Если Ионт прозрел, то не задумал ли он изощренную месть Гончарам? Он не был бы Завоевателем, если бы смирился с ролью марионетки. Начинающего философа в императорском венце вряд ли утешило то, что и эту номинальную власть он передал бы будущему сыну по достижению им семилетнего возраста, ибо одним из главных постулатов восточных служителей Эйне был отказ от высшей мирской власти ради высочайшей духовной.

Формальный отказ, разумеется. Власть над созданием императора должен был перехватить Верховный.

Сьент незаметно задремал уже под утро.

И почти сразу его разбудил один из его рабов, Парк:

– К тебе гонец из Нертаиля, хозяин.

– Пусть войдет.

В шатер ворвался бодрящий холодный ветер, вычистивший и комарье, и впитавшиеся в ткани запахи.

Но весть, услышанная от гонца, показалось Сьенту продолжением кошмарного сна.

Он трижды перечитал коротенькое послание, доставленное воздушным дарэйли от иерарха Авьела: «Львенок вышел. Один. Пронтор убит. Требуется твоя немедленная помощь, Верховный».

Всего две строчки, а будто бездна разверзлась.

И дело не только в том, что десяти лет достаточно для полной инициации нелюди, какова бы ни была его сущность. И даже не в подтвержденном теперь факте, что принц все-таки выжил в недрах Лабиринта Нертаиля, в опаснейшей близости от недоступных Врат.

Он был один! Над ним не было жреца! А значит, дарэйли свободен – вот что страшно.

Это могло стать началом катастрофы, грозившей если не повторением легендарной войны Трех миров, то чем-то очень близким к тому.

* * *

Ринхорт, исчезнув куда-то ночью, вернулся под утро, привел двух оседланных вороных и поднял меня ни свет, ни заря, сунув в руки меч.

– Владеть обучен? – насмешливо блеснули черные глаза.

Я пожал плечами. Проверил баланс. Меч как меч – не длинный, не тяжелый, с простой гладкой рукоятью, удобно лежавшей в руке. Такие обычно были на вооружении у городской имперской стражи, с такими же на меня напали в дворцовом архиве.

Мои руки, похоже, привыкли к оружию, потому как никакого неудобства не ощущалось. Наоборот, появилось чувство защищенности, словно до сих пор я ходил голым, не осознавая наготы.

Вот вороные были хороши, чувствовалась порода. Где Ринхорт добыл таких красавцев, я не стал выяснять. Хотя, напрасно: не зря же дарэйли так нервничал и торопился, что даже завтрак отложил, как потом оказалось, на ужин.

Пока я увязывал в узелок выданную нам краюху хлеба, козий сыр и пару луковиц, Ринхорт сказал паттеру, что из ближайшего храма Единого пришлют повозку забрать больного и смотрителя на смену. А о том, что говорить своим иерархам, а о чем умолчать, слуга Единого и сам разберется, но он должен знать, что среди его братьев немало тайных жрецов Эйне. И, чем выше иерарх, тем вернее окажется, что он поклоняется двум богам.

Паттер только укоризненно покачал головой.

Оставив увесистый кошель с деньгами в руках растерянного смотрителя, рыцарь направился к двери.

– Демоны всегда пытаются купить душу за металл, – проворчал старик ему вслед. – А ты не подумал, что если алчный кто увидит хоть один золотой в моих руках, то убьет калеку, возьмет грех на душу?

Ринхорт обернулся, нахмурившись:

– Тут серебро. Золото я оставил у надежного человека, он присмотрит за тем, чтобы ты получил хороший уход.

– Откуда у тебя, бывшего в рабстве, деньги? Ты взял их у мертвого жреца?

Ноздри рыцаря раздулись от гнева:

– Я не мародер! Я – дарэйли металла! Забыл? Не беспокойся, деньги не украдены ни у мертвых, ни у живых.

– Да не серчай ты так! Ты ведь темный, а темные не могут создавать, почитай, ничего, вот и спросил.  Приму я твою помощь, – соблаговолил смотритель и покосился на меня, в нетерпении переминавшегося у двери. – Вот еще что, Ринхорт… Видал я всяких из ваших – и светленьких, и темненьких. Мальчишка-то этот не прост. Ты уж не оставляй его, несмышлен он еще.

