— Вы со стороны реки ворвались, или возле скалы брешь пробили, в той глухой стене?

У Филиппа был наготове выговор, за то что по пути домой, не спросясь, заехал в гости к Ламбару, в дикое горное гнездо. Но теперь это забылось.

— Я пробовал подкопаться со стороны реки, но там песок с водой оказался. Так что построил осадную башню, чтобы им было на что смотреть, пока рыли под северо-восточной стеной.

— А где башня была?

— На том склоне, где…

Филипп поискал свою дощечку с записями, нашёл, и стал показывать на пальцах, как что было.

— Погоди! — Александр подбежал к дровяной корзине возле очага и вернулся с охапкой растопки. — Смотри. Вот река… — Положил на стол сосновую лучину. — Вот северная башня… — Поставил полено на торец.

Филипп потянулся за другим и положил возле башни стену. Они увлеченно начали выстраивать деревяшки.

— Нет, это слишком далеко, ворота вот здесь.

— Погоди, отец. Твоя осадная башня?.. Ага, здесь, понял. А подкоп — вот здесь?

— Теперь лестницы. Дай-ка мне те лучинки… Вот здесь был отряд Клейта. Пармений…

— Погоди, мы же баллисты забыли. Александр нырнул в корзину за шишками, Филипп начал их расставлять.

— Так что Клейт был прикрыт отчасти. А я…

Тишина обрушилась, словно удар меча. Александр стоял спиной к двери, но ему достаточно было увидеть отцовское лицо. Легче было броситься в башню в Дориске, чем теперь обернуться, — потому он повернулся сразу.

Мать была в пурпурной мантии, отороченной белым и золотым. Волосы стянуты золотой повязкой и накрыты платком из виссонного шёлка; рыжие волосы просвечивали, как пламя сквозь дым. На Филиппа она даже не глянула: горящие глаза искали не врага, а предателя.

— Когда вы тут наиграетесь, Александр, я буду у себя. Можешь не торопиться. Я ждала полгода — что могут значить ещё несколько часов?

Она жёстко повернулась и вышла. Александр стоял, не двигаясь. Филипп истолковал это так, как ему хотелось; с улыбкой поднял брови и вернулся к своему сражению.

— Извини, отец, мне лучше пойти к ней.

Филипп был хорошим дипломатом, но долгие годы вражды и сиюминутное раздражение отняли у него чутьё на тот момент, когда великодушие могло окупиться с лихвой.

— Я полагаю, ты можешь побыть здесь, пока я доскажу до конца!..

Лицо Александра изменилось. Теперь это был солдат, ждущий приказа. — Да, отец?..

На переговорах с врагом Филипп никогда не проявил бы такого безрассудства. А теперь показал на стул и скомандовал:

— Сядь!

Это было испытанием, вызовом, — и непоправимой ошибкой.

— Извини, отец, я должен идти, мать ждёт. До свидания.

Он повернулся к двери и пошёл.

— Вернись!.. — рявкнул Филипп. Александр оглянулся. — Ты собираешься оставить весь этот мусор у меня на столе? Накидал — убери!

Александр вернулся к столу. Быстро и чётко собрал всё дерево в охапку, прошёл к корзине и бросил. Со стола упало какое-то письмо — поднимать не стал. Кинул на отца убийственный взгляд и вышел.

Женские покои оставались всё такими же, какими были с основания крепости. Как раз отсюда их вызывали при царе Аминте к персидским послам. Он поднимался по узкой лестнице — из прихожей, навстречу, оглядываясь через плечо, выходила девушка, которой он раньше не видел. Пушистые тёмные волосы, чистая бледная кожа, высокая грудь, над ней туго стянуто тонкое красное платье… Верхняя губа чуть выдаётся вперёд… Услышав его шаги, девушка вздрогнула. Взметнулись длинные ресницы; на лице, откровенном как у ребёнка, сначала появилось восхищение, потом — когда заметила это — испуг.

— Мать там?

Он прекрасно понимал, что спрашивать нет нужды; что он просто пользуется случаем, чтобы заговорить с ней.

— Да, господин мой, — робко кивнула девушка.

Он не видел своего злого лица, потому удивился, чего она так напугалась, но пожалел её и улыбнулся .Она изменилась, словно солнцем её осветило.

— Сказать ей, Александр? Сказать, что ты здесь?

— Не надо, она меня ждёт. Ты можешь идти.

Она чуть помедлила, словно раздумывая, не может ли сделать для него что-нибудь. Она наверно постарше, может на год, — подумал он… Девушка повернулась и пошла по лестнице вниз.

