольства его остановил полицейский, потребовал предъявить документы. Сделав какие-то пометки в записной книжке, полицейский возвратил документы и повернулся спиной к Иннокентию. Его будто больше не существовало...
