Мне оставалось сняться в нескольких сценах, в том числе в одной натурной съемке на Кировских островах.

Дело было в сентябре, стояли теплые осенние дни. Погода была солнечная, но по-ленинградски неустойчивая. Солнце, ослепительное в ранние часы, еще до полудня обволакивалось дымкой, которая, как бы растекаясь под действием его тепла, постепенно затягивала его сияющий диск густой молочной пеленой. Будучи в состоянии полной производственной готовности, — то есть в сложных гримах и плотных костюмах, — мы, в ожидании возможного прояснения, вот уже третий день томительно разгуливали по аллеям Кировских островов.

Вынужденная задержка съемки позволяла мне выполнить давно данное обещание и я созвонился с одной из крупнейших ленинградских типографий, с рабочими и служащими которой обещал встретиться во время их обеденного перерыва, чтобы рассказать о своей работе в театре и в кино, а также о своей поездке в Индию.

Товарищи подтвердили возможность встречи, и, не теряя времени, я как был, — в гриме и костюме Владимира Васильевича Стасова, — выехал на машине в типографию, расположенную совсем в другом конце нашего города.

Наша встреча прошла очень оживленно. Вкратце рассказав содержание картины, я остановился на роли В. В. Стасова, особенно на тех эпизодах, в которых мне предстояло сниматься.

Н. К. Черкасов - В. В. Стасов. Фильм 'Римский-Корсаков'. 1952 г

Среди них был небольшой, но ответственный эпизод, важный для характеристики моего героя. После увольнения Н. А. Римского-Корсакова из консерватории в 1905 году, на его имя стало поступать множество писем с выражением сочувствия и возмущения действиями царских сатрапов. Пришло также письмо от группы крестьян Юрьевского уезда Владимирской губернии, в котором они, между прочим, писали: «Поняли мы, что потерпели вы за правду, за то, что не хотели идти заодно с полицией. Правильно вы поступили! Предъявляем вам свое сочувствие за постигший вас инцидент». А к письму своему крестьяне приложили собранные ими в пользу Н. А. Римского-Корсакова деньги — 2 рубля 17 копеек.

— Кланяюсь вам, — говорил В. В. Стасов композитору, узнав об его увольнении, — это же слава от царственной нечисти претерпеть! Они вот Горького в крепость засадили, Толстого анафеме предали, а вас — уволили!.. Гордитесь!

И после чтения письма крестьян В. В. Стасов добавлял:

— Вот она, всегда неожиданная наша Рассеюшка! В какой тьме какой огонь пламенеет... Нет, это надо положить на музыку, Корсинька! Это же оратория — и притом героическая. Вот Бетховен, Моцарт, Лист — могучие гении, а такого триумфа, радости у них не было, это уже наша российская слава!

Этот эпизод должен был показать, что лучшие представители прогрессивной русской интеллигенции — кость от кости и плоть от плоти народа, всегда вместе с ним, и что народ это чувствует, знает и ценит.

Встречи и беседы с будущими зрителями, их интерес к патриотической идее фильма, их оживленные расспросы, реплики, которые я слышал по пути к выходу из типографии, — все это обновило мои творческие силы и помогло успешно, в отличном творческом самочувствии, завершить работу над ролью, которую в ближайшие же дни удалось полностью заснять на пленку.

Г оворя о зрителе, должен отметить, что едва ли не наибольшее количество встреч и бесед было у меня на утренних и дневных киносеансах с детьми, которые особенно пытливы, активны, энергичны. Эти шумные встречи, наперебой задаваемые вопросы, подчас удивляющие своей неожиданностью, запомнились мне своей оживленной, радостной обстановкой.

Как-то, когда я находился на Кавказе, пионеры одной из местных организаций, отдыхавшие в большом пионерском лагере, веселой гурьбой окружили меня на шоссе в тот момент, когда вследствие какой-то неисправности моя машина неожиданно остановилась в пути. Пока шофер возился с машиной и чинил мотор, мы оживленно беседовали, расположившись на лужайке. Мы обменялись вопросами, посвятили друг друга в свои дела и планы, а в заключение спели хором песенку Паганеля из фильма «Дети капитана Гранта».

