— Я могу сообщить по секрету, что отсюда многим нашим храбрым борцам удалось просочиться за железный занавес и влиться в ряды защитников свободы. Я обращаюсь к вам, друзья мои! Следуйте их благородному и мужественному примеру!
Николай Огарков все прочнее укреплялся в новой колее. К нему вернулись веселый нрав и прежняя общительность, он с каждым находил, о чем потолковать: с одним о кутежах, с другим — о тонкости преферанса, третьему умел подбросить анекдотик под настроение. Не осталось ни одного, кто не посетил вместе с ним ресторан на Норденштрассе, он теперь знал о них больше, чем дозволяли наставники.
Самым близким другом стал Виктор, плотный барабинский мужик, почти двухметрового роста, с выцветшими голубыми глазами.
— Ну а до войны ты где жил? — спросил Николай. Они целый вечер были вдвоем, тренировались на радиоключе.
— Запомни, Николай, — отвечал он густым окающим басом, — того, кем я был до войны, больше нет. Для того все мосты, как говорят, разрушены и сожжены. Я могу поехать в Россию только в новом обличье. В том, в каком нас хотят слепить...
— Я слышал об амнистии, — заикнулся Николай.
— Молчи! Амнистия не для меня. Понял? И тебе надо выбросить это слово, тут не любят вспоминать о нем. Я до сих пор не забыл слова капитана абвера о пятиминутном молчании... Не знаешь?
Огарков пожал плечами, а Виктор продолжал:
— Я могу повторить их слово в слово. «Если хочешь о чем-то рассказать, — говорил капитан, — подумай: «Я это расскажу через пять минут». Когда пройдет этот срок, ты увидишь, что у тебя пропало желание поделиться с собеседником». Понял? Или вот еще: «Развивай свою память и научись молчать, ибо умение молчать, умение запоминать будет твоим лучшим и первым помощником...»
— Ну, это я уже слышал...
Полученные в разведке знания вскоре пришлось проверить на практике.
Николая и Виктора с самолета выбросили на левый берег Майна, километрах в шестидесяти юго-западнее Франкфурта. Им приказано было прожить неделю в лесу, питаясь тем, что сумеют найти там. Потом заполнить поддельные документы и возвратиться в школу.
Ноябрьский лес встретил сердитым шумом, запахами прели, дождем, мокрым снегом и собачьим холодом.
— Жилье есть, — произнес Виктор, осматривал палатку, ловко растянутую ими в густом ельнике.
— А пищу бог пошлет, — пошутил Николай.
Но бог посылал весьма скудную пищу: промерзшие грузди, клюкву, скользких ершей.
Через два дня у Виктора расстроился желудок. Даже двойная доза таблеток из их специальной аптечки не сняла режущей боли.
— Пойду на охоту, может, удастся птичку какую изловить. Твой корм не подходит для моего нежного чрева.
Под вечер Виктор притащил жирного гуся фунтов на двенадцать.
— Вот это птичка, — рассмеялся Огарков, — вот это ганс! Где ты такого?
— Ферма гусиная в трех километрах.
— Отличный ганс... Ужин будет отменный. Эх, картошечки бы еще!
Ну и стряпухой показал себя Огарков! От румяного гуся, начиненного клюквой и залитого грибным соусом, нельзя было отвести ни носа, ни глаз. Запах! Красотища! Облизывая пальцы, Виктор не скупился на похвалу.
— Такой вкусноты в жизни не пробовал. Я думаю, теперь мы выживем!
После сытного ужина и в палатке стало теплее.
— Эх, шишки-пышки, правду говорят в народе: без ужина подушка в головах вертится, а с полным брюхом найдешь келью и под елью.
«Вот сейчас и потолковать с Виктором, — подумал Огарков, — вон какой он покладистый...»
— Слушай, Виктор, я хотел тебя спросить о мостах. Помнишь, ты говорил? Неужто они окончательно сожжены?
— Начисто, — неохотно ответил Виктор и отвернулся.
Чтобы вызвать его на откровенность, Николай рассказал о своей учебе в Травниках, приврав, что после этого служил вахманом в лагере Тремблинка.
— Видишь, сколько грязи было? А ничего, мосты сохранились, я считаю, — сказал он в заключение.
