Л. ВВЕДЕНСКАЯ. После первой оккупации мой муж снова работал военным комендантом города. Он мне потом рассказывал перед самым вступлением немцев, летом 42-го, раздается в комендатуре телефонный звонок из какого-то продовольственного магазина с окраины. Продавщица и говорит «В магазине немцы с автоматами. Можно ли им что-либо продавать?» Муж ей: «Удирайте скорее! И если сможете, запирайте магазин!» Вот психология наших людей: все спрашивать у начальства, даже в такой нелепой ситуации. Так муж узнал, что немцы уже в городе. Уходил он одним из последних. Машина попала под бомбежку. Он успел открыть дверцу и выпрыгнуть в кювет, а через несколько секунд автомобиль вместе с водителем взлетел на воздух.

Л. ШАБАЛИНА. Когда немцы уже входили в город, я с соседкой Верой Борисовной (фамилию я ее уже забыла, она была бывшей хозяйкой нашего дома) пошла на ссыпку, в амбары, вниз к Дону, что-нибудь раздобыть из продуктов — как все. Взяли пшена в мешочках на плечо и вверх. А в это время немцы на улице показались. Стоят на подножках машин, стреляют во все стороны. Люди разбегались, некоторые падали. Нас Бог пронес.

А потом мы с ребятами нашего двора Колькой Гринюком, Сашкой Исаевым пошли в Нахичевань на мыловаренный завод. Подсолнечное масло лилось прямо по улице. Кругом стрельба началась. Мы отсиживались в какой-то уборной. Но не идти же домой с пустыми руками. Набрали по дороге каустической соды. Пока я шла вспотела было жарко. И эта сода разъела всю блузку. А она у меня одна-единственная. Мать меня так тогда отругала. Дорого досталась мне та сода.

В. ЛЕМЕШЕВ. Мы определяли места боев после вступления немцев в город. Много нашей техники было на вокзале. А на Ростов-горе, там, где проходила железная дорога, было вообще страшное месиво — бомбили то место ужасно. На углу улиц Буденновской и Московской, там, где сейчас трамвайное кольцо маршрутов 6 и 16, был раньше бульвар. Там стоял тяжелый танк ИС. Он врезался в изгородь, но не сгорел, был только подбит.

В. ВИННИКОВА. Недалеко от нас горели склады. Зарево было видно издалека и такой треск стоял, что просто жуть. Немцы входили в город веселые. Сидят на танках, машинах, улыбаются смеются… Я смотрела в щелку, через забор.

Т. ТАРАСОВА. Перед приходом немцев мы сидели 8 суток в подвале — прятались от бомбежек. Это дом на Соколова и Станиславского, за Госбанком там сейчас во дворе «Союзпечать» находится. И вот немцы заходят во двор. А у нас один сосед немного говорил по-немецки. Он вышел и стал объяснять, здесь только старики, женщины и дети. Немцы стали кричать пусть мол, выходят. Хотели проверить. И вот мы стали выбираться из подвала. Мне было 10 лет, а идти я тогда не могла — все тело было в чирьях. Мама меня вынесла, на руках. И вот первое, что я увидела, направленное на нас дуло автомата. Страшно было, словами не рассказать. Но немцы нас не тронули. Походили по двору, кое-что забрали в квартирах, велосипеды в первую очередь.

Л. ГРИГОРЬЯН. Стою я на углу Буденновского и Горького и вижу едут конные немцы. Вдруг из подъезда ближайшего дома выходят человек шесть картинных казаков. Вот с такими длинными бородами, наверное, с навесными, усами, с околышами. И подносят немцам хлеб-соль. Откуда бы им тут взяться? Может; это все и разыграно было, мне так показалось.

А вот на углу Театрального и Большой Садовой я видел настоящий казачий патруль. Все красавцы, с чубами точно на иллюстрациях Королькова к «Тихому Дону». Просто классика. Они едут, и стоит старушонка: «Соколики! Орлы!» Это были красновцы.

В. АНДРЮЩЕНКО. Когда немцы пришли на нашу улицу они устроили себе что-то вроде праздника. Взяли у кого-то большой стол, поставили его прямо посреди дороги, отобрали у наших соседей патефон, натаскали пластинок. Политические песни выбрасывали, нашли «Катюшу», и слушали, в основном, ее. И странно — ведь это тоже патриотическая песня: девушка ждет своего любимого — бойца. Но немцам, видимо, нравилась мелодия.