Теперь он чуть помедлил, глядя ей вслед. Она казалась хрупкой, словно ласточкино яйцо. И такая же гладкая наверно… А губы не крашеные; розовые, нежные… Смотреть на неё было радостно. Словно сладкий глоток после горечи.

Сквозь окно донёсся мужской хор: репетировали к Дионисиям.

— Так ты всё-таки вспомнил обо мне, — сказала мать, едва они остались вдвоём. — Как быстро ты научился жить без меня!

Она стояла возле окна в мощной каменной стене; косые лучи освещали изгиб щеки и блестели на тонком платке. Она для него нарядилась, накрасилась, специально причёску сделала… Он это видел. А она видела, что он снова вырос, что лицо стало жёстче, а в голосе исчезли последние мальчишеские нотки… Он вернулся мужчиной — и неверен как все мужчины!.. Он знал, что тосковал по ней; и ещё — что друзья делят всё, но только не то прошлое, что было до их встречи. Если бы она заплакала сейчас, пусть хоть это, и позволила бы ему себя утешить, — но нет, она не станет унижаться перед мужчиной!.. Если бы он подбежал и прильнул к ней, — но нет, он уже взрослый, он это выстрадал, и никто из смертных не заставит его снова стать ребёнком!.. И вот они оба, ослеплённые сознанием своей правоты, ввязались в ссору, как влюблённые ревнивцы; а рёв Эгского водопада стучал им в уши, будто кровь.

— Кем я буду, если не научусь воевать?! И где мне учиться, у кого?! Он мой полководец — так с какой стати его оскорблять без причины?!..

— А-а, у тебя нет причины!.. Когда-то тебе хватало моих!

— А что? Что он опять натворил? — Его не было так долго, что казалось, даже Эги изменились, будто обещая какую-то новую жизнь. — В чём дело, мам? Скажи…

— Пустяки. Тебе-то что тревожиться? Иди развлекайся с друзьями, Гефестион поди ждёт…

Наверняка, кого-то выспрашивала, ведь они всегда вели себя достаточно осторожно.

— Их я могу увидеть хоть когда. А всё что я хотел — это приличия соблюсти… И ради тебя тоже, ты ж это знаешь. Но можно подумать — ты ненавидишь меня!

— Просто я рассчитывала на твою любовь — теперь буду знать…

— Но скажи, что он сделал всё-таки?

— Ничего. Для всех кроме меня это мелочь.

— Ну, мама!..

Она увидела складку у него на лбу, глубже стала чем раньше; и между бровями сверху вниз две новых морщинки… А сверху ей на него уже не посмотреть: глаза на одном уровне… Она подошла и прижалась мокрой щекой к его щеке.

— Никогда больше не будь так жесток со мной, ладно?

Сейчас бы перешагнуть — она простила бы ему всё, и всё стало бы как прежде… Но нет. Этого он ей не позволит. Он вырвался и бросился вниз по лестнице, пока она не увидела его слез.

Слезы застили глаза — на повороте он с кем-то столкнулся. Оказалось, та самая девушка, с тёмными волосами.

— Ой!.. — Она затрепыхалась, как пойманный голубь. — Прости!.. Прости, господин мой!

Он взял её за хрупкие плечи.

— Это я виноват. Я тебя не ушиб?

— Нет-нет, что ты…

Какой-то миг они постояли так; она опустила пушистые ресницы и пошла наверх. Он потрогал глаза, проверяя, заметно ли что-нибудь… Нет, незаметно, глаза почти сухие.

Гефестион, искавший повсюду, набрёл на него через час в древней маленькой комнатушке, выходившей к водопаду. Теперь, во время половодья грохот от него был здесь такой, что буквально оглушал; казалось, даже пол дрожит. В ящиках и на полках вдоль стен хранились заплесневевшие отчёты, протоколы, акты, договоры; и длинные родословные, до героев и богов. Было и несколько случайных книг; быть может Архелай оставил.

Александр сидел, скрючившись, в оконной нише, похожий на зверя в норе. На подоконнике рядом лежало несколько свитков.

— Что ты тут делаешь? — спросил Гефестион.

— Читаю.

— Я не слепой. Но что случилось? — Он подошёл поближе, чтобы разглядеть лицо, и увидел злобную настороженность, как у раненой собаки: попробуешь погладить — укусит. — Кто-то сказал, что ты пошёл наверх, сюда. Я никогда раньше этой комнаты не видел…