Очень занят был в эти первые дни плавания и начальник экспедиции. Мне лишь изредка удавалось увидеть, как он быстро проходит по коридору, упрямо наклонив голову и все время выставляя вперед левое плечо. Эта привычка придавала его походке какую-то особенную летящую стремительность.
Подробно поговорить с ним никак не удавалось. Но я все-таки остановил его однажды прямо на трапе и упросил ответить хоть на несколько вопросов.
Вот что я успел записать в блокноте:
«Изучение навигационных способностей угрей — главная задача нашей экспедиции. Если все пойдет успешно, мы надеемся, наконец, выяснить, какая именно из гипотез является правильной, и попытаться на основе полученных данных разработать новые навигационные приборы для вождения судов и подводных лодок в океане. Но темного тут пока еще много…
— А что лично вас, Андрей Васильевич, больше всего интересует в этой проблеме? Ведь вы по своей основной научной специальности, насколько мне известно, зоопсихолог. Может быть, есть какие-то основания говорить о разумном выборе угрями пути в океане, раз их поведение выглядит таким сложным? Трижды на протяжении своей жизни они так резко меняются, словно превращаясь из одного вида рыб в другой? И так уверенно находят себе путь без всяких ориентиров — ведь это очень сложное поведение…
— Ну, о каком-то разуме речных угрей говорить, конечно, не приходится. Это чепуха. Ими движут инстинкты, но только за миллионы лет эволюции так усложнившиеся, что людям малосведущим, вроде вас, в самом деле это может показаться сознательным поведением. Дело тут проще, хотя и не менее интересно. Просто изменяющиеся природные условия как бы включают поочередно определенные инстинкты.
— Но ведь для этого где-то в организме угрей уже должны быть заложены предпосылки для таких последовательных включений?
— Конечно, и вот это-то для меня самое интересное. План всей их жизни — сначала в море, потом в пресной воде, в озерах и реках, а затем снова в море — строго запрограммирован природой. Перемена внешних условий лишь последовательно включает одну часть этой жесткой программы за другой. И вот разобраться в этом чрезвычайно любопытно…
— Это даст какие-то новые идеи кибернетике?
— Возможно. Но пока мы заняты более частной проблемой: как и где запрограммировано у речных угрей столь совершенное «чувство ориентации» — вы эти два слова лучше возьмите в кавычки, это все-таки не совсем научный термин, как бы к вам не придрались.
— А работы Казимира Павловича Бека как-нибудь связаны с этой проблемой?
— Ага, коза в аквариуме вас озадачила. Ну, вам еще многое покажется, вероятно, странным в наших методах. Мы придерживаемся, так сказать, тактики «свободного полета». Бионика — наука принципиально коллективная, ее проблемы можно решить лишь общими усилиями представителей разных наук. Но в то же время и каждая наука находит в процессе общих исследований что-нибудь особенно интересное и важное именно для нее. Навигация речных угрей, как я уже говорил, наша главная тема. Но гонять ради нее одной по океанам такой плавучий институт, как наш «Богатырь», конечно, было бы глупо. Одновременно, параллельно мы решаем несколько проблем, и каждая лаборатория имеет свой особый план работ. И планы эти гибкие, они могут меняться. Мы считаем, что так полезнее. Для современного исследователя очень важно, по-моему, умение мыслить одновременно в нескольких различных направлениях — психологи называют такое мышление «симультанным». Ведь как делаются научные открытия — вы не задумывались об этом? Новое начинается на границах известного. Вот вы ведете какие-то опыты, исследования и вдруг сталкиваетесь с непонятным явлением. Можно отмахнуться от него, как от досадной помехи, какой-то неприятной ошибки в методике эксперимента. Это самое опасное! Сколько открытий не было сделано из-за того только, что люди, столкнувшись с непонятным, уходили от него в сторону или принимали за несущественное. А новое-то открывается чаще всего именно с «несущественного». Эксперимент важен не только тогда, когда он подтверждает уже существующую, пусть даже вашу собственную, взлелеянную гипотезу. Он может быть не менее важным и тогда, когда его данные этой гипотезе противоречат. Тут и нужно копать. Поэтому мы радуемся, когда наши сотрудники отвлекаются в сторону, почаще задумываются над вдруг возникшими непонятностями…
— Но так можно отвлекаться без конца и ни одной работы не завершить.
