– Это ерунда, это почти не видно! Попробуйте, пожалуйста, попробуйте!

Чтобы не выглядело, будто я капризничаю, прошлась по беззвучным клавишам.

– Нет, это невозможно, когда начну играть в темпе, будет мешать, это же правая рука.

– Мы перевернем наоборот, под левую, – с надрывной готовностью предложил конферансье.

– Да какая разница?!

– А давайте подложим ей что-нибудь под правые ножки стула, тогда правая рука будет на нужной высоте, – пошутил советник.

Конферансье с обожанием посмотрел на него.

Нет, всё, мое терпение лопнуло, я повертела головой в поисках директрисы и только собралась к ней рвануть, как конферансье цепко схватил меня за локоть:

– Я вас очень прошу, очень прошу! Сыграйте, пожалуйста, я не смогу пережить, если подведу столько народу! Все так ждали, девочки так готовились, это ужасно, это ужасно, и я один во всем виноват! Я готов сделать что угодно, ну давайте, я буду держать левую сторону синтезатора, чтобы было ровно?

Моя гневная решительность была сбита, я уставилась на него. Понятное дело, отказать ему язык не поворачивается, но играть, когда один – ноты держит, другой пианинку на весу… это как-то за пределами, все-таки не варьете. Они, почувствовав, что я сдаю оборону, стали говорить больше и разом, я перестала понимать.

– Нет, – начала я растерянно, – это невозможно. Вы будете качаться и шевелиться, я буду путаться.

– Мы не будем даже дышать!

– Но представляете, как это будет смотреться со стороны?

– Я скажу очень проникновенную речь, очень, вот увидите! Публика будет в полном восторге, это я обещаю! У нас нет выхода – девочки должны станцевать!

Совсем расстроившись, я отошла от них подальше (вдруг еще чего выкинут), отправилась искать директрису. Она давала последние напутствия девочкам, они были уже одеты, точнее, конечно, раздеты – одним словом, готовы к выходу. Стоят, как всегда, хихикают, волнуются, мерзнут. Стоим с ними, болтаем, ждем команды и вдруг видим: бежит к нам конферансье. В таких случаях обычно говорят: лица на нем не было. Но у него было лицо – у него было страшное лицо! Я сжалась: господи, что еще? Там больше нечему случаться! Максимально вжалась в стену, чтобы дать ему без помех промчаться мимо, но случилось худшее: он бежал ко мне.

– Это катастрофа! Нет адаптера!!!

Я не знала, что такое адаптер, поэтому его отсутствие меня не огорчило:

– Ничего, не расстраивайтесь.

Он, сбиваясь, объяснил, что без него система вообще не работает. Никак. Я в душе вздохнула с облегчением и пошла искать директрису. По пути наткнулась на вездесущего советника, сказала, что все, нет адаптера.

– Послушайте, – ответил он, – вы уже согласились играть без стольких этих штук, а сейчас опять уперлись! Сыграйте, а? Я так понял, что вы можете играть и без всего этого.

Пришлось объяснять, что я уже согласилась играть и без адаптера тоже, но теперь проблемы у конферансье.

Началось нервное совещание. Варианты были: послать за адаптером и ждать или отменять выступление. Я предложила сгонять домой за дисками с балетной музыкой, по дороге я бы подобрала подходящий вариант. Но директриса, подумав, отказалась:

– Видишь ли, мы единственная компания в округе, которая работает только под живую музыку, и здесь все наши спонсоры, которых мы убеждаем, что это необходимо. Я специально готовила так, чтобы номер был не под запись, мне необходимо сегодня – под пианиста. Ты можешь ждать?

– Подожду, конечно.

Конферансье сказал короткую блестящую речь, и публика прокричала в ответ:

– Конечно, подождем!

Началось ожидание.

Музыканты заиграли, кто танцевал, кто слонялся, конферансье периодически развлекал публику, как мог.

Минут через двадцать он подошел ко мне и поделился терзающей его тайной: он не был уверен, что адаптер дома (куда рванула жена). Он не помнит, видел ли его вообще.

Так…

– Тогда давайте скорее скажем директрисе об этом, нужно же как-то подготовиться, если что?!

– Нет! Еще есть надежда, возможно, это я просто нервничаю.

Ничего себе! Теперь нервничать стали вместе.

Послонявшись еще минут десять, подхожу:

– Какие новости, вы звонили жене?

