Е. КОМИССАРОВ: Стою во дворе… Держу в руках самодельную саблю, сделанную из железного обруча. Входят два немца. Похоже, нижние чины. Испугался. Уронил саблю. Встал на нее ногами, чтобы не видно было: все-таки оружие. Немцы вошли в дом. Дальше рассказывала мама: «Стали требовать: «Цукор! Цукор!» А что это такое, черт их знает. Нашли сырые яйца. Одно яйцо, в руках у немца лопнуло, потекло. Мама побежала за полотенцем, лишь бы скорее отстали. Нашли они все-таки цукор. Стали заталкивать в рот. Чавкают. Один из них открыл бельевой шкаф. Увидел там связки лука и расхохотался. Потом мы сообразили, что его так развеселило. Видимо, он там ожидал увидеть одежду. И вдруг в таком неподходящем месте — лук. Это им продукты легко доставались, а для нас они были самой большой ценностью.
Перешли немцы к соседке. Вскоре слышим оттуда шум. Выходит немец с кульком конфет. За него соседка цепляется и орет, балда, что у нее дети. Пнул ее немец сапогом в живот и ушел.
Идет по улице немецкий офицер. В руках у него хлыст. Важно идет. Похлопывает себя хлыстом по сапогу. Навстречу ему наш сосед, дядя Ваня. Тащит что-то в ведрах. Поравнялся с немцем. Тот его хлыстом и перекрестил. Дядя Ваня закрывается руками. Показывает — несет еду детям. Офицер тычет пальцем: неси назад! Сосед мешкает. Немец лапает рукой кобуру. Дядя Ваня трусцой бежит с ведрами обратно.
В. ГАЛУСТЯН. Грабили мыловаренный завод, крупозавод. За мукой пошел и наш сосед. Он пришел, а немцы уже выставили охрану. У склада стоял автоматчик. Немец ему и говорит: «Нельзя этого делать!» А мужик отвечает: «Что ты охраняешь, сейчас наши придут, всем этим надо воспользоваться». Немец его расстрелял в упор. Это видели и слышали другие соседи — крупозавод был рядом с нашим домом.
А. КАРАПЕТЯН. Когда немцы пришли в город, они стали называть площадь Карла Маркса Екатерининской, как она и раньше называлась. Памятник Марксу сбросили и закопали в одну из щелей. Я как раз жил напротив сада Фрунзе и все видел.
А. КОТЛЯРОВА. Муж у меня, Петр Стефанович, работал проводником на железной дороге. Он уехал в поездку, а когда состав вернулся, немцы уже захватили вокзал. Он с товарищами вышел на подъездных путях и стал пробираться в город. А станцию уже окружили, кругом стреляют. Ребята его задержались, а он рвался домой — там двое маленьких детей со мной остались. Вот он уже на улицу выбрался и видит, какой-то мужчина помогает немцам, что-то им на санках подвозит. И говорит мужу: «Тебе что, пулю схлопотать захотелось? Беги туда!» И показал черный ход через какой-то старый двор.
Приходит муж домой, а в это время в городе растащиловка идет. Он хотел тоже бежать, запас съестного сделать. Я — ни в какую: не пущу, убьют! Он мне только что рассказал, что на вокзале творится и что ему еле удалось оттуда выбраться. Сама же сижу как на иголках. Не удержалась, пошла вниз к Дону, на ссыпку, чтобы какой-нибудь крупы достать. Прихожу, а в амбарах мужики орудуют. Снизу уже все расхватали, а там такие деревянные полки были. Лезут по ним наверх. И вот эти полки на меня посыпались. Слава тебе, Господи, что они меня только краем задели. Я — домой. Поднимаюсь в гору, глядь — струйка крови бежит. И лежит там убитая женщина, и мешочек рассыпанный рядом. Больше я ни шагу, ни за чем.
В. ЛЕМЕШЕВ. Когда немцы первый раз вошли в ноябре, было довольно холодно. Морозец, снежок порошил уже… Перед тем, как немцы вошли в город, установилась какая-то зловещая тишина. До этого самолеты туда-сюда летали, то на Ростов, то на Батайск, а тут все вдруг смолкло. Некоторая передышка наступила. День, второй… Люди стали вылезать из убежищ, и началась вторая грабиловка. Люди еще не испытывали голода, но запасали харчи впрок. Растаскивали все из столовых, магазинов, складов. Оказывается, там столько всяких продуктов было! И все тянули! Появились какие-то здоровые мужики. Откуда бы им взяться? Вроде все на фронт ушли.
