Так вот. Не угодно ли этих людей, объявивших, что злобная ненависть всех против всех и есть краеугольный камень бытия, не угодно ли их взять в пестуны и наставники?

Не знаю, выражаюсь ли я достаточно ясно. Все то, что я говорю, все-таки есть какая-то рационализация. Я нанизываю цепь доказательств более или менее логического характера. Карл Маркс плох, говорю я, — большая посылка. Карл Маркс — еврей, — малая посылка. Вывод: еврей — плох, не годится в качестве руководителя.

Я говорю — еврейская буржуазия перемалывает идейный багаж других наций. Руководитель же должен иметь собственный багаж. Еврейская буржуазия не годится в руководители.

Все это верно, и на эту тему можно сказать очень много. Но все же я чувствую, что это около правды, но не сама правда.

Сама правда проходит где-то глубже и непонятнее. Сама правда состоит в том, что если бы и не было Карла Маркса, то все же я не согласился бы (если бы меня спрашивали, разумеется) передать духовное руководительство русским народом — евреям.

Поэтому-то я и позволил себе эту часть книжки назвать «антисемитизмом иррациональным или трансцендентальным». Вся сумма наблюдений, ощущений, а может быть, и предчувствий, скажем и это слово, заставляет меня энергично отталкиваться от подобной перспективы.

Я отдаю евреям все должное. Народ этот обладает самыми различными способностями; во многих отношениях достоин всяческого подражания — хотя бы в том отношении, что евреи искренно любят друг друга; народ этот обладает огромной волей и удивительной выносливостью; его природе свойственна великая трудоспособность, ненасытная любовь к деятельности; нервная сила его необычайна, и в этом отношении он превосходит, кажется, все другие народы; но…

Но все же в Пастыри Добрые, которые вытащили бы русский народ из глубокой пропасти, где скрежет зубовный и геенна огненная, и возвели его на высокие и ясные горы, откуда райские птицы поют про синее море Бесконечности, словом — в Учителя Духовные, я не взял бы современных евреев.

Почему? Трудно на это ответить — «вразумительно».

Это из тех ощущений, которые… ну, словом, потому-то я их и называю «иррациональными», что они с рассудком находятся только в относительной связи. По этой причине эти ощущения не особенно умно «доказывать» и скорее надо «рассказывать». Кому же такая нар-рация не интересна, тот может закрыть сию книгу: не любо, не слушай…

Вообще, есть вещи, которые (в известном положении) нельзя доказать. Возьмем такой пример. На лужайке человек играет на скрипке. Вокруг него девяносто девять любителей музыки сидят, слушают и восторгаются. Но приходит сотый и демонстративно затыкает уши. Оскорбленный скрипач опускает скрипку. На лужайке возмущение. Сотому угрожают девяносто девять. Но он объясняет: «Да ведь ваш скрипач фальшивит нестерпимо». Это взрывает музыканта: «Я фальшивлю! Потрудитесь это доказать!» И толпа из девяноста девяти наступает на сотого с грозными окриками: «Докажи, а не то…» Испуганный сотый рад бы доказать, но как доказать… бесслухим? На его беду все девяносто, девять имеют кошачий слух, то есть никакого. Он рассказывает им и так и эдак, что, мол, в таком-то месте скрипач не дотянул, а в таком-то заехал выше, чем надо, и что вообще сплошь он «детонирует». Но его объяснения только удесятеряют злобу. Ведь они совершенно не могут его понять; у них нет общего языка; у него — верный слух, а они бесслухие. И кончается дело трагически: бедного сотого подвешивают к дереву, под ним зажигают костер, который лижет ему пятки; и в клубах инквизиционного дыма один несчастный тонкослухий отрекается от истины под давлением 99 бесслухих: «Нет, нет, я солгал — скрипач играл правильно!»

