Я укладывал в центрифугу одну вещь за другой. Как-то раз я случайно услышал, как о ней говорили две женщины. Они сказали, что у нее нет мужа, и они должны прятать от нее своих мужей. Притом выглядела она совершенно безобидно. Возможно, она убежала от мужа. Слеза потекла у нее по щеке, оставляя след, и скатилась вниз.

— Извини.

— Да? — Она мяла ткань в руках и, казалось, не хотела, чтобы ей мешали. — В чем дело? — Теперь она все же взглянула на меня, ее черные глаза блестели.

— Почему ты плачешь?

— Как ты можешь меня об этом спрашивать? Мы ведь почти незнакомы. — Сжав в кулаке штанишки, она провела тыльной стороной руки по лицу, отирая влажный след.

— Иногда мы встречаемся, мимоходом, — сказал я и сообразил, что это, наверно, показалось ей попыткой оправдаться, притом неудачной. — Я спрашиваю только потому, что у тебя по щеке текла слеза.

— Я не плачу. Я стираю, и порошок ест мне глаза.

Я закрыл крышку центрифуги. Она начала было медленно крутиться, потом остановилась и задергалась.

— Может, у тебя есть другой стиральный порошок? — Женщина мне улыбнулась.

— Другой стиральный порошок? К сожалению, нет. Я тоже пользуюсь только этим. — Я показал на коробку. Стиральный порошок выдавали в лагере. Если человек хотел другой, он должен был выйти из лагеря и зайти в магазин по другую сторону улицы. Надо было пройти мимо привратника и мимо его красно-белого шлагбаума. Она разочарованно кивнула.

— Выкурим по одной? — Она положила брюки на стиральную доску. — Тебе редко приходится говорить с людьми, верно? — Она облизнула губы.

— Почему ты так решила?

— Потому что ты так бесцеремонно задаешь вопросы. О таких вещах ведь не спрашивают. — Она засмеялась. Этот смех я, наверно, должен был понимать как прощение. — Даже если бы я действительно плакала. Тем более.

— Ладно. — Я вдохнул дым сигареты и почувствовал нёбом приятно-противный сладковатый привкус, которым отличались только сигареты с Запада.

Теперь я могу сказать все, подумал я, и сказал:

— У тебя нет мужа.

— Почему ты спрашиваешь? — Она сощурила глаза и посмотрела на меня сверху вниз.

— Я не спрашиваю. Я знаю. Люди рассказывают друг о друге.

— Какие люди?

— Люди здесь, в лагере.

— А! — Она опять повернулась ко мне спиной и, с сигаретой в углу рта, стала полоскать брючки под краном. — Нелли, — она обернулась ко мне через плечо и протянула мокрую руку.

— У тебя на ресницах опять слеза.

— Это от дыма, — засмеялась она и, проведя пальцем под очками, стерла слезу.

— Да я понимаю, причин много. — Она протягивала мне руку, ждала. Я не решался пожать ее руку, и в то же время мне не терпелось это сделать. Обижать ее я не хотел. — Ханс.

— Что за рукопожатие. — В ее глазах я подметил отвращение.

— Какое же?

— В том-то и дело, что никакого. — Она заморгала и стала рукой разгонять дым. Когда она опять отвернулась к раковине, я отер руку о брюки.

— Ты открыла мою бутылку с посланием?

— Твою бутылку с посланием? — Она удивленно смотрела на меня, потом ее лицо прояснилось, как будто она только сейчас вспомнила, что несколько дней тому назад я спустил ей из окна бутылку, которую сперва поймала ее дочка, а потом она. — Ах, это.

— И что?

— Я не читала, еще не читала. — Она засмеялась. Л духи тоже были от тебя? Верно?

— Какие духи?

— Ты мне оставил у привратника духи. А за несколько дней до этого у меня на дверях комнаты оказался букет цветов. Они от тебя. Верно? Смотри не влюбись.

— Не беспокойся, любить я не могу.

Она недоуменно смотрела на меня.

"Не беспокойся, любить я не могу!" Я сказал это громко, чтобы перекрыть стук центрифуги. Однако она, судя по всему, была уверена в обратном, а потому смотрела недоверчиво. Я нажал на крышку центрифуги. Крышка отскочила и, несколько раз дернувшись, центрифуга остановилась.

— Так плохи дела? — Казалось, она не хочет принимать меня всерьез.

