В этот момент из дома выбежал десятилетний мальчик, бросился в их сторону. За ним поспешили два раба, оба были горбаты. Заметив господина, в страхе остановились шагах в десяти. Ларций сразу узнал мальчишку – после скульптур, отражавших недолгую жизнь ребенка, это было сделать нетрудно. Мальчик был весь в отца – такой же узкогрудый, дерганый, однако глаза смотрели живо и ласково.

– Вот Марк, – Регул взял сына за плечо, повернул лицом к гостю. – Познакомься с Ларцием Корнелием Лонгом. Это героический человек! Три войны, награды от самого принцепса, почетное копье, венок, шествие в триумфальной колонне.

– Я слышал о ваших подвигах, префект! – необыкновенно тонким и радостным голосом воскликнул мальчик. – Когда подрасту, я тоже вступлю в армию. Вы не смотрите, что у меня слабая грудь. Я уже занимаюсь гимнастикой. Вот, смотрите, могу стоять на руках.

Мальчик тут же неподалеку от статуи, изображавшей его отца в позе углубленного размышления – правая нога в гигантской сандалии чуть выдвинута вперед, левая рука заложена за край тоги, лицо мрачное, – неловко попытался встать на руки. Не удержался, дрыгнул ногами и упал набок.

Засмеялся.

Ларций тоже, однако улыбка получилась какая-то скомканная, жалкая.

Ему было очень не по себе.

Впервые встретившись с таким отъявленным, изощренным живодером, каким показал себя Регул, Ларций внезапно до озноба ощутил, насколько слаб он в борьбе с подобным противником. Регул подавляюще превосходил его хваткой. Не зря Плиний Младший настаивал: «Регул – это сила! Если он чем-то захвачен, чего только не сделает!.. Если бы эту силу – иначе как назвать подобную целеустремленность – он обратил на хорошее, сколько добра мог бы сделать! Хорошие люди, правда, слабее дурных и как невежество ведет за собой дерзость, а размышления – медлительность, так и честную душу сдерживает совестливость, а негодяй крепнет от своей дерзости. Пример – Регул. Грудь слабая, произношение неясное, язык заплетающийся, соображение медленное-медленное, памяти никакой. Одним словом, ничего, кроме бешеного нрава, но бесстыдством и этим самым неистовством он добился того, что считается оратором. Один из моих друзей чудесно, говоря о нем, перевернул катоново определение оратора: “Оратор – это плохой человек, не умеющий говорить”. Клянусь Геркулесом, он прав».

Ларций не мог отделаться от мысли, что Регул овладел жизнью, как усадьбой Блеза, а рабов калечил для того, чтобы на их фоне особенно впечатляюще выглядели его статуи. В юности, ступая на стезю общественного обвинителя и стража престола, он пытался выцыганить у судьбы дешевенький легат. Когда же фортуна устала воевать с этим напористым, никогда не испытывающим смущение адвокатом и решила отделаться от него толикой удачи, он тут же оседлал судьбу. Погнал лихо, с посвистом.

Регул расставил по Риму свои метки, которые выпирали из каждого угла, как статуи в его аидовом парке. Истина открылась Ларцию сразу, бесхитростная, жеванная-пережеванная – один на один против Регула ему не устоять. Он не спешил придавить Лонгов только потому, что у него было множество других подобных дел, к тому же Регул бы уверен: Лонги никуда не денутся, рано или поздно и до них дойдет очередь.

Где же искать помощников?

Ларций уже пытался обратиться к сильным мира сего, они наградили его полезными советами. Один предложил заниматься гимнастикой, другой – жевать по утрам и вечерам репу. Так же доброжелательно и невозмутимо вело себя и государство – эта огромная и мощная машина. Считала ли власть себя обязанной подсобить Ларцию?

Куда там!

Государство только и знало, что требовать от Лонга крови, денег, героизма, энтузиазма и лярвы знают чего еще. Что же взамен?

Ни-че-го-шень-ки.

Значит, сдаться?

Он вновь жалко улыбнулся.

