Вернувшись, Клава присела на диван и положила на его грудь мягкую руку.

Николай нехотя повернулся к ней. Бледный свет луны тускло освещал комнату. И вдруг он увидел прежнюю Клаву и по-мужски стал рассматривать ее лицо, шею, колени, выступавшие из-под распахнутого халата; ощутил теплоту ее тела. Надеялся на чудо, хотел его, но чуда не свершилось. Клава посидела и ушла.

— Ну ладно, спи. Спокойной ночи.

— Спасибо. И тебе тоже.

Она легла в кровать, долго ворочалась и, как показалось Николаю, плакала.

Утром Николай проснулся поздно. На столе лежала записка. Клава писала, что приготовить на завтрак, что поесть в обед и куда положить ключ от квартиры, если уйдет в город.

Наскоро выпив стакан остывшего чаю, поев сыру и колбасы, оставшихся с вечера, Николай поехал на Волгу: вновь вернулся к реке, которая все годы жила в его сердце, как символ юности, как образ Родины. Воспоминания о Волге: об огнях ночных пароходов, о лодочных походах к Жигулям, о песнях в пещерах Стеньки Разина, о девичьих вздохах и поцелуях облегчили ему страдания на чужбине, прибавляли силы... И вот он снова здесь. На какое-то мгновение Огарков почувствовал себя опять молодым и сильным.

По Волге шел лед. Льдины сталкивались, громоздились, кружились. Николай смотрел как зачарованный, не замечая вокруг себя шумной городской жизни. Он разделся до пояса и стал плескаться в мутной воде, прохожие глядели на него кто с удивлением, кто с насмешкой.

По пути к центру города прочитал вывеску: «Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР. Управление по Куйбышевской области». Подошел ближе. А что, если зайти? Нет! Допросы, тюрьма. Нет!

Огарков ускорил шаги, но тут же повернул назад. «Зайти. Рассказать правду. Свои же — поймут». Но страх опять удержал его. «Явлюсь с повинной, только не сюда». Он решил уехать из города, где провел самые счастливые юношеские годы.

Вернулся на Клавину квартиру, взял свой чемодан и, оставив записку, ушел. «Куда? В Москву! Там лучше разберутся в моем деле...» — решил он.

Москва... Николай вошел в первый попавшийся подъезд огромного серого здания на площади Дзержинского, спросил старшину:

— Как попасть в КГБ?

— Бюро пропусков на Кузнецком.

В бюро пропусков так прямо и сказал, что он американский агент и явился с повинной. Его слова приняли с недоверием. Но после расспросов все же провели к подполковнику Васильеву.

Невысокий седой Васильев скорее был похож на школьного учителя.

Внимательно выслушав взволнованную исповедь Николая, подполковник спросил:

— Вы обедали?

— Нет. Я прямо с поезда.

— Так... А что, если я распоряжусь подать обед сюда?

Огарков пожал плечами, дескать, вам виднее, решайте, а сам подумал: «Все ясно: ночевать придется в тюрьме».

— Значит, вы должны выдавать себя за воспитанника детского дома? — спросил полковник, продолжая беседу. — Какого?

— Чарджоуского.

— Вы знаете этот город?

— Да. Я там действительно был в детском доме. До тридцать четвертого года.

Подполковник спрашивал о таких мелочах, которые по мнению Николая, вообще не могли никого интересовать. Говорил он спокойно, не повышая голоса. Иногда задумывался, видно, формулировал про себя следующий вопрос.

Огарков не таким представлял себе этот допрос. Немцы допрашивали его не так: Николай вспомнил, и у него вдруг заныла спина...

Около шести часов вечера подполковник вдруг поднялся.

— Пожалуй, прервем нашу беседу, на сегодня хватит. Вы сейчас поедете в гостиницу, — он протянул Огаркову листок с адресом, — там для вас забронировано место.

— Это ваш филиал? Тюрьма? — грустно пошутил Николай. — Я же преступник. — Он заметил удивление в глазах подполковника и спросил:

— А если я убегу?

— Зачем вам бежать, когда вы сами пришли сюда? И сразу хочу разъяснить, чтобы не было недоразумений. Советский человек, завербованный иностранной разведкой, не подлежит привлечению к уголовной ответственности, если он ничего не сделал для исполнения заданий разведки и сам явился сюда с повинной. Вы поняли меня, Николай Егорович?