Я возмущенно фыркнул и, вылетев за дверь, привалился к рассохшемуся косяку и сосредоточился на изучении древесного узора, удивляясь тонкой вязи. Сердце вдруг бухнуло у самого горла: в ином мире я отвык от таких простых вещей, как годовые кольца? Разве там не было деревьев?

– Не оставлю, – донесся голос Ринхорта. – Да, чуть не забыл… Как твое имя, благой паттер?

– Да на что тебе мое имя? Смотритель я усопшим. Поминальщик. А имя и сам давно забыл.

– Спасибо, что раны ему залечил, смотритель. Видел я шрамы.

– Вы и сами хорошо восстанавливаетесь, – возразил паттер.

– Но не так быстро.

– Так это мой пес ему помог. Хороший был пес, жаль его. Благодарствую, что привел замену.

– Пес? – засмеялся Ринхорт. – Тогда понятно. Ну, прощай, святой Кейен.

Едва вскочив в седла, мы помчались так, словно вот-вот на нас обрушатся вражьи орды, и вертевшийся на языке вопрос, почему это Ринхорт назвал какого-то кладбищенского сторожа святым, задать было невозможно.

Порадовало, что и к верховой езде (гонке, что уж там) мне не надо было привыкать: держался я в седле более чем сносно, и научиться этому я мог только в Линнерилле. Вот только… не было там лошадей – пришла уверенность. Было что-то другое и очень быстрое. Но в глазах помутилось, и я оставил попытку вспомнить.

Городское кладбище находилось не так далеко от столицы, как хотелось бы. Только через час бешеной скачки, когда признаки человеческого жилья растворились в лесах, через которые пролег довольно пустынный тракт, а меня уже изрядно мутило с непривычки, рыцарь соизволил сбавить темп и дать передышку вороным.

Вскоре Ринхорт непринужденно болтал, так и не объяснив причины поспешного бегства.

– Тогда святой Кейен отказался и от имени, – рассказывал он, – когда понял, что приписывают ему люди святость, которой, как он считает, может обладать только Единый. Он отказался помогать больным и хворым и покинул обитель, разжиревшую на подаяниях от паломников. За это люди, озлобившись, его прокляли, а иерархи отлучили его, как еретика.

– Он говорил, что у него был внук Лостер. Разве может быть внук у монаха, да еще и святого?

– Не спеши с выводами, Райтэ. На островном языке, откуда он родом, «лостер» означает «продолжатель». У него все дети – Лостеры. Он бродит по миру, появляясь там, где помощь требуется, а в Нертаиле черная хворь уже месяц людей косит. Но Кейен никогда не оказывает помощь впрямую, вот и прячется. Его можно встретить в самых неожиданных местах.

У меня было совсем другое представление о целителях.

– А как тогда он лечит?

– Через птиц и зверей. Собак посылает, а собаки считаются у суеверов нечистыми животными, не каждый пустит. Тогда псы рядом где-нибудь шатаются, спят под забором, кости грызут, никто и не подумает, что посланники. Или кошек направляет страждущим, а то  и птиц. Споет такая птичка под окном, и слепой прозреет.

– И все ради того, чтобы его самого не заподозрили в помощи?

– Да, самый правильный святой, я бы сказал.

– Что демоны понимают в святости? – фыркнул я.

Ринхорт засмеялся:

– Демоны-то как раз понимают.

– Ты потому его знака испугался и не убил?

– Я же все-таки не демон. Убил бы, если б мой жрец приказал, – жестко сложились губы рыцаря. – Потому и считают нас многие воплощенными демонами. Но грешен ли топор в том, что срубил дерево?

– Грешен. Мог бы и поломаться.

– Мы слишком прочные топоры.

– Тогда руку отрубить, его держащую, – кровожадно предложил я.

– Это только ты смог. Вовремя отрубил, когда твой жрец еще топор на топорище не успел насадить, первую инициацию провести до конца. Потом не слететь.

Он замолчал, стиснув зубы до скрипа, и я почувствовал ненависть его сердца – по эху, откликнувшемуся в груди.

Вскоре Ринхорт резко свернул с тропы и остановил коня на поляне в гуще леса. Вынул пару мечей из ножен.

– Слазь, Райтегор, разомнемся.

Где бы и у кого за выпавшие из памяти годы я ни учился биться на мечах, вынужден признать: плохо учился.