Я слушаю, как он говорит - неторопливо, тихим, теплым голосом. Высказывает здравые суждения. Я кружу, кружу вокруг этого человека, пытаясь вглядеться в его лицо, постоянно ускользающее от меня, потому что на первый взгляд оно не примечательно ни одной своей чертой.

И тем не менее этот ничем не примечательный человек -актер. Пытаешься не думать об этом - и он позволяет об этом забыть.

И все же он актер с головы до пят. Достаточно послушать его рассуждения о своей профессии... Значит, актер не совсем такой человек, как все? Публика прекрасно понимает: профессию актера никак нельзя сравнивать с тем, что в обиходе называют профессией. Но она не знает, в чем заключается разница... Как правило, причину путают со следствием: не проникая в суть, думают, что профессия, накладывая отпечаток на жизнь, делает актеров непохожими на других. Но не потому ли люди становятся актерами, что они не такие, как все?

Это понимали в средние века, когда церковь отказывала комедиантам в христианском погребении, как еретикам; и в античные времена, когда особа актера считалась священной. Я не утверждаю, что они выпечены из особого теста, но... Но что?

Если хочешь постичь, что же представляет собой актер, чем отличается он от других, по-моему, надо приглядеться к нему не когда он, как выражаются, уже "преуспел"- тут многое опосредствованно - а скорее, в тот момент, когда он только избирает эту стезю. Тогда, быть может, станет ясно, что именно толкало Бурвиля и других к такому выбору.

Обычно люди представляют себе дело примерно так: актер или вообще художник - это человек, выбравший свою

профессию, как другие выбирают профессию инженера, механика, юриста... И потому, что эта профессия нравится, и из чисто житейских соображений: прежде всего, чтобы

"прилично зарабатывать". Поскольку преуспевшие актеры тоже относятся к этому разряду людей, принято думать, будто актер избрал свою стезю потому, что она ему нравилась. Да, конечно, но главным образом потому, что пусть пробиться тут и нелегко (известное дело - богема!), но уж, если сумеешь, жалеть не придется. Тебя ждут и норковые шубки, и спортивные машины, и шикарные квартиры, и шелковое постельное белье... Как сказал Бурвилю один крестьянин из его деревни, восхищаясь первой купленной им машиной (подержанной): "Ну, чертяка, с таким ремеслом, как твое, ты можешь больше не работать!" То было время, когда Бурвиль, который "мог больше не работать", вкалывал, как поденщик, чтобы постоянно обновлять свой репертуар.

Не то чтобы людям не было известно о трудностях, с которыми сталкиваются начинающие актеры. Но по их понятиям дебютанты согласны на труды и жертвы, не сравнимые с теми, каких требуют другие профессии ради будущего успеха. Быть может, это и справедливо в отношении неотразимых юнцов обоего пола, рассчитывающих на свою фотогеничность, полагая, что с таким козырем легко добиться успеха. Но они не актеры.

Жажда денег и славы не лишена здравого смысла. Но с точки зрения того же здравого смысла надежд на ее удовлетворение почти что нет. В Париже постоянно насчитывается десять тысяч молодых эстрадных актеров. Они живут в нужде (гонорар за выступление в рядовом кабаре частенько не превышает десяти новых франков) и все же почему-то не отступают перед трудностями, черпая силы в надежде, снова и снова подрываемой провалами. Да, они мечтают об успехе, хотя прекрасно знают, что из десяти тысяч лишь каких-нибудь двадцать-тридцать доберутся до подмостков большой сцены и надолго обоснуются там.

Убийственная пропорция! Если вы поступили в Сен-Сир*, лелея надежду стать маршалом Франции, у вас мало шансов добиться этого, но вас ждет безбедная жизнь; и в том возрасте, когда мечты юности забываются, вы завершите свою карьеру в чине майора или полковника.

(Военная Академия.)