Печальная история. Однако пройдут времена и сроки; опять повторится та же контроверза, но уже с другим концом. Да и рецидив на этот раз происходит не на дикой лесной лужайке, а в большом университетском городе. Наука за это время далеко шагнула вперед; теперь ту истину, которую раньше тонкослухие «чувствовали» инстинктивно и субъективно, можно «доказать» научными приемами и убедительно для всех Поэтому спорщики, в лице девяноста девяти и сотого и фальшивого скрипача, идут в университет — к знаменитому физику-музыканту, профессору Гельмгольцу. Там в его лаборатории игру скрипача «исследуют» приборами. И Гельмгольц устанавливает: девяносто девять ошибаются; сотый прав; скрипач играет фальшиво.

Но почему, господин профессор?

А вот почему. Чистые ноты должны иметь определенное число колебаний. Вот прибор, который покажет вам, соответствуют ли звуки, извлекаемые из скрипки вашим скрипачом, этим (математическим путем) точно установленным числам. Господин скрипач, играйте еще раз.

Перед глазами девяноста девяти и сотого раскрывается экран. На нем, на черном фоне, то появляется, то исчезает какая-то белая, быстро вибрирующая змейка.

Профессор говорит:

— Как вы видите, белая змейка то появляется, то исчезает на экране. Когда ваш скрипач берет правильную ноту, змейка работает ярко. При небольшом отступлении от истинной ноты змейка тускнеет, ослабевает.

При значительной фальши она исчезает совсем Это происходит потому, что экран особым образом связан с резонаторами. Резонаторы выверены идеально правильно — насколько идеал доступен человеку. При правильной ноте соответственный ей резонатор вибрирует и проектирует свое дрожание на экран. Как вы видите, ваш скрипач сравнительно редко берет чистые ноты: змейка часто ослабевает, временами исчезает совсем. Но смотрите, как будет теперь. Господин скрипач, дайте мне вашу скрипку.

И Гельмгольц, физик и музыкант, берет инструмент. С этой минуты змейка как бы набирается соками жизни. Ярко и радостно трепещет она на экране. Профессор продолжает объяснять, не прекращая игры:

— Вот видите, как ярко вибрирует змейка. Это оттого, что я в данную минуту играю правильно, то есть заставляю струны скрипки совершать точно положенное число вибраций. Но сейчас я буду играть нарочно — менее чисто и потом совсем фальшиво. Следите.

И действительно. Змейка сначала захирела, словно заболела, а потом совсем исчезла, как будто бы умерла.

— Так, — наставительно закончил профессор, — истина меркнет и уходит, когда ее заливает ложь. Но что такое ложь? Несоответствие законам природы. Некоторые из сих последних мы, по счастью, уже научились выражать точно, то есть языком числа; но сколько еще из них можно уловить только «на слух»! Итак, блаженны «слышащие». Сотый! Дайте вашу руку. Имеющие уши да слышат!

Вышеизложенное рассказано мной с той целью, чтобы убедить тех, кто к этой мысли еще не пришел, в нижеследующем: иные истины — истинны, хотя их в настоящее время доказать нельзя. То, что слышат люди, обладающие социальным слухом, не слышно социально-бесслухим.

Вы что же это, в пророки моститесь, г-н Шульгин? Сознаю, что подставляю свой бок. Отвечаю:

Нет, я только силюсь разоблачить лже-пророков…

Разумеется, если бы я не имел самомнений воображать, что обладаю хотя бы малой дозой «социального слуха», то я не писал бы по политическим вопросам. Когда мне докажут, что я слеп, как крот, я замолчу, как рыба. Всякий пишущий должен думать, что он что-то «слышит», иначе его публичные выступления ничем не оправдываемы. Без слуха пиликать на скрипке можно только у себя на дому, предварительно закупив ваты для ушей домочадцев.

В этом-то и трагедия людей, так или иначе работающих в области социальной. Каждый из них думает, что играет правильно, между тем все играют по-разному. И вот одни упрекают других: «врете, фалыпите!» Но «другие» отвечают: «нет, это вы врете, а мы играем верно!!!» И судьи, который мог бы математическим прибором, как Гельмгольц, установить, кто же в действительности прав, пока нет.