Он кивнул головой. Игорь должен был уйти, не почувствовав, как обычно, при первых встречах, теплоту губ Брусилова на своем лбу. Не успев дойти до дверей, Игорь должен был посторониться. Опять ветер ворвался в комнату, взвив над столом бумажки, С толстенным портфелем под мышкой быстрыми твердыми шагами вошел Клембовский. Он только что приехал из штаба фронта по вызову главнокомандующего.
— Я вызвал вас, Владислав Наполеонович, потому что не могу довериться телефону. Меня не перестает бесить, что до сих пор в Ставке не могут понять, какой вред своей глупостью наносит гвардии Безобразов,— говорил Клембовскому Алексей Алексеевич, оставшись с ним наедине.— Ведь это же елочная шутиха, а не генерал. Весь мой расчет был построен на том, что в Особой армии великолепные полки с образцовым рядовым и офицерским составом. Они должны дать хорошую опору моему правому флангу. А что делает Безобразов? Он топчется на месте и не перестает через мою голову сноситься со Ставкой. Еще бы! Помилуйте! Я не могу погнать его в шею. Гвардейское начальство назначается непосредственно государем. А государь…
Брусилов отмахнулся рукой, встал закрыть окно, в которое теперь не на шутку заливало, и, заложа руки за спину, прошелся по комнате.
— Вы привезли все документы? — обратился он к начштаба.
— Так точно, Алексей Алексеевич, вот тут... Клембовский похлопал по туго набитому портфелю и
раскрыл его. Начштаба внушительно двигал густыми черными бровями. Он имел вид человека, наконец-то поймавшего вора с поличным.
Вот телеграмма Безобразова, в которой он сообщает, что вполне присоединился к решению штаба Юзфронта наносить главный удар от фронта Колки — Переходы — Фишка, а в районе Озерян находит желательным действовать в направлении Туриска, примерно на Любашев. «Операцию могу начать с артподготовки утром десятого июля,— пишет он.— Ходатайствую об оставлении временно в моем распоряжении всей стоящей на будущем моем фронте тяжелой артиллерии, а равно и о подчинении мне первого армейского корпуса во избежание перекройки участков». Просьба Безобразова уважена, за исключением наступления на Туриск, которое может отклонить гвардейский отряд от Ковеля. Но вот от Безобразова другая телеграмма: он ссылается на дождь, на неприбытие артиллерийских парков. По юзу генерал-квартирмейстер штаба фронта договаривается со штабом гвардии о прирезке гвардии с юга нескольких верст участка 8-й армии. «Это расширит гвардейскую маневренную зону и создаст более легкие условия для прорыва расположения противника и, в случае успеха, для действий массы гвардейской кавалерии». Такая перемена потребует перегруппировки войск. Скрепя сердце штаб фронта согласился отложить день наступления на 15 июля...
Клембовский подымает голову, смотрит на склоненную фигуру Брусилова, Он следит за едва заметным движением губ главнокомандующего. Брусилов ведет сам с собою какой-то подсчет.
— Люди не хотят учиться,— говорит он точно самому себе,— застряли на рутине, в лучшем случае повторяют азы... Нет творческого горения. Нет сметки. Все и все им мешает делать свое дело. И Безобразов и Леш мало того, что не хотят соображать сами, еще упорно не выполняют моих директив,— подняв голос, непосредственно обращается к Клембовскому Брусилов.— И тому и другому сказали, что их пребывание на нашем фронте временное. Безобразов попросился к нам, потому что ему захотелось полакомиться нашим успехом, Лешу вообще с нами беспокойно... И попомните мое слово, чуть что — они опять запросятся назад. Черт с ними!
Брусилов резким движением придвигает свое кресло к столу, берется за ручку, обмачивает перо в чернильницу.
— Плохо то, что русский солдат должен ходить по их указке... По ним он судит о всем командовании, о всем начальстве.
— Солдат знает вас, Алексей Алексеевич! — мягко, но внушительно возражает Клембовский.
— Тем хуже! Меня считают исключением. А мне бы слыть заурядным командиром, каких сотни. Так-то было бы куда лучше для России.