Выбора не было. В конце концов Волусия хотя бы хорошенькая, а то с Регула станется – мог бы подсунуть ему какую-нибудь уродину, тогда пришлось бы тащить этот хомут до погребального костра. Ларций почему-то сразу и напрочь уверился, что Волусию ему подсунули. Столкновение в Субуре подстроили. Хотелось выть, но поможет ли вой? Боги, покровитель Геркулес, куда вы смотрите?! Даже в женитьбе он оказался неволен и должен плясать под дудку Регула. У него допытывались насчет Траяна: хорош ли испанец, не станет ли он тираном? В окружении таких, как Регул, кто устоит? Покажите мне такого человека! Он должен быть выкован из железа.

Выходит, вся его жизнь – это бесконечное восхищение очередным нероном, домицианом, траяном, которым он по определению обязан восторгаться и отписывать им свое имущество, а те, в свою очередь, вольны делать с ним все, что им заблагорассудится. И то ладно, только не оставляйте один на один с Регулом.

Напрасные надежды! У них другие заботы.

Он отвернулся. Регул не торопил, деликатно дожидался ответа. Мальчик тронул его за рукав.

– У вас что-то болит? – спросил он. – Может, приказать принести воды?

Какой хороший, заботливый мальчишка! Занимается гимнастикой, разучивает стойку на руках. Мечтает пойти служить в армию. Обратил внимание на чужую боль. Везет же старому пню – и сына ему боги подарили! Хорошего, заботливого мальчика.

Он вытер слезы, выступившие из глаз, глянул на Эвтерма. Тот в присутствии господ, властелинов мира, доблестных римлян, стоял как каменный.

Вспомнилась Волусия. Ларция едва не стошнило. Действительно, красота – страшная сила. Как ловко она строила глазки: ах, я бы тоже что-нибудь отведала. Выходит, ему придется породниться с Регулом? Таков оракул? В этом случае Плиний, Фронтон, Руф и подобные им неизбежно отвернутся от него.

Он страстно выругался про себя – пускай отворачиваются! Что хорошего он видел от этих заговорщиков? Они щедры на советы. Это их любимое развлечение. Еще любят расспрашивать: как ты находишь Траяна? А как Траян находит меня, мое положение?

– Я подумаю, – наконец вымолвил он. – В любом случае у меня тоже есть условие.

– Какое? – искренне заинтересовался Регул.

– Если я соглашусь, сделка останется между нами. Никто не должен знать о ней. Кальпурния должна что-то отписать Волусии. Что угодно, пусть что-нибудь ничтожное, но обязательно. Кроме того, ты оставишь в покое моих родителей.

Регул задумался, потер руки и, не в силах справиться с натурой, забегал. Сначала помчался к сыну, обнял его за плечи, как бы провожая, поволок его к дому. Затем, любовно подтолкнув, направил мальчика в сторону стоявшего поодаль домашнего раба.

– Значит так, Ларций. Первое условие принимается, второе отвергается. Я уже сказал, твои родители вляпались в государственное преступление. Пусть нынче Арулен – герой и гордость Рима, и его жена – несчастная страдалица, но на момент ее изгнания она считалась государственной преступницей. Этот факт невозможно опровергнуть. С другой стороны, если ты женишься на Волусии, мы могли бы еще раз обсудить мои справедливые претензии. Итак, я жду ответ.

На том и расстались. Уже за воротами, минуя храм Флоры, Ларций обратился к Эвтерму:

– Ты все слышал? Как быть?

Раб ступал рядом, шествовал как равный. Крепкий, красивый мужчина, умное лицо, крупный нос, никаких видимых физических недостатков. По виду он вполне мог сойти за римлянина – успел прижиться, обтереться в городе. Таких в Риме было подавляющее большинство. Сообразительный раб скоро становился вольноотпущенником, так как только в этом случае он мог проявить свои способности и принести пользу покровителю. При удаче вольноотпущенник прорывался к государственным должностям, а уже его дети вполне могли заседать в сенате.

Эвтерм вздохнул и поделился.

– Регул не уверен в себе.

– С чего ты так решил.

– Слишком много статуй.

– Меня не интересуют статуи. Я спрашиваю, как мне поступить?

– Не надо спешить с ответом.

Дома Ларция ждало новое испытание. Отправленная утром в дом тетки Волусия после полудня вместе с взбалмошной тетей, решившей немедленно поблагодарить Лонгов за спасение племянницы, явилась в их дом с визитом.