Надо бы приглядывать за этим Ндеми, уж больно он порывист и бесстрашен; в старые времена из него получился бы великий воин, но сейчас в Кириньяге воинов нет. Если мы останемся такими же плодовитыми, то когда-нибудь нам потребуется больше вождей и второй мундумугу, и я решил присмотреться к пареньку повнимательнее.

Вечером, поужинав в одиночестве, я вернулся в деревню, потому что Нджогу, один из наших юношей, собрался жениться на Камири, девушке из соседней деревни. Выкуп за невесту был давно оговорен, и обе семьи ждали меня для совершения церемонии.

Нджогу, с разрисованным лицом и головным убором из страусовых перьев, очень волновался, когда подошел ко мне вместе с невестой. Я перерезал горло жирному барану, которого отец Камири откармливал специально для этого случая, и повернулся к Нджогу.

— Что ты хочешь мне сказать? — спросил я.

Парень шагнул ближе.

— Я хочу, чтобы Камири пришла ко мне и стала обрабатывать землю моей шамбы, — произнес он хрипловатым от волнения голосом традиционные слова, — потому что я мужчина, и мне нужна женщина, чтобы присматривать за моей шамбой и окапывать корни растений на моих полях, и тогда они вырастут большими и принесут богатство в мой дом.

Он плюнул на ладони в доказательство своей искренности, глубоко с облегчением вздохнул и шагнул назад.

Я повернулся к Камири.

— Согласна ли ты возделывать шамбу для Нджогу, сына Мучири? — спросил я ее.

— Да, — тихо ответила она, склонив голову. — Согласна.

Я вытянул правую руку, мать невесты поставила на ладонь тыкву с помбе.

— Если этот мужчина тебе не нравится, — обратился я к Камири, — я вылью помбе на землю.

— Не выливай его, — ответила она.

— Тогда пей.

Я протянул ей тыкву. Она взяла ее, сделала глоток и протянула Нджогу, который сделал то же самое. Когда тыква опустела, родители Нджогу и Камири набили ее травой, подтверждая тем самым дружбу между родами.

Зрители радостно закричали, тушу барана потащили на вертел, новое помбе появилось, словно по волшебству. Когда жених отвел невесту в свою бома, люди не ушли и праздновали до глубокой ночи. Они остановились, лишь когда блеяние коз подсказало, что поблизости бродят гиены, и тогда женщины и дети разошлись по бома, а мужчины взяли копья и отправились в поля отпугивать гиен.

Я уже собрался уходить, и тут ко мне подошел Коиннаге.

— Ты говорил с женщиной из Обслуживания?

— Да.

— Что она сказала?

— Сказала, что не одобряет убийства детей, рожденных ногами вперед.

— А что ей ответил ты?

— Сказал, что нам не требуется одобрения Обслуживания для совершения религиозных обрядов.

— И они прислушаются к твоим словам?

— У них нет выбора. И у нас тоже нет выбора, — добавил я. — Если позволить им хоть что-то решать за нас, то вскоре они будут решать за нас все. Уступи им, и Нджогу и Камири станут давать свадебную клятву на Библии или коране. Такое уже произошло с нами в Кении; мы не можем позволить, чтобы это повторилось в Кириньяге.

— Но они нас не накажут? — не успокаивался он.

— Не накажут.

Удовлетворенный, он зашагал к своей бома, а я по узкой извилистой тропинке пошел к себе. Возле загона остановился. У меня прибавилось два козла — дар от родителей жениха и невесты в благодарность за услуги. Через несколько минут я уже спал.

Компьютер разбудил меня за несколько минут до восхода солнца. Я поднялся, ополоснул лицо водой из тыквы и подошел к терминалу. Там было сообщение от Барбары Итон, краткое и по существу:

«Обслуживание пришло к предварительному заключению о том, что инфантицид, какими бы причинами он ни оправдывался, есть прямое нарушение хартии Кириньяги. Сейчас мы обсуждаем вашу практику эвтаназии, и для этого в будущем могут потребоваться ваши показания. Барбара Итон».

Через минуту ко мне прибежал посланник от Коиннаге с просьбой явиться на совет старейшин, и я понял, что вождь получил такое же послание.