XXV
Три дня они пробыли вместе, мотаясь в машине вдоль фронта. За это время Брусилов успел расспросить Игоря обо всем, что тот хотел ему рассказать по приезде в лесничество.
Брусилов проезжал, и, видимо, сознательно, самыми «гиблыми» местами. Однажды, когда шла усиленная перестрелка, он приказал шоферу ехать прямиком по открытому месту. Был полдень, тени не было, палило солнце, и отовсюду была видна одинокая машина, подпрыгивающая по буграстому полю. Они держали направление на одинокое дерево, корявую ель, стоящую на ровном месте в нейтральной зоне. Машину начали обстреливать.
У дерева Алексей Алексеевич приказал остановиться, сошел с машины и, крикнув, чтобы его ждали, нырнул в оказавшийся поблизости блиндаж. Шофер ворчал, обеспокоенный неумолкающей стрельбой. Игорь недоумевал, зачем понадобилось Брусилову подвергать себя понапрасну риску. Через четверть часа главнокомандующий появился сияющий, окруженный несколькими молодыми офицерами.
— Не убили? — смеясь, спросил он шофера.
— Никак нет,— угрюмо ответил шофер.
— И не могли убить,— подхватил Алексей Алексеевич, оглядывая присутствующих помолодевшими глазами.—• Он думал, что я хочу показать свою удаль, подвергаясь опасности... А я хитрый. Вы видите это дерево? Оно служит ориентиром и нам и немцам, Кто же станет палить в него из орудий! А винтовочные пули не долетают...
Игорь уже много позже понял, что и этот случай служил главнокомандующему одним из своеобразных приемов подъема духа в людях: Алексей Алексеевич спешил рассеять во всех и а каждом уныние и заставить заострить «сметку». Он знал, какие настроения рождались в солдатской массе за последние дни неурядиц. Он не позволял созреть этим настроениям, Он напоминал всем, что с ними он — Брусилов, хитрый человек, каким может быть всякий, если не захочет дать себя в обиду. Он не уставал повторять:
— Каждое дело надо доводить до конца. Вот у вас сердобольное начальство не довело атаки до конца под предлогом, что много было потерь... По-вашему, хорошее начальство? Нет! Дрянь! Тряпка! Неуч! Если атака ведется правильно, грамотно, ее обязательно нужно довести до конца, и потерь будет меньше. Повторение незаконченной атаки обойдется еще дороже. Это знает каждый старый солдат. Отступающего нужно преследовать неотвязчиво, до полного разгрома...— И, хитро прищурясь, оглядывая слушателей, добавлял, точно доверяя глубокую тайну: — А если кто-нибудь там, наверху, испугается, что много потерь, и, не закончив дело, решит взяться за врага по-другому, то... тут уж нам с вами ничего не поделать — приказ перестроиться выполнить придется и как можно скорее, не теряя духа,— приниматься снова за добрую драку. А иначе что же выйдет? Кто-то там по сердечной слабости напутает, а мы ему должны помогать и дальше путать? Тебя толкнули, так ты и вовсе лег наземь? Так, что ли?
Двадцатого июля бой шел по всему фронту гвардейской и 3-й армии. Но напряженность его ослабела. Это почувствовалось тотчас же. Брусилов выехал в расположение 17-го корпуса 8-й армии, где решил лично руководить операцией, а Игоря спешно отправил в своей машине по его назначению, к Безобразову. В тот же день Алексею Алексеевичу доставили из штаба фронта телеграмму, извещавшую его, что из ставки пришло пожалование главнокомандующего Юзфронтом оружием, украшенным бриллиантами, за поражение австро-венгерских армий и взятие их сильно укрепленных позиций на Волыни, в Галиции и в Буковине 22—25 мая. Алексей Алексеевич прочел телеграмму мельком, садясь в машину. Игорь поздравил его. Главнокомандующий бросил по-французски:
— En се moment cela ne m'interesse pas! (В настоящий момент меня это не интересует! (фр.))
Но когда Игорь уже отходил от машины, Брусилов неожиданно окликнул его и, задорно прищурившись, шепнул на ухо:
— Вру! Для меня это имеет значение именно теперь. Поеду в семнадцатый корпус хвастаться. Еще как пойдут за мной молодчики!
