То же
С-3
— Не выйдет, господа Ржевские! — громко вырвалось у Платоновой— Браво, Юлия Федоровна! — шепнул ей Цезарь Кюи
200
То же
Общ.
С-8
— А что вы увидели в Европе, Ржевский? — спрашивал Стасов с горьким сожалением. — Вы вместе с теми, — продолжал он, — кто сходит с ума от мармеладных трелей, кто расслюнявился перед итальянскими примадоннами, — повернулся он в упор к критику Гагину, — и вопитколенопреклоненно: «божественная Патти!»
Точка из залачерезпублику
201
То же
Средн.
С-5
— О, Патти, Патти! — почти вслух запел Мусоргский, увлеченный своей работой Г олос Стасова гудел
Голос Стасова за кадром
органом:— Что им наши народные таланты?!.
202
То же
Общ.
С-4
— А они растут. К примеру, Мельников, — продолжал Стасов. — Ныне солист Мариинского театра, недавний ученик «Бесплатной школы»!..
Боковая точка на зал
203
То же
Среди.
С-2
Осип Петров с отеческой нежностью похлопал смутившегося Мельникова по плечу:— Ну-с, смелей, наш будущий Борис!..
204
То же
Среди.
С-2
— Чего мы хотим? — Стасов говорил теперь неожиданно мягко и проникновенно. — Самобытного, русского реалистического искусства!.. Русский народ испокон веку любит песню, — широкую и мудрую, как сама природа нашей бескрайней земли! Негоже наследникам Глинки и Даргомыжского бить поклоны у чужих порогов! Мы ввели нашу правдивую русскую песню в светлую горницу искусства!..
205
То же
Общ.
С-4,5
... Мы удесятерим свои силы, постигнув ее. Она уже звучит в наших операх и симфониях. Мы оснастим ее новыми крыльями С напряженным вниманием слушает весь зал
Общий план публики
206
То же
Средн.
С-8
Стасов заканчивает:— Лети вперед! Зови вперед! К тем неминуемым временам, когда в раздольи и счастьи запоет наш народ! И услышат его во всех отдаленных уголках земли и возрадуются!..
207
То же
Общ.
С-3
Аплодисментыпокрываютзаключительные слова Стасова
Между тем режиссер-постановщик фильма посвятил своих ближайших сотрудников в основной замысел и общую планировку сцены суда.
Кинооператоры внесли свои предложения, которые тут же были дополнены соображениями звукооператора.
После этого режиссер стал планировать мизансцены, наиболее удобные для меня, как основного исполнителя данной сцены, и в то же время наиболее выгодные для фиксирования изображения и звука на пленке, — словом, наилучшие как с идейно-художественных позиций, так и с точки зрения
тонального, светового, цветового и иного технического решения кадра.
Наконец все внесенные предложения были проверены в их взаимосочетании и в действии: установив окончательную планировку мизансцен, режиссер без остановок провел прогонную репетицию эпизода в суде от начала до конца — от зачитывания судебного обвинения до заключительных слов речи Стасова, — после чего уступил место кинооператору, звукооператору и их многочисленным помощникам.
Тотчас же возникла обычная в таких случаях производственная сутолока: переставлялись приборы, устанавливались аппараты, раздавались указания операторов, звучали сигналы, которые бригадир осветителей подавал своим помощникам, находившимся в разных местах павильона. Воспользовавшись перерывом, в свободной части павильона шумно застучали молотками плотники, достраивавшие декорацию для следующего объекта нашей картины. Естественно, что при общем шуме, царившем в павильоне, в обстановке технической подготовки предстоящей съемки все ее участники были вынуждены говорить громче обычного, форсировать голос, в результате чего шум все усиливался, переходил в непрерывный гул.
Я подошел к своему гостю.
— Какой оглушительный шум, — заметил он, напрягая голос. — Как вы можете сосредоточиться в подобной обстановке? Мне это представляется чрезвычайно трудным...
