Уэксфорд пожелал всем доброго утра и подошел к Челлу, который, увидев, кто пришел, тут же, словно лампочку, «выключил» улыбку.

— Айвен ушел на весь день, — сообщил он. В последний раз восхищенно взглянув на открытку, он положил ее в карман. — Ничего не могу вам сказать. Только знаю, что, когда он сидел со своими вырезками, то вдруг воскликнул: «О господи!» Видимо, нашел что-то интересное для вас.

— Какие вырезки?

— Он ведь дизайнер. Я думал, вы знаете. Ну так вот, о нем пишут в газетах, журналах, а он вырезает эти статьи и наклеивает их в альбом.

Пегги замолчала, и теперь все присутствующие ждали реакции Уэксфорда. Он тихо сказал Челлу:

— Вы не позволите мне взглянуть на этот альбом?

— Нет, нам нельзя. Знаете, что потом будет? Айвен убьет меня. Он и так нагрубил мне перед тем, как ушел, только за то, что я вчера оставил белье для стирки. Так что я никак не могу вам помочь, мне ни к чему эта головная боль, понятно?

Проститутка захихикала.

— Я чувствую себя очень подавленным, — пожаловался Челл, — собираюсь взять деньги за целый месяц и купить что-нибудь из одежды себе в награду. — Задрав подбородок, он удалился, громко хлопнув парадной дверью.

— Хорошо устроился, — откомментировала Пегги, проведя грязной рукой по лицу и оставив черный след над красивой бровью. — Хорошо жить на содержании у кого-то, правда, Джонни?

— Я же забочусь о ней, разве не так? — пробормотал Лэмонт, обнимая ребенка, чтобы показать, к кому относятся его слова. — Я делаю для нее практически все со дня ее рождения.

— За исключением того времени, когда находишься в пабе.

— Каких-то паршивых три часа в обеденное время! А ты оставляешь меня с ней каждый вечер. Я пошел спать. — Он приподнял малышку к себе на плечо и, подойдя к нижней ступеньке лестницы, бросил на Пегги взгляд, в котором, как показалось Уэксфорду, было больше оскорбленной любви, чем неприязни.

— Послушайте, мистер Как-вас-там, — обратилась к нему Пегги. — Когда вы собираетесь открыть комнату Лавди, чтобы я смогла опять сдать ее? Хозяева уже потеряли четырнадцать фунтов, и это не дает им спать по ночам.

— А что, кто-то хочет снять ее?

— Конечно, вот она. — Пегги указала на проститутку, которая тоже кивнула. — Забавно, не правда ли? Просто обхохочешься! Такой парень, как вы, скорее заплатит семь фунтов в неделю, чтобы не жить в ней.

— Это на два фунта в неделю меньше, чем плачу я, — заметила другая девушка.

— Ну ладно, я не обсуждаю дела хозяев на публике, — раздраженно заявила Пегги. Она спрыгнула со стола, подхватив молочные бутылки. — Лучше спуститесь со мной в нашу берлогу.

Уэксфорд пошел следом за ней, бормоча, что этим делом руководит не он. В подвальной комнате Лэмонт лежал на кровати, уставившись в потолок. Пегги не обратила на него никакого внимания и стала шарить среди писем, лежавших на каминной доске.

— Я ищу какую-нибудь бумажку, — объяснила она, — чтобы вы записали, с кем нужно связаться, чтобы вернуть комнату.

— Может быть, эта подойдет? — спросил Уэксфорд, взяв листок, лежащий сверху кучи грязной бумаги у ножки кровати. Протягивая его Пегги, он заметил, что это была спецификация агентства недвижимости на дом в Брикстоне, выставленный на продажу за 4995 фунтов.

— Нет, эту нельзя. — Лэмонт вскочил с кровати, выхватил бумагу, смял ее и швырнул в закопченное углубление позади электрокамина.

Пегги ехидно заметила:

— Ты же говорил, что выбросишь это, — господи, когда же? — кажется, в позапрошлый выходной. Ну почему не навести порядок, вместо того чтобы валяться целыми днями в кровати?! В любом случае тебе пора вставать, если тебе будет звонить тот парень насчет работы на телевидении. Ты дал ему номер «Великого князя»?

Лэмонт кивнул. Он встал с кровати, подошел к Пегги и обнял ее.