Вышел я на Большую Садовую, а грабиловка идет на полную катушку. Рыбный магазин растаскивают. А прямо передо мной еще одна картина, там, где детский магазинчик «Буратино» и кинотеатр «Комсомолец» (там до войны был кинотеатр «Тридцатиминутка»). В здании, где сейчас «Буратино», был музыкальный магазин. Витрины были оформлены с большим вкусом — красиво расставлены различные инструменты. И вот у входа в него идет драка за право ворваться туда или вылезти оттуда. В это время слышу грохот со стороны вокзала. Движется какое-то чудовище. Это был танк. Он прет прямо по Большой Садовой, и я остолбенел. Хотя и не на проезжей части стоял, а все равно убежал и спрятался за баррикаду, которая была сооружена недалеко от нашего дома энергетиков на Семашко. А любопытство превыше: что же произойдет дальше? И вот танк на ходу поворачивает турель вправо и как шпарнет очередью. И помчался дальше со свистом, словно его и не было. Только грохот стоит на улице. Сначала было такое впечатление, что он тут все разворотил и что дома того уже нет. Дом на месте. Оказывается, танк пальнул в окна второго этажа… Наверное, попугать хотел. Через несколько мгновений куча людей (а они попадали под выстрелами) поднимается, и драка продолжается. Вылезает из этой кучи пьяный мужик с гитарой. И со всего размаха бьет ею о мостовую, наверное, она у него уже была сломана в борьбе за выход из магазина. И вот такой странный разбой шел кругом.
А. КАРАПЕТЯН. Немцы вошли в город неожиданно, по крайней мере в нашем районе, в центре Нахичевани. Работали еще магазины, работала пекарня. Уже тогда были коммерческие магазины, продавали коммерческий хлеб. Люди по улицам ходят, очередь за хлебом стоит. И в это время появились танки. Наши окна выходили прямо на площадь Карла Маркса. А сестра говорит: «Это союзники, американцы!» Мы: «Откуда им тут взяться, это немцы». Мать в это время была в детском саду. Она там работала. Старшая сестра кричит: побежали к матери, спрячемся в детском саду у нее. Мать там почти и ночевала. Завод эвакуировался, а детей не всех успели вывезти. И вот она ждала, когда их отправят в тыл. В саду оставалось человек десять малышей. Сестры пошли к матери, а я убежал с пацанами немцев смотреть. Мы ничего не боялись. Наоборот, где стреляют, туда и мы бежим.
За танками пошли мотоциклисты с пулеметами. Народ стал подходить к ним. Они такие добродушные, как будто бы пришли самые лучшие друзья. Картина такая: народ не кинулся бежать, прятаться, а бросился в магазины. Стали тащить хлеб. Продавцы, конечно, сразу удрали оттуда. Моментально кинулись растаскивать пекарню, промтоварный магазин с игрушками. Немцы все это видят, тут же вытащили кинокамеру, фотоаппараты. Стали снимать. На гармошках губных играют. А мы побежали в пекарню за сухарями. Они лежали в армейских ящиках. И потом подлетела сестра, и мы с ней потащили ящик сухарей. Немцы же установили очередь в промтоварный магазин. Пропускают туда и снимают. И показывают: вы, мол, туда заходите, но берите с собой только то, что можете унести в руках, — не мешками, не сумками. Это они для того, чтобы было видно на фотографиях, что же люди тащат. Я тоже в конце зашел в магазин, а там уже все разобрали. Взял только две куклы без голов.
Как только первый день закончился и наступила темнота, началась стрельба-пальба. Мать пришла из детского сада, привела десять оставшихся детей. И отвела их в подвал.
На следующий день немцы повесили везде плакаты: «Жителям города Ростова-на-Дону. За каждого убитого немецкого солдата будут расстреляны 50 жителей. За каждого убитого немецкого офицера будут расстреляны 100 жителей. Комендант города оберфюрер такой-то». Второй плакат: «Все жители еврейской национальности должны носить желтые повязки. За неподчинение коменданту они будут расстреляны».
В. ЛЕМЕШЕВ. Сильных уличных боев в городе не было. Мы потом видели подбитые наши танки на улицах. Видел я немецкую танкетку. У нее впереди была прострелена башня. Мы залезали в нее, заметили кровь немцев. Открыли сзади «бардачок», а там — чулки, парфюмерия. Где-то, видимо, фашисты нахапали и возили с собой. Может быть, подарки для предполагаемых подружек…
