А. АГАФОНОВ. Когда наши ушли, первым делом мы обследовали горящие дома. Недалеко от нас горел радиокомитет, его наши же и подожгли. А там в подвале лежали радиоприемники. Туда лазили мужики и доставали их. А там в подвале, в темноте разглядеть аппаратуру невозможно было. Они поднимались наверх, распарывали упаковку и смотрели: если приемник был низкого класса, пинали его ногой и лезли за другим. Потом горящее здание рухнуло, вход завалило, несколько мужиков так и осталось в том подвале.
А. ГАВРИЛОВА. Работала я на заводе железобетонных конструкций. У меня было шестеро детей. Двое в войну умерли. Когда немцы входили в Ростов, побежали мы на фабрику-кухню, может что-то из продуктов удалось бы достать. Побежала и я. А там две кирпичные баррикады на улице стояли. Сами же их и строили. Ко мне приходят раз в воскресенье: давай, выходи баррикады строить. Я отвечаю: «Посмотрите, сколько у меня детей, куда я пойду?». Старшая дочь: давай я за тебя отработаю. Но один раз все-таки была — кирпичи подносила.
Так вот, когда я прибежала на фабрику-кухню, на одной из баррикад стрельба — там какой-то наш красноармеец оставался. Немец из-за одного угла стреляет, а он — из-за другого. Я между ними и оказалась. Немец мне кричит: «Вэг, матка, вэг!» Я поняла: он предупреждает — уходи!
Мы жили тогда в бараках. Когда немцы в город вошли, и к нам в бараки заглядывали. Кричали жутко: партизан, партизан! Мол, где партизаны? Какие партизаны, откуда нам знать? Мы, женщины, как овцы, сбились в кучу. Страх господен! А дети во дворе попрятались по туалетам. Поорали они и ушли. А позже наши бараки сгорели при бомбежке.
П. КЛИМОВА. Когда осенью 1941 года наши части оставили Ростов, немцы не сразу вошли в него. И вот над городом стояла зловещая тишина. Только собаки выли. А когда вой стихал, становилось еще страшнее. Словно он предвещал нам что-то ужасное. И пожаров было много. А ночью город, освещенный их огнями, выглядел просто жутким.
Л. ГРИГОРЬЯН. Первая оккупация была внезапной. Наша семья не успела эвакуироваться, и утром мы вышли на балкон. И увидели бегущего красноармейца, паренька, который снимал на бегу гимнастерку. Винтовку он тоже бросил через забор. Он был один, видимо, отставший. Он промчался по улице Горького, и буквально через пятнадцать минут появилась колонна немецких мотоциклистов. Их было не меньше 50. Все великолепно экипированы, в касках, с автоматами. Впечатление это произвело ужасное — несчастный, растерзанный красноармеец и эта механизированная, автоматизированная, мощная колонна. Было такое ощущение: приехали сверхчеловеки, и что это — навсегда.
А. АГАФОНОВ. Впервые мы увидели немцев на углу Красноармейской и Ворошиловского. Это была колонна мотоциклистов. Мотоциклист с автоматом наперевес сидел за рулем, а в люльке находился пулеметчик. Мы выпучили глаза. Мы стояли группой: Мишка Гущин, Ленька Закрыжевский и другие. Нам под четырнадцать подходило, уже подростки. День был очень холодный, морозный. Небо затянуто тучами. И все это усиливало гнетущее впечатление. Один мотоциклист оскалился, оскал его показался мне страшным. И крикнул: «Сталинюгенд». А мы уже знали, что такое Гитлерюгенд. Он расхохотался и показал на нас: «Пуф-пуф»… А потом на полном серьезе повернул пулемет на турели и дал очередь поверх наших голов. Мы прыснули, как воробьи. И сразу же оказались внутри двора. Нас душил мальчишеский гнев: хоть бы булыжником ответить! Ненависть без выхода особенно болезненна…
М. ВДОВИН. После взятия Таганрога в октябре 1941 года немцы хотели с ходу взять Ростов. Но это у них не получилось, были затяжные бои. Однако немцы на улицах города появились неожиданно. 