Виктор и впрямь разоткровенничался: рассказал, что он окончил Варшавскую разведывательную школу абвера, забрасывался в тыл Красной Армии, а по возвращении почти два года служил комендантом той же школы.
— Знаешь, сколько людей прошло там за это время? Если половину из них в России арестовали... то одних показаний на меня накопился там целый том в полметра толщиной. Понял? Не успею переступить границу, как меня встретят энкэвэдэшники, возьмут под ручки и ласково так: «Ах, господин любезный...» Или как там. Нет, товарищем не назовут. Возьмут под ручки и все... поехал господин Каштанов на Колыму золотишко мыть, а то и хуже того.
Виктор перевернулся на спину, тяжело вздохнул и продолжал
— А все равно охота побывать на родине... Да вот, связался с этими. Лучше бы махнуть куда-нибудь на край света, в Аргентину. Получил письмишко от дружка, пишет и там можно жить.
— Жить везде можно, но как? Вот в чем вопрос, Каштанов.
Виктор вздрогнул, услышав свою подлинную фамилию.
— А ты откуда узнал, что меня Каштановым кличут?
— Сам только сейчас назвался.
— Тьфу ты черт, — выругался Виктор. — Я и не заметил, как вырвалось. Ты забудь фамилию. Понял?
В последних словах были просьба и предостережение. Николай сделал вид, что не понял угрозы, спокойно заметил:
— А все-таки, Виктор, твои грехи не тяжелее моих. Если явишься с повинной, ничего, простят, пожалуй.
— А, брось! Была бы спина, будет и вина. Не хочу ни говорить об этом, ни думать. Говорят, солью сыт не будешь, думою горя не размыкаешь.
— А может и размыкаешь, коли с умом решить. Впрочем, это я так, давай спать. — Он повернулся спиной к Виктору и заснул.
Виктор долго ворочался, видно, от слов Николая шевельнулись-таки какие-то мысли в его голове.
Бесконечный дождь нудно шуршал по палатке.
Гуся хватило на два дня, последние три дня были голодными и холодными. От грибов и клюквы пучило живот. Прелый запах вызывал тошноту и спазмы в пищеводе. Виктор еще раз сходил на ферму, но гуси так запрятались, что и калачом не выманишь.
Настроение испортилось еще больше, когда на паспорт Виктора откуда-то сверху шлепнулась огромная каплища. Тушь расплылась почти на всю первую страницу паспорта.
— Свяжемся с центром и снимаемся отсюда, — решительно проговорил Николай. Раскрыл чемодан-рацию, настроился на нужный диапазон.
Легкое гудение и мерцание зеленого огонька действовали успокаивающе.
Центр дал указание возвращаться, минуя главные магистрали и обходя крупные населенные пункты.
В одной комнате с Николаем жил парень. Назвался он Игнатием, из-под Воронежа. Они были разными буквально во всем: один худой и узкоплечий, другой плотный, широкий в плечах, один веселый и общительный, другой хмурый, замкнутый, один энергичный и быстрый, другой вялый, медлительный, один любил пошутить и посмеяться, другого шутки выводили из себя.
Нельзя сказать, чтобы Николай опасался соседа, нет, но и не откровенничал с ним.
Успешно выдержав испытание на «умение выжить», Огарков хоть и чувствовал слабость во всем теле, но не терял бодрости духа.
— Ну, как вы без нас тут? — спросил Николай, расстилая серое шерстяное одеяло. — Есть ли новости?
— Нет.
Игнатий прибирал постель медленно, аккуратно разглаживая каждую складочку на простынях, наволочке и одеяле. Майка врезалась в тело, отчего он казался еще плотнее и шире.
— Слушай Игнатий, — не унимался Огарков, — тебе хочется попасть домой?
— Нет.
Склонившись над раковиной, Огарков почистил зубы, умылся. Свернув полотенце жгутом, докрасна растер плечи и спину.
— А почему ты пошел сюда?
— Велели.
— Родные у тебя есть там?
— Не знаю.
Опять загадка: или действительно не знает, или уклоняется от ответа.
— Еще можно спросить?
— Можно, — ответил Игнатий, густо намыливая лицо и шею.
— Тебе не хотелось бы потом остаться там, у себя, дома? Ну, после того, как нас туда забросят?
Игнатий повернулся к Огаркову, широко раскрыв глаза. Тщательно вытершись, произнес:
