— Вы знали, что мои войска идут на Ставрополь? — спросил Шкуро.

— Знали. И послали людей к вам, но их перехватили большевики.

— А почему именно этой ночью начали восстание?

— Узнали, что вчера в конце дня добровольцы взяли Тихорецкую.

— Как узнали?

— У нас там есть свой человек. Дал шифрованную депешу. В Тихорецкой красные были взяты врасплох. Командующий Калнин бежал.

— А Сорокин? Его сняли?

— Таких сведений не имею. Он командует войсками красных к востоку от Екатеринодара.

— Деникин продолжает наступление?

— Нам сообщили, что армии дается передышка пять дней. Начнут шестнадцатого. Мы надеялись, что за это время добровольцы нам помогут.

— Боевые офицеры, а действовали так необдуманно. До Тихорецкой — двести верст. Не могли послать связных ко мне. Я бы ударил в момент восстания — и Ставрополь был бы нашим. Верно, Семеныч?

— Возможно, — ответил Солоцкий. — Но там сильный гарнизон.

— Я и без восстания вашего возьму город. Мои войска разгромили в Усть-Джегутинской три красных отряда! Хоть тогда ваш друг подъесаул Солоцкий заблудился со своей дивизией в лесу — не обижайся, Семеныч: что было, то было. В том бою я захватил все обозы и зарядные ящики, уйму хлеба, фуража, тридцать тысяч патронов. На полях возле Усть-Джегутинской и Бекешевской остались тысячи трупов изрубленных нами красноармейцев. Когда красные снова попытались наступать на меня и дошли до этих полей, то немедленно остановились и открыли митинг по своему обычаю. Постановили в наступление не идти — а то ведь их также изрубят. Вообще большевички очень боятся, когда видят поле боя с неубранными трупами своих соратников. Когда я решил идти на Ставрополь и мои войска пересекали железную дорогу, то в Баталпашинской мы изрубили полторы тысячи красных, и если бы не дурак есаул Козликин, взяли бы артиллерию со снарядами. Мне бы те орудия — и у меня тогда была бы армия. Я бы и Ставрополь взял бы и всю группу Минвод. А он испугался, что местные казаки его не поддержат и ушел, бросив такие трофеи. А когда переходили железку, я взял два поезда. В товарном — сто голов скота, пятьдесят лошадей, седла, амуниция, несколько сот винтовок, тысяч двадцать патронов… И Ставрополь я возьму. Вам, штабс-капитан, предлагаю сражаться вместе с нами, в нашем войске.

— Я с радостью пойду на большевиков под вашим командованием, господин полковник. Эту сволочь, которая пыталась меня расстрелять, я буду бить беспощадно. Поймать бы того красного корреспондента, что был там с матросами. Хотел видеть мою смерть, а я хочу видеть его смерть.

— Пойдете ротным в пластунский батальон — вчера там ранили командира, — сказал Шкуро тоном, не допускающим возражений: не отдавать же его в подчинение дружку. — Командир батальона — есаул Калядии. Отличный командир. Будете вместе бить красных.

— Этот бурьян надо вырвать с корнем, — сказал Солоцкий. — Чтобы пшеница была чистой и полезной.

— Только с корнем, — подтвердил Шкуро. — Бурьян тот уже пускает ростки в рядах казаков. Сколько твоих, Семеныч, не захотели пойти с тобой?

— Они, конечно, не красные — просто не захотели уходить от своих станиц.

— Они хуже красных, — настаивал на своем Шкуро. Предают своих. Половина твоего отряда помитинговала и бросила своих. Чем кончилось? Пришлось через горы лезть в Сухум и там сдаваться грузинам. А с моими как было? Расскажи штабс-капитану.

— Ваши оказались более преданными. Но тоже некоторые не захотели идти на Ставрополь.

— Кто там остался? Один терцы. Я сам вам расскажу» штабс-капитан. Семеныч вот не хочет. Когда я решил идти через железную дорогу, мои было замитинговали, говорили, что не хотят воевать невесть где, в то время как большевики будут громить их станицы. Я построил казаков, сел на коня — и сказал: «Кто со мной — иди, кто не хочет — ступай по домам». И поехал. С полверсты ехал, не оглядываясь. Когда оглянулся — почти весь отряд за мной.

— Но весь же, — все спорил назойливый Солоцкий. — И кубанцев много осталось.

— И всех их порубили красные. Так будет со всяким, кто предает наше Кубанское войско!

После разговоров штабс-капитана Гензеля кормили, отпаивали вином, и Солоцкий повел его на квартиру отдыхать.

— Как вам понравился наш полковник? — спросил Солоцкий. — Он же теперь и ваш.

— Такой командир нужен для того, чтобы победить большевиков. Месяца не прошло с тех пор, когда он начал восстание, за это время собрал такой большой отряд, завоевал боевую славу, его любит народ.

