Постепенно к людям вернулось их человеческое лицо. Разложили продукты, стали угощать тех, у кого их не было.
А. КАРАПЕТЯН. В школе были организованы разные отряды: как бороться с зажигалками, как сбрасывать их с крыш. Учеба как-то уже не шла.
Все мы ходили на рытье окопов, траншей, противотанковых рвов. В обязательном порядке всех забирали. Мы уходили за город на несколько дней. Рыли только лопатами, никаких механизмов не было. Взрослые были подавлены. У многих дома были маленькие дети, которых оставляли на старших детей. А было еще прохладно. Было очень строго, уйти — нельзя. Хотя мы иной раз убегали. Нас интересовало все, что происходило вокруг, и мы, мальчишки, везде совали свой нос, хотели быть в центре событий. Были какие-то организаторы, которые отвечали за ход работ, были списки.
Во дворе у нас жили пацаны, самый старший Валька Черненко, хулиганистый такой. Отец у него был пьяница. Средний сын, Юрка, был моего возраста, а младший — Толя. Рядом жил Кимка. Где находятся немцы, по радио не передавали. Поэтому мы практически ничего не знали. Кое-что мы узнавали по разговорам, проходили по городу какие-то воинские части, от них кое-что узнавали. У нас, пацанов, было возбужденное состояние ждали больших событий, чувствовали: мы в них тоже участвуем.
Л. ШАБАЛИНА. Весной 42-го Ростов снова стали сильно бомбить. Сначала мы прятались под столом. К нам прибилась какая-то большая собака. Когда немцы налетали на город, они иногда с самолетов бросали бочки со смолой. И вот эта собака попала под смолу и ходила вся черная. И потому нас никто с ней не пускал прятаться. А потом нас стала звать к себе баба Дора, мать соседа Петра Котлярова: «Идите к нам, вместе умирать будем».
В. АНДРЮЩЕНКО. У нас была собачонка. Перед бомбежкой садилась в подвале у входа. Одно ухо, которое внутрь подвала направлено, — лежит. Другое на улицу торчит, слушает откуда и чьи летят самолеты. Она по звуку различала наши и немецкие. Наших не боялась, а при подлете немецких пряталась в подвал.
Мы жили в Рабочем городке рядом с железной дорогой и ее часто бомбили. Мне уже потом летчики рассказывали, что бомбить ее очень трудно — много бомб сыпалось на ближайшие дома. У меня в притолоке над дверью до сих пор осколок торчит. Стал я недавно там что-то подправлять и руку поранил. Думал, гвоздь, а потом смотрю — кусочек железа. Однажды бомбежка началась так неожиданно, что мама (Татьяна Трофимовна ее звали) не успела снять с плиты кастрюлю. Вспомнили о ней уже в подвале. Я и говорю: дай я сбегаю и сниму ее. Бомбежка бомбежкой, а еда ценилась высоко, вдруг все подгорит. Вроде бы притихло немного, я и выскочил. А в это время новая волна налета. Бомбы стали падать где-то рядом, и дверь наша на петлях болтается туда-сюда — от взрывной волны. Скрип стоит страшный. И вот что меня поразило: я боялся не бомб, а почему-то этой двери. Ухватился за нее, повис и стараюсь остановить. А она вместе со мной раскачивается, а я все о стенку стукаюсь…
Т. ХАЗАГЕРОВ. 22 июня 42-го года была жуткая бомбежка. Может быть, немцы так хотели отметить годовщину войны. Это случилось часов в 16–17. На улицах было много гуляющих. А наша служба противовоздушной обороны не успела дать сигнал тревоги. Бомбы упали в районе горсада прямо в толпу людей. Было очень много трупов. На телегах везли кровавое месиво. Страшно смотреть было! Какова была цель такой бомбежки? Трудно сказать. Никаких важных военных объектов рядом не было. Наверное, чтобы запугать людей.
В. ЛЕМЕШЕВ. Когда бомбили железную дорогу, то иногда бомбы попадали в составы со снарядами. Вот тогда были чудовищные взрывы. Земля тряслась, и все было в громадном зареве. Колеса, куски вагонов долетали чуть ли не до Красноармейской. Если такой кусок железа упадет на хату — хате привет.
Л. ВВЕДЕНСКАЯ. В наш дом попала большая бомба, убило двух стариков. И мы переселились в здание, где сейчас находится гостиница «Южная», тогда это был жилой дом. Там были необычайно глубокие подвалы. К середине лета город стали бомбить все чаще и чаще. Всех родственников работников гарнизона эвакуировали. Я уезжала последней. Вернее, меня увезли. Чуть ли не в ковер завернули. Я уговаривала уехать со мной двух старичков, наших соседей. Они — ни в какую: «Тут и умрем!».
