Он живо перевернулся на живот, опустил руку, пошарил ею под кроватью и вытащил оттуда бутылку.
— Я пить не буду! — резко оборвал его Игорь. Олег снова покосился на брата, поставил бутылку на стол и смиренно улегся, как лежал раньше.
— Ну и не надо,— равнодушно протянул он.
— По штату? — неожиданно крикнул Игорь, но не отошел от двери. — А если тебе скажут, что гибнет империя? Что ее разваливают прохвосты, стоящие у трона? Что предатели шпионы продают ее врагу? Что жизнь государя в опасности? Что завтра революция сметет все, чему ты верил?
Игорь задохнулся, Олег приподнял голову.
— Революция? Завтра? — спросил он невозмутимо.— Ты преувеличиваешь.
Но Игорь его не слышал.
— Ты тоже скажешь, что по штату это к тебе не относится?
— Ко мне?
Олег даже присел от удивления.
— Да я здесь при чем? Я-то что мог бы сделать? Революция, брат, такая штука... Нашел дурака с ней спорить! Нет, брат! — Олег оставил свое равнодушие и теперь в свой черед злыми глазами смотрел на брата: — Ты меня не бери на арапа! Я знать ничего не хочу! Я империи твоей не строил, ее не разваливал и спасать ее тоже не собираюсь. Затеяли дурацкую войну! Полезли на немца с голыми руками! Вас бьют за дело и нас заодно — ладно! На то мы казенный хлеб жуем! Так вы еще теперь за наши спины? «Спасайте нас»! Дудки! Дудки, господа хорошие! Мы только служим! По штату и баста! А придут другие, поумнее, — тем лучше. Мы им тоже служить будем...
— Что?
Игорь оторвался от двери. Он вынул руки из карманов и со сжатыми кулаками, тяжело ступая, пошел на Олега.
— Повтори, что ты сказал...
Он был бледен, задыхался. Олег — коренастый, рыжий, круглоголовый, румяный — смотрел на него с нескрываемым удивлением. Он только чуть подобрался на кровати и на всякий случай прибрал подальше бутылки с коньяком. Под взглядом его спокойных зеленоватых глаз Игорь пришел в себя, тяжело опустился на стул рядом с кроватью.
— Мне вино ударило в голову,— сказал он тихо и сжал ладонями виски. Так он сидел несколько секунд молча и скорбно. Потом опустил руки, поднял погасшие глаза на Олега.— Я не хочу верить тому, что ты сказал. Мне стыдно.
— Как знаешь,— примиряюще возразил Олег и подчеркнуто широко зевнул.— Спать охота!
— А если перед тобою был бы заведомый прохвост, шпион? — положив руку на плечо брата и наклонясь к самому его лицу, спросил Игорь. Голос его звучал хрипло. — Ты тоже не убил бы его, потому что это не положено по штату?
Олег не отвел глаз, но молчал. Ему уже все надоело.
— О Распутине ты слыхал? Ты знаешь, кто он? — допытывался Игорь.
Олег шевельнул плечом, пытаясь освободиться от тяжести лежавшей на нем ладони. Игорь принял руку. Олег отодвинулся в глубь кровати, подминая под себя подушку.
— Дрянной, кажется, мужичишка,— произнес он возможно небрежнее, но, поймав тяжелый взгляд брата, добавил решительно:—А впрочем,— говорю же тебе,— я этими вопросами не интересуюсь. У нас даже партия такая образовалась в корпусе: «непротивленцев».
— Это что такое? — спросил Игорь, стараясь вернуть себе равновесие и хладнокровнее приглядеться к брату.
— Да по толстовскому методу — не противимся злу, а всячески его приветствуем! — Олег рассмеялся, довольный, что благополучно отделался от докучных вопросов.— Наша партия со всеми соглашается, лишь бы пили с нами. Так лучше! Ты вот, я помню, страшно дворянством нашим гордился и людей все отбирал — какие там чистые, какие нечистые... А по мне, нынче все на одну колодку. Важно только к ноге подойти. Я демократ! в этом смысле. Иная нога грязна и воняет, а далеко уведет!
— Какие ты гадости говоришь!
Игорь произнес это тихо, устало, недоуменно. Он уже не возмущался, не убеждал, не оскорблялся даже. Ему стало противно и неловко, точно случайно зашел в грязное жилище к чужим людям. Невольно пришла на память одна ночь на фронте, в халупе у галичан. В крохотной горнице ночевало их четыре офицера, две женщины, старый, одеревенелый от дряхлости дед, шесть шелудивых ребят и три кошки. Время от времени среди ночи забредала собака из чулана рядом, где на шесте спали куры. Мочи не было от вони, а куда уйдешь в мороз? Куда вообще уйти от всего этого?
— А что ж! — небрежно возразил Олег,— я не чистоплюй. Да и ты не лучше! Вот теперь мужиком этим придворным интересуешься... А по мне, мужик, очевидно, умный. И пусть сидит, коли нравится. А впрочем, убьют его — так тоже не жалко!