– Да! Она забыла свой мобильный здесь, вот он.

Подходит несчастная директриса:

– Сколько еще ждать? Публика расходится, девочки мерзнут.

Конферансье разразился стенаниями и извинениями. И тут мне приходит гениальная идея:

– А давайте попросим музыкантов сыграть нам?! Они ж импровизаторы, они все могут!

– А они согласятся?

– А куда им деваться? Это будет феерически! Все недостатки спишутся на экспромт, родители будут счастливы, публика в восторге, трогательность момента добавит остроты, а потом все только об этом и будут говорить!

Мы плотоядно посмотрели на музыкантов и стали брать их в кольцо.

Директриса нанесла первый удар:

– Помогите, спасите, выручите, наша жизнь в ваших руках!

Они растерялись. Директриса добила:

– Девочки замерзают на цементном полу, публика ждет, нужно сыграть, иначе отсюда никто не уйдет.

– Но у нас нет опыта играния балета, – испуганно произнес честный ударник.

– С завтрашнего дня можете вписать в свое резюме, что есть! – выхожу на арену я. – Это очень просто, я сейчас все объясню.

Директриса ободряюще мне кивает и отступает назад, но далеко конвоиры не отходят. На всякий случай. Хотя, надо заметить, музыканты и не предпринимали попыток к бегству, они оказались гораздо сговорчивее меня. И я скороговоркой начала курс молодого бойца:

– Играть нужно две вещи. Первая – медленная, сладкая, романтическая, четыре четверти.

– Напойте, – сосредоточенно сказал саксофонист, прижевываясь к саксофону, – я попробую запомнить.

– Не надо, играйте свое, что привыкли, главное, чтобы было красиво, без напряга.

– Все равно спойте, мы возьмем ваш ритм.

Запела искомое па-де-де из «Дон Кихота». Через пару тактов осенило – ритмический рисунок там один в один – «Love Me Tender» от Элвиса Пресли. Забавно.

Они оттолкнулись от этого и начали шепотком импровизировать. Выходило просто отлично.

– Главное, держите квадрат.

Саксофонист, не отрываясь от инструмента, показал локтем на ударника:

– Пусть он держит.

Как он?! Я чуть было не ляпнула, что почему бы всем не подержать квадрат для верности?! Но промолчала: кто их знает, может, у них специфика такая? Ладно, буду сама считать.

– Долго так играть?

– Четыре квадрата, а потом повтор.

– Как повтор? – вздрогнули двое и перестали играть (я же забыла, что они импровизаторы!).

– Не надо повтора! Играйте как хотите, я махну, когда хватит.

– Хорошо.

– Отлично, а теперь вторая вещь: три четверти, в таком-то темпе, как бы подпрыгивая, с затактом и буйно.

Саксофонист недоверчиво поднял бровь, а ударник, напротив, обрадовался:

– Так пойдет?

И заиграл.

Раз: слабая доля.

Два: сильная доля.

Три: своей металлической кисточкой мазанул по поверхности.

Далее по кругу. Я растерялась:

– Нет, не так! Первая доля должна быть сильной, а остальные – слабые.

– Что, всегда? – ужаснулся он.

– Всегда.

– Какой кошмар.

Они начинают тихонько примеряться, звучит забавно, интересно, но необъяснимо-нелогично, пытаюсь представить танец с большими прыжками, но нет, не выпрыгивается. Прошу облегчить вторую долю или вовсе убрать. Плохо на меня посмотрели, но делают!

– Ну что, нормально?

– Отлично.

– Знаешь, – осенило вдруг гитариста, – а давай ты будешь петь? Будет то, что надо.

– Нет! Я не буду петь! В балете не поют, у вас все здорово! Я слов не знаю! – И, не дав им опомниться, сбежала говорить, что все готово.

Девочек выстроили, публику посадили, разволновавшийся конферансье вышел на середину и только собрался говорить, как в конце зала появилась его жена, она махала руками и кричала: «Я здесь, подождите!» Зал зааплодировал и захохотал. Большинство публики составляли родители и друзья, поэтому никто не сердился. Мужчины срочно стали готовить инструмент. Оказывается, мудрая женщина привезла еще педаль и плоскогубцы! Работа закипела. Мы благодарили музыкантов за отзывчивость, я расстроилась – с ними было бы эффектнее.