— Положим, не он собрал, а вы собрались вокруг него. Я ему привел почти пять тысяч. Он мне поначалу очень понравился, но потом я пригляделся — это же не армия» а партизаны. Шкуро не командир, а казачий атаман. Мы же служили с вами и воевали в настоящей армии, где есть штабы, подчиненность высшим вплоть до главнокомандующего, продуманные планы… А здесь только он командир, только его приказы положено выполнять. Начальник штаба Слащов — вы его увидите — не смеет ему противоречить. И вот теперь до меня дошли слухи, что этот атаман хочет стать генералом. Представляете? Генерал Стенька Разин. Скажу вам, как старому доброму приятелю, как настоящему русскому офицеру, что нельзя допустить этого. Он, конечно, ничего не должен знать, но не один я думаю так, и мы принимаем меры. Надеюсь, что и вы нам поможете.

— Наверное, вы правы. У вас опыт боевой работы с полковником. Но как я могу помочь?

— Соединимся с Деникиным, там, наверное, будет решаться вопрос. Да! А сколько бахвальства: «Я возьму Ставрополь!» Он даже не попытается атаковать город. Он умеет проводить не бои, а налеты.

Странные высказывания Солоцкого о полковнике Гензель слушал бесстрастно, однако серьезно задумался о том, о чем тот ему говорил. Он считал себя русским человеком — так его и воспитывали, но встречи с некоторыми офицерами и генералами на фронте, как и сейчас, заставляли его размышлять об изъянах славянского характера. Ведь сам-то он по крови немец и язык знает, и родные его живут в Германии — во время войны такого никому не расскажешь.

Гензель обладал многими достоинствами и ко всему прочему был наблюдателен и любил анализировать и делать выводы. Он заметил, что, отпустив его после допроса, Шкуро сразу же вызвал вахмистра Кузьменко. Штабс-капитан спросил у Солоцкого об этом казаке, и узнал, что разведчик полковника работает в тылу красных.

Кузьменко явился к Шкуро мгновенно.

— Двигай стул ближе, — приказал полковник. — Еще ближе, садись рядом, у вас секретный разговор. Только ты и я будем знать. Понял, Коля?

— Андрей Григорьевич! Разве ж я когда болтал кому-то чего-то. Вы ж мне всегда такие дела доверяли.

— Сейчас дело такое, что считай — государственное. Ты настоящий кубанский казак, без подмесу — тебе доверяю. Ты в красном Ставрополе сумел прижиться. Знаешь, как с большевиками договариваться. Думаю — везде пройдешь. Документы для красных у тебя есть, золотишка дам. Сегодня же скачи к фронту Добровольческой армии. В Медвежью. Там был штаб Деникина. Может быть, в Тихорецкую переместился. Тогда мчись в Тихо-,редкую. Возьми сменных лошадей, казаков своих человека четыре. Они ничего не должны знать. Для добровольцев я напишу, что ты мой разведчик, и я прошу помочь разведчику перейти фронт.

— Андрей Григорьевич, я без них фронт перейду.

— Как знаешь, но чтобы остался живой и не попался комиссарам. Твоя задача — добраться до штаба Сорокина.

— Так он же и есть главный комиссар.

— Он такой же кубанский казак, что и мы с тобой. Хотел воевать с немцами, а комиссары его против своих направили. Его штаб или в Кущевке, или в Тимашевской. Найди. И найди быстро. Сегодня двенадцатое, и ты должен быть у Сорокина не позднее четырнадцатого. Скажешь там красным штабным, что принес секретную разведку для Ивана Лукича. Пройдешь к Сорокину и все скажешь ему один на один. Ну, может быть, есть у него доверенный человек. И скажешь Сорокину. Запоминай, как стихи в гимназии. Белый атаман Шкуро. Запомнил? Шкуро! Он такой же кубанский казак, что и Сорокин, в бывший командующий Автономов. Полковник Шкуро дружески встречался с Автономовым и договаривался о совместной борьбе против немцев и за освобождение Кубани от инородцев и большевиков. Автономов рассказал ему, то есть мне, что он и Сорокин подготовили антибольшевистский переворот в Екатеринодаре. На Автономова кто-то донес. О Сорокине никто не знает — Шкуро не доносчик. Наоборот. Шкуро сообщает Сорокину, что шестнадцатого июля Деникин начинает наступление на Екатеринодар. Шкуро желает успеха Ивану Лукичу. А главное, Кузьменко, начинается сейчас. Скажешь, что казачья армия Шкуро должна в ближайшие дни освободить от большевиков Ставрополь, и Шкуро надеется, что Иван Лукич поможет ему. Скажи Сорокину, что у нас хорошие бойцы, но не хватает оружия. Чуть не половина без винтовок. Артиллерии совсем нет. Ставрополь я должен взять не позже чем дней через десять. Лучше бы числа двадцатого. Все понял? Повтори.