Моя бабушка Варвара, а она была очень смелая женщина, пошла в комендатуру жаловаться, много, мол, шума. Ее там выслушали. Немцы потом вернули и стол, и патефон, и оставшиеся пластинки.

Э. БАРСУКОВ. Многие эвакуировались. В пустые квартиры стали заселяться чужие люди. На улицах валялись горы книг. Их рвали, выбрасывали в окна. Особенно много выкидывали политической литературы, портретов Сталина. Те, кто постарше, помнили немцев по 1918 году, когда они оккупировали Ростов. И говорили: «Не надо поднимать панику. Немцы — культурная нация, ничего плохого нам не сделают». Отрезвление пришло очень быстро. Начались облавы, улицы перекрывались. Мой дядька, Павел Иванович, попал в такую облаву, и его чуть не расстреляли.

А. ЛЕНКОВА. Многое из того, что происходило тогда, позже некоторые выдавали совсем в других красках.

В середине шестидесятых годов «Вечерка» стала печатать повесть горьковского журналиста: «Ее звали Лида». О горьковской учительнице русского языка и литературы, которая учит ребят писать сочинения на тему героизма. А они, школьники, в том числе и собственные сыновья, не знают, что и она сама героиня. Все происходило в Ростове. Когда вошли немцы, эта отважная девушка разорвала телефонный провод, нарушила связь, что-то еще там натворила. А я тогда печаталась в этой газете, и ко мне пришли люди, живущие на пятом этаже нашего дома. С возмущением они стали рассказывать, как было на самом деле. А было так: знойным июльским днем, когда наши войска уже оставили эту часть города, а немцы в нее еще не вступили, обитатели маленьких домиков, то ли на Театральной, то ли на Доломановском бросились по магазинам. 15-летний Славка и его дружки катили головки сыра, бочонки с вином. Как рассказывала мне Славкина мать, Лида напилась и вышла на улицу. Увидели они спину немца, тянущего провод. А когда он удалился, Славкина мать подняла провод с земли, попробовала на изгиб и говорит: «Хорошо на него белье вешать». Пьяная Лидка: «За чем дело стало?». И отмотала ей с десяток метров. Когда немцы обнаружили порыв связи, подкатили к дому пушку и дали пару выстрелов по этому двору. После одного из них повалилась стена. Ею придавило 12-летнюю Дину Преснову, а мать ее убило. Так вот рассказ бабы Дуни, матери Славки дополнила мне эта самая Дина, которая жила со мной на одной лестничной площадке. Она тоже возмущалась тем, как из Лидки сделали героиню. Отец этой самой Лиды был белым офицером и всего скорее был репрессирован. Когда пришли немцы, она повесила его портрет в белогвардейском мундире. Завела дружбу с немецкими офицерами, разъезжала с ними на легковых машинах, кутила напропалую. Когда же осиротевшая по ее милости Дина приходила к ней попросить кусок хлеба, немец пугал ее пистолетом, а Лидка хохотала. Я рассказала об этом в редакции и повесть печатать дальше не стали.

Н. КОРОЛЕВА. Через некоторое время как немцы пришли, нам предложили сделать какие-то прививки. Ходили по квартирам и говорили об этом. Прихожу я в ближайший пункт, там полно народу. Сидит врач в белом халате, медицинские инструменты… А люди, которые народ собирают, то выходят из комнаты, то заходят. Все толкаются, а подходить не решаются. Я была смелая. Приблизилась к столу. А врач мне тихонькой говорит: «Уходите отсюда!». Я попятилась — и ходу оттуда. Что потом там было, не знаю. Но говорили, что одни заболели после этих уколов, другие умерли.

Л. ГРИГОРЬЯН. Началась обычная страшноватая жизнь. Мне-то что — 11 лет — возраст бесстрашия. Я ходил совершенно спокойно по городу с ребятами. Воровали тогда в городе по-черному. У многих было ощущение, что это навсегда. Потом появилась всякая шваль и нечисть. Чтобы завладеть квартирами, имуществом соседей, вырывали людей мгновенно. И невероятно просто. Донос — и все.

В. ГАЛУСТЯН. К нам пришел староста Попов. Он сказал, что у нас будет на постое румынский командир. Мы очень испугались, особенно мама боялась за меня. Она им и говорит: «У нас в доме есть две пустые квартиры, отремонтированные». Староста же отвечает: «Офицеру нужно, чтобы его обслуживали».