— Эх, тебя только могила исправит, — сказала она, однако не оттолкнув его, и, обратившись к Уэксфорду, произнесла: — Вы можете написать здесь, на обратной стороне этого конверта.

Уэксфорд записал номер полицейского участка Говарда и, взглянув на часы, увидел, что час уже прошел.

Суперинтендент разложил перед собой тщательно восстановленные фотографии и снимки Лавди Морган, сделанные после смерти: голубые глаза, светлые волосы, розовые губы и щеки, но для всякого человека, видевшего смерть, эго была всего лишь посмертная маска, бездушная раскрашенная оболочка.

— Да, губы такие безжизненные, — заметил Уэксфорд. — Неужели вы покажете это ее матери?

— Мы не нашли ее мать, чтобы показывать ей.

— Я нашел, — произнес Уэксфорд и рассказал все, что узнал.

Говард слушал его, согласно кивая, правда с некоторой неуверенностью.

— Лучше привезти ее сюда, — решил он. — Она должна опознать тело. Лучше, чтобы за ней поехал ты. Возьми с собой Клементса и, может быть, женщину-констебля. Думаю, тебе следует поехать прямо сейчас, Рэдж.

— Мне? — уставился на него Уэксфорд. — Надеюсь, ты не станешь посылать меня туда и…

Он чувствовал себя Хасаном, слышавшим о пытках, которым подвергали влюбленных, но, к счастью, не видевшим их и, естественно, испытавшим ужас и возмущение, когда Гарун аль-Рашид велел пытать их в его присутствии.

Говард не был восточным садистом. Он выглядел измученным, худое лицо его побледнело.

— Конечно, я не могу тебе приказывать. Ты — мой дядя, но…

— Никаких «но», и дядя мне не дядя. Я иду, — заявил Уэксфорд.

Он позвонил Мелани, как и обещал. Со слабой надеждой и страхом спросил:

— Слышно что-нибудь о Луизе? — Взглянув на часы, обнаружил, что уже шел второй час, то есть уже могли быть какие-то новости, если бы Луиза позвонила.

— Ни слова, — ответила Мелани.

Так… Надо осторожно подготовить почву.

— Я бы мог… — чуть дыша от страха, продолжил он, — есть люди, с которыми вам надо бы поговорить. Могу ли я приехать к вам прямо сейчас?

— Бейкер говорил, что нам никогда не удастся ее опознать, — сказал Говард. — Для него это будет потрясением. Не делай такое несчастное лицо, Рэдж. Она же должна была быть чьим-то ребенком.

Клементс сел за руль, и они поехали через Гайд-парк, где уже появились нарциссы.

— Не рановато ли? — спросил Уэксфорд с пересохшим горлом.

— С луковицами что-то делают, сэр, как-то обрабатывают их, и нарциссы зацветают раньше положенного времени. — «Клементс, как всегда, знает все обо всем, — раздраженно подумал Уэксфорд, — и умудряется это преподнести так, что просто неприятно слушать». — Не понимаю, почему не дать вещам идти своей чередой и не действовать против природы? А потом ведь займутся кукушками и заставят их прилетать в декабре.

На всех светофорах Кингс-роуд загорался красный свет, поэтому продвигались они медленно, а когда Клементс свернул в арку к Лейсбрук-Плейс, Уэксфорд почувствовал себя совершенно больным, как тридцать лет назад перед экзаменом на должность инспектора. Кирпичная кладка Лейсбрук-Хаус сверкала на солнце словно янтарь, а деревья оставались серебристо-серыми и еще не тронутыми весенней зеленью, но форсития была ослепительно золотой, а маленькие серебристые «букеты», которые он заметил среди подснежников, выглядели как кусты волчьей ягоды, и они были рассыпаны по всей лужайке. Было очень тихо и спокойно. Дом грелся в робких лучах солнца; в воздухе пахло свежестью — и никаких следов выхлопных газов, к которым Уэксфорд уже начал привыкать.

Молодая, довольно энергичная горничная впустила его в дом и сказала:

— Она сообщила мне, что вы придете. Входите и чувствуйте себя как дома. Миссис Дербон наверху с ребенком. — Была ли это новая поденщица, которая воровала вещи и которая могла унести шарф от Гуччи, но не сделала этого? Увидев полицейскую машину, горничная удивилась: — А они?

— Они останутся там, — пояснил Уэксфорд и прошел в комнату, где Дербон показывал ему карты, а его жена открыла душу.