Я закутался в одеяло и пошел к шамбе Коиннаге, состоящей из его бома, а также бома трех его женатых сыновей. Придя туда, я увидел, что собрались не только местные старейшины, но и два вождя из соседних деревень.

— Ты получил послание от Обслуживания? — спросил Коиннаге, когда я уселся напротив него.

— Получил.

— Я предупреждал тебя, что такое случится! Что нам теперь делать?

— Жить, как жили прежде, — невозмутимо ответил я.

— Мы не можем жить, как прежде, — заявил один из соседских вождей. — Они нам это запретили.

— У них нет права запрещать наши обычаи.

— В моей деревне есть женщина, которая скоро родит, — продолжил вождь, — и все признаки говорят о том, что у нее родится двойня. Обычаи указывают нам, что родившийся первым должен быть убит, потому что одна мать не может породить две души. Но теперь Обслуживание запретило нам убивать детей. Что нам делать?

— Мы должны убить родившегося первым, потому что это демон.

— И тогда Обслуживание заставит нас покинуть Кириньягу! — с горечью воскликнул Коиннаге.

— Наверное, нам не следует убивать ребенка, — добавил вождь. Это их удовлетворит, и они оставят нас в покое.

Я покачал головой.

— Они не оставят нас в покое. Они уже обсуждают наши обычаи и выносят приговор. Если мы уступим в одном, настанет день, когда придется уступить во всем.

— А что плохого? — не унимался вождь. — У них есть лекарства, каких нет у нас. Может быть, они даже тебя способны сделать молодым.

— Вы не поняли, — сказал я, вставая. — Наше общество не есть мешанина из людей, обычаев и традиций. Нет, это сложная система, в которой каждая часть зависит от другой, подобно животным и растениям в саванне. Если вы пошлете огонь на траву, то убьете не только импалу, которая на ней пасется, но и хищника, который охотится на импалу, а заодно стервятников и марибу, что кормятся трупами умерших хищников. Нельзя уничтожить часть, не уничтожив целого.

Я помолчал, чтобы они обдумали сказанное, и продолжил:

— Кириньяга подобна саванне. Если мы перестанем оставлять старых и немощных гиенам, те начнут голодать. Если гиены начнут голодать, травоядные настолько размножатся, что для нашего скота не останется свободных пастбищ. Если старые и немощные не умрут тогда, когда это решит Нгаи, то вскоре у нас не хватит на всех еды.

Я поднял палочку и уравновесил ее на вытянутом пальце.

— Эта палочка — народ кикуйю, а мой палец — Кириньяга. Они в равновесии. — Я посмотрел на соседского вождя. — Но что случится, если я нарушу равновесие и нажму пальцем здесь? — спросил я, показав на кончик палочки.

— Палочка упадет.

— А здесь? — я показал на точку в дюйме от пальца.

— Тоже упадет.

— То же самое и с нами, — пояснил я. — Уступим ли мы в одном месте, или в нескольких, результат окажется одинаковым: кикуйю упадут, как упадет эта палочка. Неужели прошлое нас ничему не научило? Мы должны соблюдать наши обычаи; это все, что у нас есть!

— Но Обслуживание нам не позволит! — запротестовал Коиннаге.

— Они не воины, а цивилизованные люди, — сказал я, добавив в голос презрения. — Их вожди и мундумугу не пошлют своих людей в Кириньягу с ружьями и копьями. Они начнут заваливать нас предупреждениями и обращениями, а когда из этого ничего не получится, обратятся в суд Утопии, и суд будет много раз откладываться, а заседания происходить снова и снова. — Я увидел, как они, наконец, расслабились, и уверенно сказал: — Каждый из вас давно умрет под грузом лет, прежде чем Обслуживание решится перейти от слов к делу. Я ваш мундумугу; я жил среди цивилизованных людей и хорошо знаю их.

Соседский вождь встал и повернулся ко мне:

— Я пошлю за тобой, когда родятся близнецы.

— Я приду, — пообещал я.

Мы поговорили о других делах, потом старейшины побрели в свои бома, а я задумался о будущем, которое видел яснее, чем Коиннаге или старейшины.

Побродив по деревне, я отыскал юного храброго Ндеми, метавшего копье в травяное чучело буйвола.