— Понял, но... Верится трудно. Уж больно не похоже на то, что нам говорили...

— Пытки, оскорбления. Так, что ли?

На третий день Огарков в сопровождении подполковника Васильева и еще одного офицера выехал на место, где были зарыты запасные рации и водолазные костюмы, в которых их сбросили с катера.

Найти их оказалось трудно: сотни похожих одна на другую сосен, вот вроде бы та, под которой все зарыто, но стрелка миноискателя не двигалась с места.

Ночевали они в казарме пограничников.

Николай спал беспокойно: он понимал, что если не сумеет найти шпионское снаряжение, его показания возьмут под сомнение. Правда, подполковник никакого вида не подавал, но второй офицер иногда довольно подозрительно поглядывал на Огаркова. На третье утро подполковник привел Огаркова на берег. Сказал несколько загадочно:

— Решил облегчить вашу задачу. Осмотритесь хорошенько.

Николай с изумлением узнал скалу, возле которой они тогда вылезли из воды...

— Вы... — голос у Николая сорвался. — Вы... Знали?.. Видели?..

Васильев улыбнулся, не ответил.

Теперь уже проще было разыскать сосну, под которой было зарыто шпионское снаряжение. Скоро Николай указал: — вот она, здесь спрятано.

Оставалось найти Игнатия и Виктора. Ждать три месяца до их встречи не годилось: Игнатий сможет собрать и передать в шпионский центр важные сведения. Надо было изловить как можно раньше. О приметах Игнатия и Виктора, об их документах были оповещены многие управления. Огаркову показывали фотокарточки подозреваемых, все это были не они.

Тогда его послали в Ленинград: пусть потолкается на рынках, на вокзалах, в магазинах, может, и встретится с Игнатием.

В начале Васильев настаивал, чтобы Огарков склонил Игнатия к явке с повинной. Но куда там, разве такой заклятый враг согласится! Пришлось дать согласие на его задержание.

Две недели Николай и его невидимые спутники шатались по городу. И в дождь, и в пронизывающий ветер с Финского залива... Наконец, они встретились. Столкнулись на Среднем проспекте и узнали друг друга...

Игнатий сделал вид, что не заметил Огаркова и круто повернул в сторону. Видно, сообразил, что появление Николая в неположенное время в этом городе не случайно.

На оклик он даже не оглянулся. Началось преследование. Игнатий метался, словно волк, нивесть как попавший в большой город.

Наконец, Игнатий понял, что скрыться ему не удастся, тогда раздавил зубами ампулу с ядом, пробежал еще несколько шагов и упал... Все, конец. А ведь Николай утверждал, что яда у напарников нет...

У Игнатия нашли записную книжку: ему удалось собрать ценную информацию, кое-что он, конечно, успел передать своим шефам.

— Да, плохо мы сработали, Николай Егорович, — вздохнул Васильев. — Где его рация, где коды, шифры, средства тайнописи? Все это для нас утрачено. Может быть, он передал другому агенту? А тот живет себе спокойно, слывет за честного человека.

— Не думаю, — неуверенно ответил Николай.

— Будем искать Каштанова.

Подполковник будто не заметил смущения Николая.

В общем, настал день, когда Огаркову снова пришлось поехать в Ленинград. В половине девятого вечера в зале касс предварительной продажи билетов они встретились.

— Ну, как? — спросил Виктор, не скрывая волнения.

— Средне, — неопределенно ответил Николай.

— Что-то старшой опаздывает.

— Слушай, Виктор, давай плюнем на него и сдадимся.

— Эка, выдумал... Страшно.

— А если Игнатий не придет?

— Не придет, так запасная встреча через неделю.

— А если и на запасную не придет?

— Да что ты каркаешь, как старая ворона, — со злостью бросил Каштанов, внимательно вглядываясь в проходящих мимо: он искал глазами Игнатия.

— Слушай, а ведь наша песня спета.

— Как так? Думай, чего брешешь...

— Здесь ресторанчик есть, «Кавказский» называется. Пойдем, посидим.