20 ноября меня мать послала к своей сестре. Мы жили рядом с кинотеатром «Красный маяк» по Братскому переулку. А сестра жила на улице Тельмана. Маму звали Прасковья Мелентьевна и сестру Анастасия Мелентьевна, девичья фамилия Голованенко. Возвращался я по улице Островского. Там на углу 5-й улицы находилось 8-е отделение милиции. Около здания стояли несколько милиционеров. Иду я домой и недалеко от отделения встречаю нашего участкового уполномоченного Ефремова. Он шел с одним милиционером и спросил у меня: «Ты ничего подозрительного не видел?» Я говорю: «Да нет, вроде ничего». Подхожу к Халтуринскому переулку, навстречу — несколько знакомых ребят из нашей школы, только из другого класса. «О чем ты с немцами разговаривал?». Я: «С какими еще немцами? Это Ефремов пошел с одним милиционером». — «Да ты что! Немцы точно в таких шинелях на углу Братского переулка из аптеки комиссара вывели и допрашивают». А это как раз было на моем пути домой. Я прибавил шагу. Когда подошел ближе, увидел: на ступенях аптеки стояла ее заведующая, а на другом углу — наша соседка Нина Георгиевна Волкова, она работала врачом в 7-й поликлинике. А на крыльце углового дома, где как раз жила заведующая аптекой, сидит полковой комиссар. Около него четыре немца и мужчина в штатском. Немецкий офицер с пистолетом спрашивает у нашего: «Капитан? Майор? Полковник?». Человек в штатском объясняет: «Это полковой комиссар, у него в петлицах четыре шпалы, а на рукаве звездочка». Немец тотчас же поднял пистолет и выстрелил ему в висок. Тот упал, а они повернулись и пошли вниз по Братскому по направлению к 5-й улице. Там в то время находился областной военкомат. Все сотрудники военкомата немцами были расстреляны. Трупы валялись и в здании, и около него. Потом мы, мальчишки, ходили в это здание. Но вот загадка, как областной военком полковой комиссар Денис Денисович Малневский (я позже узнал, как его звали) сумел выйти из этого здания и попал в аптеку? Как его немцы там нашли? Он несколько дней пролежал на улице.
Позже мужчины нашего квартала его похоронили, сначала на кладбище Нового поселения, а потом, когда наши войска вернулись в город, — на Братском, на главной аллее. Я остался единственный из живых, кто видел гибель военкома Малневского.
Почему же наши люди путали немцев с милицией? Слухи такие по городу ходили, что немцы вошли в город в наших милицейских шинелях. Дело в том, что перед войной, примерно в 39-м году, вся наша милиция была переодета в новую форму. И носила шинели точно такого же зеленого цвета, как и у немецкой армии. Только у наших на левом рукаве был государственный герб. Люди путали шинели по цвету. В красноармейские шинели немцы переодевались — это да. Немцы в такой форме захватили железнодорожный мост. Примерно 60 человек переправились на тот берег, об этом мне рассказывали знакомые. Но этих немцев там уничтожили.
Ш. ЧАГАЕВ. Первая оккупация была быстрой и странной. Вначале город сильно бомбили. И вот 19 ноября 41-го года — тишина. Единственное, что было слышно: в районе Больших Салов, в стороне Военведа, нынешнего Северного массива, — сильнейшая канонада. Оттуда и наступали немцы. Наши благополучно отступили за Дон. Уличных боев, а тем более борьбы за каждый дом, не было. И те фотографии, которые сохранились с того времени, — это взятие Ростова, а не его оборона в ноябре 41-го года. Первый захват Ростова достался немцам не очень легко, но для города большого урона тоже не было. Настроение, особенно, у нас, мальчишек, было непонятное даже. Для нас было интересно: что же это за немцы? И если бы в город в первый раз пришли полевые войска немецкие, как пришли во вторую оккупацию, мы бы, может быть, не так их боялись. Но вошли-то эсэсовцы, их моторизованные части. У них на рукавах были вышивки: «Адольф Гитлер». Я не раз видел эти нашивки. Они были подобраны по росту: крупные, и у многих их них, особенно у офицеров, были перстни, на которых была изображена «Мертвая голова». Эти перстни изготовлены были не то из серебра, не то из алюминия.
М. ВДОВИН. 21 ноября, на второй день оккупации, в нашем районе на Новом поселении все магазины еще торговали хлебом по нашим карточкам. Куда потом деньги продавцы девали? Сдавать их было уже некому. Это тоже говорит о неожиданности вступления немцев в город. Немцев сдерживали в районе поселков Чкалова и Орджоникидзе. Они же вошли в город со стороны Хопров, разъезда Западный, через Красный город-сад, Ботанический сад, вышли к вокзалу на Новое поселение. Немцы сразу вывесили приказы: за хранение оружия — расстрел, за неподчинение оккупационным властям — расстрел, всем евреям пройти перерегистрацию. От немцев мы узнали, что бои идут под Москвой в районе Химок, о чем наша печать не сообщала. И мы совершенно не знали, что Ленинград находится в блокаде уже два месяца.