*

На актерском поприще ты получаешь все или ничего. Либо ты звезда крупной величины, либо в сорок-пятьдесят лет станешь озлобленным, разочарованным, выпрашивая, как милостыню, три хлопка в зрелищном заведении низшего разряда. И все эти годы - недоедание, плохо отопленная комната, стоптанная обувь. Но это, на мой взгляд, еще не самое тяжкое. В конце концов, когда согревает большая надежда, можно стерпеть и недоедание, и холод.

Тяжелее сносить нравственные муки, испытываемые в начале карьеры молодыми актерами. Именно к их безыменной когорте однажды примкнул Бурвиль, который, похоже, ничем не выделялся среди других и казался воплощением рассудительности. Вот почему, на мой взгляд, интересно разобраться в природе безрассудного упорства, в своего рода безумии, которое необходимо тем, кто хочет стать актером.

Нет, не страшно мучиться от голода и холода, если веришь, что это не впустую. Трудность заключается в том, чтобы сохранять надежду, когда повседневная реальность постоянно лишает ее всякого основания (или, по крайней мере, вам кажется, что лишает); найти неустойчивое равновесие между этой безрассудной надеждой ("если я чего-либо стою, это заметят") и отчаянием, которое, возобладав, может привести лишь к отказу от притязаний на карьеру актера; день за днем жить между "решительно, у меня нет таланта" и "да нет же, я чувствую, что есть, и в один прекрасный день они это поймут"; питать все эти иллюзии, без которых можно потерять всякую решимость дерзать и дальше, вопреки повседневной реальности, вынуждающей во всем сомневаться.

И еще тяжко отсутствие какой бы то ни было гарантии. Как ни трудна его низкооплачиваемая работа, рабочий или служащий все же знает, что его ждет. Все обусловлено заранее: столько-то часов труда за такую-то мзду. Он знает условия и знает, как бороться за их улучшение.

Актер - участник лотереи, лотереи, где разыгрывается его жизнь. Правда, работа и упорство тоже могут сказаться на результате. Но насколько мал поначалу его шанс на большой выигрыш! А рискует он не деньгами, выложенными за билет. Всей жизнью...

Тщательно подготовленный номер. Надежда, что на этот раз "дело пойдет". Надежда согревает. Первое прослушивание. Скептически настроенный антрепренер слушает равнодушно. Сначала надо понравиться этому человеку, заранее уверенному, что из тех, кого он должен прослушать, 99 процентов ничего не стоят. И в самом деле, 99 процентов мало чего стоят, включая и тех, кто со временем станет настоящими актерами. Им предстоит овладеть профессией, а этот процесс не сводится ни к усвоению какой-то техники, ни к выдумке, а к тому, чтобы придумать себя.

Даже будущие "звезды" чаще всего поначалу не обладают ни оригинальностью, ни стилем - в том числе и Бурвиль, начавший с подражания Фернанделю. Антрепренеру не важно, каким актер станет со временем. Он делец, посредник между ним и публикой, которая платит деньги. Платит за то, что ее погружают в мечту или смешат, что ее отвлекают от рутины повседневности, волнуют. Она аплодирует, получая то, что требует. А не получая, покидает зал. Антрепренер существует для того, чтобы выявить, у кого есть шансы ублажать его клиентуру. Ему случается ошибиться, но не часто, так как это грозит потерей заработка.

Что же касается "уговора" между публикой и актерами, то он справедлив. Актер может иметь большие заслуги в прошлом, однако если он разонравился публике, то, как его ни жаль, виноват он сам. Несмотря на все его мужество, жертвы, мечты. Это более чем несправедливо - это бесчеловечно. Можно быть посредственным инженером или краснодеревщиком. Но быть посредственным актером нельзя. Эту бесчеловечность должны переносить (и выносить) все. И те двадцать-тридцать, которые упрочатся на подмостках, и остальные, не знающие, что их ждет впереди.

И не случайно публика с любопытством разглядывает молодых людей, пытающих удачу на сценическом поприще. Это очень любопытные "зверюшки"... Правда, с точки зрения здравого смысла у них не все дома... Итак?

Я смотрю на Бурвиля, слушаю его.

Благоразумнее этого человека, образцового отца семейства, вся жизнь которого определена требованиями работы и семьи, не сыщешь.