— Нет. — Я невольно улыбнулся, наклонился и запустил руку в центрифугу. — Ты ошибаешься. Дела вовсе не плохи.

— Если ты будешь шептать в барабан, я не пойму ни слова.

— Дела вовсе не плохи. — Я выпрямился и выжал рубашку.

— Как ты обращаешься со своим бельем! Можно подумать, у тебя в руках что-то хрупкое. — С насмешкой смотрела она на мои руки.

— Правда?

— Да.

— А разве белье — это не ценность? — Я наклонился и положил белье в корзину.

— Смотря как к этому относиться. — Она пожала плечами и села на скамейку. — Иди сюда, сядь со мной рядом. — Хотя мое белье было готово, и я мог уйти, я сел с ней рядом и, поскольку она молчала, а я не знал, что сказать, то я заметил:

— Представь себе, мне пришлось покупать новые вещи только потому, что я недостаточно бережно обращался с бельем.

— И что? Теперь ты купил себе новое.

— Ради этого я был вынужден пройти мимо привратника.

— Для этого ты как минимум вынужден был пройти мимо привратника.

Нелли искоса выжидательно смотрела на меня.

— Этого я не делал уже добрых тринадцать месяцев. — Я рассмеялся. Мне пришло в голову, что это не вяжется с историей о посланных мною цветах. Ведь на территории лагеря не было цветочного магазина, так откуда же этот посланец мог взять цветы, если не из города.

— Ты выдумываешь.

Чтобы подтвердить ее сомнения, я засмеялся, хотя смех мой звучал фальшиво, но этого она заметить не могла. Тем не менее я сказал:

— Ни духов, ни цветов, мне очень жаль. — Я покачал головой и удивился уверенности, с какой она подозревала в этом меня. Чем упорнее я это отрицал, тем вроде бы увереннее она становилась. Эта ее уверенность меня даже радовала, льстила мне.

Нелли рассмеялась, как будто поймала меня на лжи.

— Ну, так или иначе, я тебе благодарна. Но прими мое предосторежение всерьез. Ты зря потратишь силы.

Вот на что меня считают способным, сказал я себе, пока еще сам в это не веря. Может ведь быть и так, что она до сих пор не вскрыла мою бутылочную почту, и в данную секунду я ничего так горячо не желал, как того, чтобы она никогда ее не вскрыла, а в бутылке оказался бы пустой листок, или, по крайней мере, чтобы он еще оставался у меня. Мне понравилось представлять себе, как я ее люблю, то, что она считала меня способным любить, придавало мне в этот миг ощущение легкости и веселья. Какие же цветы висели перед ее дверью? И как можно решиться послать женщине цветы? Я завидовал ее поклоннику. Он умел даже выбрать духи, в то время как я здесь курил ее сигареты и рядился в его перья.

— Под конец мне попался сокамерник, который хотел, чтобы я его любил, — сказал я.

Нелли предложила мне вторую сигарету, которую я взял, словно я был не я, а кто-то другой, человек, который живет полной жизнью и каждый день болтает с такой женщиной, как Нелли, дарит цветы, любит и смеется.

— Ты был в тюрьме?

— Но я не мог, понимаешь. При том, что он был действительно симпатичный. Не такой, как те, с кем мне приходится жить здесь, в лагере.

— Чтобы любить мужчину, нужно, наверно, что — то другое, — она улыбнулась.

— Почему?

— Да так. Будучи мужчиной, хочу я сказать. А почему ты сидел в тюрьме?

— Ничего захватывающего.

— Когда ты однажды провожал меня домой, то рассказывал о неудавшемся побеге.

— Смешная история.

— Длинная?

— Да я уже не помню.

Она недоверчиво смотрела на меня.

— Года четыре, наверно.

Секунду она молчала, может быть, размышляла о том, что это означает: четыре года. Задумчиво постукивала носком туфли по стиральной машине. — Тебе хочется меня пощупать, правда?

— Потому что я был в тюрьме? — спросил я быстрее, чем успел подумать и выиграл время для того, чтобы испугаться и создать ее образ, который распался у меня на глазах, словно она была из пепла. Она показалась мне серой и расчетливой. Серенькая кучка, давно испробованная и давно сожженная.

— Мне очень жаль. С тех пор, как мы здесь разговариваем… — Я умолк и задумался: не обижу ли я ее ненароком, если признаюсь, что мне даже на секунду не приходило в голову к ней прикоснуться.