Олег свистнул, поднял ноги, закинул их на высокую спинку кровати.
— Вот папа со своей правдой-маткой что выиграл? Отняли у него корпус, обвинили в разгроме армии! Околачивается теперь в ставке. А придется к перекличке — его же первого бить будут. 0н ведь тоже, кажется, на Распутина зуб имеет! Чудак! Ну что ему дался Распутин? Пьет из одного с ним корыта, а лается!
Игорь тяжело поднялся, Он уже не глядел на брата, не слушал его. Как слепой, устало пошел из дверей, темным коридором дотащился со своей комнаты и повалился на кровать. С него было довольно за один этот вечер. Его тошнило. Он зарылся глубоко лицом в подушку, закрыл глаза, сжал зубы, затаил дыхание. В голове было пусто, черно и холодно.
X
Через три дня Пельц был арестован. Константин Никанорович хотя и мог принять в этом деле самостоятельное решение, предусмотрительно подсунул его Хвостову я, кстати, изложил ему задуманный план избиения Распутина. Алексей Николаевич весело смеялся. Ему понравилась затея. Он распорядился выдать аванс на оргию и сам пожелал проверить, все ли будет выполнено в точности.
— Только, милый Константин Никанорович, — сказал он смеясь,— предупредите там этих молодцов, чтобы не переусердствовали. Пусть бьют, но не до бесчувствия.
— О, само собой, — Лукаво отвечал Смолич. — Они его будут бить в перчатках, чтобы не замарать рук.
Жизнерадостный министр на этот раз остался доволен своим товарищем, Он дружески пожал руку Константина Никаноровича и сказал благодушно:
— А что касается этого Пельца... то я не возражаю. Арестуйте молодчика временно, до разбора дела батюшинской комиссией...
Тут же был назначен день и час расправы с Распутиным.
— Завтра по окончании спектакля в Казачьем переулке.
Узнав об этом от Манусевича, Игорь отправился к Кутепову. Он считал своим долгом сообщить руководителю сообщества о своем решении. Сухо и обстоятельно он изложил Кутепову положение вещей. Он прочел ему все свои заметки из блокнота. Он передал свои разговоры со Штюрмером, Хвостовым, Манусевичем, Снарским. Он сообщил полковнику точные данные о том, что Распутин замешан в шпионской организации, действующей через Мануса, что каждый шаг государя известен врагу, что десятки высоких лиц,— он перечислил их имена,- ведут интригу за сепаратный мир и Распутин поддерживает их. Игорь говорил как следователь и прокурор. Он сидел на стуле, положив на колени руки, пальцы его вздрагивали, глаза все жестче впивались в красивое лицо Кутепова, нетерпеливо поглаживающего холеную бородку.
— Ни минуты нельзя медлить, - закончил Игорь.— В наших руках верный случай разделаться с прохвостом. Облаву организовали другие — тем лучше. На наше сообщество не может пасть подозрение. Не нужно об этом оповещать никого. Я один выполню все. Я имею на это исключительное право. Разрешите мне им воспользоваться.
Он смолк и встал, вытянувшись, как ординарец перед своим командиром. Все душевные силы его были напряжены, так же как мышцы его лица и тела.
Кутепов невольно последовал примеру Игоря. 0н поднялся со своего мягкого глубокого кресла.
— Я запрещаю вам, поручик, идти на этот акт,— проговорил он начальнически твердо.— Что вы затеяли, что вы придумали? — закричал он.- Откуда такая поспешность? Кто вас просил?
Он бегал, размахивая руками, не в силах собрать мысли.
— Поймите же вы наконец, что так нельзя. Только разведка и документы! Документики, молодой человек, а не героические жесты. Документов побольше и поострее. Побольше картинок, похабщины, сенсации. Принесите нам протокол о скандале в Казачьем переулке. Позовите фотографа. Публика любит все это. Только это ей импонирует. Если мы бросим ей этот жирный кусок, она поймет нас и будет аплодировать убийству. Ваших политических разоблачений никто не напечатает. Ни одна газета. Вы замешали сюда чуть ли не всех министров. Всех приближенных государя. Это же революция! Вы ее хотите? Ну, Вырубову — черт с ней! Ну, Головину. Ну, Штюрмера, наконец! Сухомлинова можно — благо он уже сидит. Какого-нибудь Мишку Рубинштейна... Но не Мануса. Он же крупная величина. Дернешь его — неизвестно, кто за ним потянется. Вы абсолютно не поняли своей задачи. Вы производите серьезное, положительное впечатление, а поступаете как ребенок. Так нельзя, дорогой мой! Ваша энергия чрезвычайно похвальна. Она будет учтена по достоинству. Придет час, мы воспользуемся вами, как должно. И вот вам моя рука — когда надо будет кончать, мы кончим. Верьте мне! Я сам благословлю вас и дам в руки разящий меч.