— Ну, к сожалению, неожиданности происходят не так уж часто, как бы нам хотелось, иначе бы мы просто завалили мир открытиями. Но наша методика предусматривает и весьма тщательную проверку «непонятного», детальное исследование его. Лаборатория биохимии давно ведет опыты по нырянию на большие глубины. Это вовсе не мешает им помогать другим лабораториям в разработке темных мест главной темы — навигации угрей. И кто знает, может, навигация что-то подскажет биохимикам и по физиологии ныряния. А если вдруг выплывает еще какая-то тема, все будут только рады».
Мы подходили к берегам Турции, и настало время выпустить на свободу пленных угрей, которых с такими приключениями ловили под проливным дождем в непогожую ночь, а потом мчали на самолете с берегов Балтики на Черное море.
Это был торжественный момент, привлекший всех на палубу. Прежде чем пустить угря в море, Волошин сам проверял миниатюрные сигнализаторы, укрепленные у каждого из них на гибком мускулистом теле так, чтобы не мешать свободно двигаться в любом направлении. Выглядели эти хитроумные приборы довольно невзрачно — просто пластмассовая коробочка, чуть побольше спичечной, Но из рассказов Волошина я знал, как пришлось «Эдисонам» поломать головы, чтобы уместить в этих коробочках достаточно мощный источник сигналов, которые можно улавливать сквозь толщу воды за несколько десятков километров, и батарейки электропитания.
— Работают в них бактерии, которых полным-полно в морской воде, — нахваливал свое детище Волошин, — Практически вечный двигатель, ей-богу, опровергает второй закон термодинамики…
Сейчас Сергей Сергеевич был сдержан и серьезен. Проверив и включив сигнализатор, он торжественно передавал угря Елене Павловне, которая так же осторожно пускала его в специальный шлюз. А мы, свесившись с борта, следили, как угри один за другим без малейшего всплеска исчезают в морской глубине.
Пожелав последнему угрю доброго пути, Волошин поспешил в камеру интроскопии, которую все почему-то упорно называли «локаторной», хотя к судовому локатору она никакого отношения не имела. Я последовал за ним.
В локаторной перед пультом сидел техник в синем комбинезоне и, прижимая обеими ладонями к голове круглые каучуковые пластины, вслушивался в таинственные голоса океана.
— Есть? — еще с порога спросил Волошин.
Техник понял вопрос по движению губ и весело ответил:
— Порядок! Сигналят вовсю, что твой маячок. Послушайте сами, Сергей Сергеевич.
Волошин сел рядом с ним и взял вторые наушники. Лицо его постепенно теряло непривычную серьезность и становилось опять насмешливым и задорным.
— Идут вместе, и черноморские и привозные, слышите? — спросил Волошина техник.
Тот кивнул. Техник, перехватив мой взгляд, снял наушники и протянул их мне.
Сквозь какие-то подводные шорохи и поскрипывания время от времени отчетливо доносились призывные сигналы. Они были различные: один — выше тоном и короткий, другой — протяжнее, басовитей. Первый сигнал мне уже был знаком, я слушал его вчера. Это нам сообщали о своем движении в морских глубинах местные угри, пойманные и снабженные сигнализаторами перед выходом в море из крымских-и кавказских речек. А теперь к ним присоединились и гости с берегов Балтики, чтобы вместе плыть в далекое Саргассово море. Найдут ли они туда дорогу?
Сигналы звучали бодро и успокаивающе, вторя один другому.
— Ну как?
Я оглянулся и увидел, что в дверь рубки заглядывают Елена Павловна и Логинов, а за ними собралась целая толпа.
— Как по компасу, — весело ответил Волошин, снимая наушники. — Жмут прямо на Босфор.