Под впечатлением этой встречи я не раз возвращался к мысли сыграть роль в каком-нибудь фильме, рассчитанном на юного зрителя, отвечающем его интересам и запросам, и впоследствии получил такую возможность, сыграв капитана Левашева в фильме «Счастливого плавания!».

Едва этот фильм появился на экранах, как в адрес нашего постановочного коллектива стали поступать сотни писем от ребят, всесторонне обсуждавших нашу работу.

Беседа с юными зрителями в пионерском лагере. 1949 г

Юных зрителей, писавших письма героям фильма, интересовали самые различные подробности жизни и быта нахимовцев, но прежде всего те вопросы товарищества и дружбы, которые стояли в центре сюжета.

Позволяю себе привести типичное в этом смысле письмо, полученное от воспитанника одного из Суворовских училищ: «Уважаемый товарищ Черкасов! Очень понравилась мне картина “Счастливого плавания!”. Если бы не Левашев, все могло быть по-другому. Могли бы не узнать, кто объявил тревогу, не узнали бы ребята Сергея Столицына. Капитан Левашев помог Борису сказать о своем проступке, он по-настоящему воспитывает будущих морских офицеров и адмиралов. Мне очень понравился Левашев в вашем исполнении. И хотя я не нахимовец (я учусь в Суворовском училище) и не совершал героических дел, я непременно хочу стать таким же смелым, умным, симпатичным офицером, как офицер Левашев. Скоро мы будем сдавать экзамены на аттестат зрелости. Я приложу все усилия к тому, чтобы сдать их хорошо и быть похожим на Сережу. Это — замечательная кинокартина. Начну делать что-нибудь не так, а вспомнишь Сергея Столицына, ребят, и подумаешь: “А ведь Сергей так бы не сделал” — и стыдно становится. Думаешь, а что бы сказал Левашев? Великое спасибо от нас, суворовцев. С горячим комсомольским приветом Юрий Дзалаев».

Особенно приятно было убедиться, что многие юные зрители восприняли нашу картину как подлинную действительность, считали капитана Левашева реально существующим педагогом, воспитателем Нахимовского училища. В адрес последнего пришло кратенькое, но характерное письмо: «Ленинград. Нахимовское училище. Капитану III ранга Левашеву. Прошу принять меня в вашу роту. Когда я стану моряком, то буду честно служить и защищать свою Родину». Восприятие образа, творчески созданного актером, в качестве реально существующего лица является для актера лучшим признанием его работы.

Зрители помогают не только обрести веру в успех новых замыслов, но и дают интересные, глубокие, неожиданные и, что нередко бывает, ценные советы.

Так, один из зрителей, узнав о нашей работе в кино над образом А. С. Попова, сообщил мне в письме, что А. С. Попов очень любил музыку, что «Руслан и Людмила» была его любимой оперой, и добавлял, что будет чрезвычайно обрадован, если эта подробность пригодится мне в работе над образом великого ученого.

В этих же письмах мы находим и дружескую критику отдельных сторон нашего творчества. Так, по прочтении одного письма по поводу исполнения мною роли Рузвельта в кинофильме «Сталинградская битва», мне пришлось краснеть. Один из зрителей писал: «Вы допустили элементарную неграмотность: вы громогласно вещаете с экрана, что “русские борются с двухсот сорока дивизиями немцев”, когда до сих пор по-русски говорилось: “борются с двумястами сорока дивизиями”. Стыдно, что в таком виде картина обойдет всю страну!» Ошибку эту я допустил во время ночной съемки, будучи нездоровым, что, разумеется, не касается зрителя. Меня не поправил ни режиссер, ни художественный совет студии, ни художественный совет Министерства кинематографии, но меня поправил зритель. Однако, к сожалению, он поправил меня поздно, так как фильм, отпечатанный в сотнях экземпляров, демонстрировался многомиллионному зрителю. Спрашивается: что же делать в таких случаях? Да, бывают непоправимые ошибки, и, конечно, мы не имеем права их совершать. И мы, актеры, и наши руководители должны об этом ежеминутно помнить.