— Съемка — наиболее ответственный момент работы актера в кино: это сражение, которое актер во что бы то ни стало должен выиграть в результате глубокой предварительной подготовки, выдержки и самообладания, — ответил я своему приятелю.
Кажется, его более всего удивило мое самочувствие — мое свободное, веселое, радостное настроение. Пришлось разъяснить, что происходит техническая подготовка к съемке, что самая съемка начнется много позже и что творчески сосредоточиваться мне, как исполнителю роли Стасова, еще рано. И я рассказал моему гостю об одной крупной драматической актрисе, привыкшей к условиям работы на академической сцене и давшей согласие сниматься в кино, не будучи знакомой с особенностями киносъемки. Эта актриса стала внутренне собираться уже с утра, задолго до съемки начала входить в образ, в таком состоянии часа полтора провела в гримерной, наконец, пришла в павильон, усилием воли преодолевая непривычные ей условия, упорно стараясь не замечать шума и возгласов технического персонала. К концу съемочной смены она оказалась настолько обессиленной, что не смогла выполнить поставленного перед ней режиссером задания. Опытная актриса, привыкшая к условиям работы в театре, на своей первой съемке не учла, что в кино актер ни в коем случае не должен растрачивать себя преждевременно, а обязан беречь свои силы до того решающего момента, когда, пройдя через все предварительные технические этапы, он непосредственно окажется в кинопавильоне перед объективом съемочного аппарата.
Короткий перерыв закончился.
Режиссер фильма предложил повторить сцену при свете. Выяснились
некоторые технические неполадки, ранее не предусмотренные. Снова начались поправки, посыпались всевозможные технические предложения, началась дальнейшая доработка сцены. По ее окончании режиссер объявил новый получасовой перерыв, и мы получили возможность пройти в буфет, чтобы выпить по стакану чаю. Разговаривая со своим приятелем, я предупредил его, что сейчас будет сниматься общий план сцены в суде — общий вид зала в момент заседания и те кадры, где я, как исполнитель роли Владимира Васильевича Стасова, буду заснят на общем плане.
К концу перерыва художник-гример поправил мне грим, тщательно проверил парик, усы и бороду, тогда как костюмер снова осмотрел костюм и поправил какую-то его деталь.
Режиссер вновь объявил репетицию, на этот раз уже включая всю технику: это и была генеральная репетиция тех кадров, которые предстояло снимать.
Наконец режиссер объявил съемку, и только после этого я начал полностью входить в должную атмосферу сцены.
Прозвучал сигнал. Все смолкло, в павильоне наступила абсолютная тишина. Помощник режиссера встал перед киноаппаратом с синхронизационной хлопушкой в руках1.
Режиссер поочередно обратился к кинооператорам, к звукооператору, к артистам, проверяя готовность каждого из них к съемке, после чего дал сигнал:
— Моторы!
— Есть моторы! — ответил звукооператор.
— Есть моторы! — ответил кинооператор. Съемка началась.
Помощник режиссера хлопнул в хлопушку — и я начал действовать.
Снимался кадр сцены суда. Аппараты фиксировали Стасова. Он сидел на
скамье подсудимых уязвленный, но гордый и вместе с тем как-то по-особому веселый, предвкушая свою страстную обличительную речь.
Кадр закончился, и, как обычно, предстояло снимать дубли, то есть повторно фиксировать действие на кинопленке во избежание брака или возможной неполноценности заснятого кадра.
Началась проверка и поправка света, режиссер сделал дополнительные указания, звукооператор также внес свои предложения, художник-гример поправил грим, — и снова раздалась команда:
— Мотор! Начали!
Мы засняли второй дубль.
Но каждому хотелось еще лучше и острее отточить сцену — и режиссеру, и операторам, и осветителям, почему третий дубль было решено снимать с
несколько иной точки нахождения киноаппарата, и это отняло у нас немало времени.
Закончив все приготовления, мы приступили к съемке последнего дубля. Съемка прошла настолько гладко, что третий дубль, по общему мнению, должен был оказаться наиболее удачным.