А. КАРАПЕТЯН. На нашей улице стояла медицинская машина госпиталя. Это было перед вступлением немцев в Ростов в июле 42-го. А тут налет. В это время хирург делал какую-то операцию. Самолет прострелил очередью эту машину. Врача всего распотрошило, а санитарку убило сразу. Я открываю дверь, а он кричит: «Дайте мне яду!». Понимает, что рана смертельная, чтобы не мучиться. Увидел меня: «Пойди, возьми такой-то пузырек». А откуда я знаю, что там, где написано. Посмотрел — ничего что он сказал, не нашел. И никто больше к нему так и не подошел. Немцы пришли, а он уже мертвый лежал.
А. ГАВРИЛОВА. Перед второй оккупацией город страшно бомбили.
Я смену отрабатывала, кто-то прибегает и кричит: спасайте детей, бараки горят. А они находились недалеко от железобетонного завода, где я работала. Пока прибежали, десять бараков сгорело. Только два кирпичных осталось. Тот, в котором я жила, как раз уцелел. Недели две отбоя воздушной тревоги вообще не было. Многие так и сидели по подвалам. Перенесли туда раскладушки, керосинки, готовили еду.
Б. САФОНОВ. Во время бомбежек мы поднимались на крышу — тушить зажигалки. Но наш дом, а он стоял на углу Пушкинской и Соколова, уцелел, даже ни одна зажигалка не попала.
А. АГАФОНОВ. Отступая, наши взорвали железнодорожный мост. Его часто бомбили, но он каким-то чудом держался. Еще в августе 41-го года в одну из самых первых бомбежек Ростова немецкий самолет сбросил огромную бомбу, наверное, в тонну весом. Она взорвалась недалеко, на переезде, и угодила в двухэтажный дом. Так его рассекло на две части, и видно было все комнаты.
Немцы нашли чертежи взорванного моста, а построен он был в 1914 году, и из Франции привезли готовые фермы, и быстро мост восстановили.
Б. САФОНОВ. Немцы наладили и другой мост, там рядом был наплавной для транспорта и пешеходов. Согнали наших пленных и из разрушенных соседних домов сделали спуск, до этого там был очень крутой съезд.
А. АГАФОНОВ. Уличных боев летом 1942 года в городе тоже не было. И снова баррикады мешали нашему отступлению. На нашей баррикаде появился лейтенант и два бойца. Сказали, что они будут держать здесь оборону. Прикрытие, наверное. Они заходили к нам во двор, разговаривали с женщинами. Лейтенант показывал еще фотографию своей семьи. Немцы, конечно, их убили. Женщины похоронили их прямо на улице, у стены дома. Позже, уже в 60-е годы, на этом месте как раз поставили какую-то забегаловку. Жильцы дома долго протестовали, говорили, что здесь похоронены в годы войны красноармейцы. И наконец, добились своего — забегаловку убрали. Стали раскапывать могилу. Сначала показались сапоги, потом останки. Искали паспорта, но никаких документов не нашли. Фотография истлела, на ней уже ничего нельзя было разобрать. Их перезахоронили. И ту щель, куда в 41-м закопали снаряды, тоже вспомнили. Начали газ проводить, жители и показали, где они зарыты. Приезжали саперы, обезвреживали их.
Л. ГРИГОРЬЯН. Перед самым приходом немцев мы с бабушкой, мамой, соседями начали своим пехом отступать. Дошли до Александровки. Попали под обстрел. Прятались в доте. Для боевых действий он не пригодился, а вот нам послужил. Из этого дота мы и услышали немецкую речь. Выбрались и пошли обратно — по домам.
М. ВДОВИН. В первую оккупацию отец, его звали — Алексей Николаевич, уходил из города. Эвакуации мирного населения практически не было. Приехал сюда Семен Михайлович Буденный (это было в 42-м году) и сказал: я Ростов в 20-м году брал, я его и оборонять буду. Для немцев здесь будет могила, второй Севастополь. Для того, чтобы выехать из города, даже совсем недалеко, нужно было иметь разрешение. Чтобы выехать в другой город, необходимо было иметь вызов из этого города и согласие местных властей. Так вот, моя крестная мать, старшая сестра мамы, жила в Грузии. Она прислала свое согласие принять нас, справку Кутаисского горисполкома, что жилплощадью она обеспечена и может приютить семью своей сестры. Куда только не обращалась моя мать, куда только не ходила — и в милицию, и в городскую администрацию, разрешение на выезд не дали. Ростов, мол, сдаваться не будет, а будет обороняться, вы нужны здесь. А немцы подошли к Ростову стремительно. Уже позже я узнал, что причиной такого стремительного наступления был разгром наших армий под Харьковом.
