Но, скажут, вы как будто бы совершенно забываете о другой стороне — о русском народе. Еврейские ограничения существовали для того, чтобы защитить русский народ, признаваемый относительно слабым, от более сильного соседа — еврейства. Думаете ли вы, что русский народ стал сильнее? Или ослабел еврейский народ?

Нет, по совести, я этого не думаю. Я верю, что испытания не прошли даром и что из революционного лихолетия русский народ выйдет по внешности вконец замученным, но духовно — сильней. Но я не верю в то, что эти испытания были достаточны, чтобы уравнять волевые возможности русского народа с напряжением еврейского хотения. Евреи все же будут сильнее русских.

Значит? Значит, надо бы оказать русскому народу некую поддержку. Да. Вопрос только в том, как ее оказать.

Для этого подвергнем краткому анализу методы поддержки русского народа при помощи еврейского неравноправия.

Если, доверяя историческим свидетельствам о приниженном состоянии русского народа под польско-еврейским владычеством (а это и была главнейшая причина казацких восстаний), сравнить это время с положением этого же русского народа в XX веке, то надо признать: жизнь русских разительно улучшилась на всем пространстве бывшей Речи Посполитой. По этой, вероятно, причине Московско-Петербургская власть не знала против себя народных южно-русских восстаний — со времени Алексея Михайловича и до последнего Романова. Тот край, который в течение веков непрерывно бунтовался против власти польско-еврейской, ни разу не поднял оружия против власти русской. Бунт Мазепы ровно никакого отношения к народу не имел; он был делом самого гетмана и части реестровых казаков, исполнивших его приказ. Но другая часть казаков осталась верна Петру. Во время самого разгара Полтавской битвы Палий бросился в гущу засомневавшихся казаков; и произошла эмувантная сцена, которая может взволновать всех тех, кто способен ощущать шекспировскую прелесть Тараса Бульбы и старинных малороссийских мелодрам. «Убейте меня, братья, — кричал Палий. — Убейте, не хочу видеть сорома нашего!» Потрясенные казаки окружили некогда столь любимого вождя, и часть их вместе с ним опять перешла на сторону русского Императора, то есть русского Народа. Именно этим эпизодом, по мнению некоторых историков, сорван был замысел Карла IX; поколебленная изменой Мазепы, но подпертая плечом Палия, Полтавская победа выпрямила свой крен.[41]

Как бы там ни было, но миролюбие малороссиян в отношении Москвы и Петербурга в течение 250 лет поразительно. Одно время можно было думать, что боевая энергия вообще иссякла в мирных хлеборобах. Однако события, наступившие после начала революции 1917 года, показали, что «есть еще порох в пороховницах».

В этом можно было, например, убедиться, когда наш край заняли немцы в 1918 году. Правда, часть малороссийской аристократии и интеллигенции предпочла немецкую оккупацию большевистской. Но этого нельзя сказать про деревню. Наша деревня встретила немцев так, как нигде, ни в одной стране, оккупированной германскими войсками в течение войны, их не встречали.

Через некоторое время после занятия немцами Киева меня вызвал к себе «для объяснений» начальник немецкой политической полиции, комиссар фон Лешник. При этом произошел исчерпывающий разговор. Между прочим, я ответил комиссару на его вопрос, ужели я не признаю, что немцы внесли успокоение в край, истерзанный большевиками:

— В городах это так, но не в деревне. Ибо вам очень хорошо известно, что вне городов вам приходится выдерживать постоянные кровавые столкновения с крестьянами…

Фон Лешник не отрицал этого. Да и трудно было отрицать. Хохлы ощетинились против немцев штыками. Конечно, борьба была неравная и совершенно безнадежная; однако это обстоятельство было одной из главнейших причин разочарования в оккупации Украины. Немцы очень быстро учли запасы психической силы этого народа, который способен кусаться, если у него выдирают самое для него важное.

Точно так же и большевики должны были в конце концов уступить классическому упрямству хохлов. Земельный коммунизм разбился главным образом о Малороссию. Край, который вывозил сотни миллионов хлеба за границу, вдруг перестал давать что бы то ни было даже для внутреннего потребления. Как это могло случиться?

Схема крайне простая. «Не будем пахать, пока будете отбирать у нас наш хлеб, даром». И перестали пахать. И… появился НЭП. Всесильный Ленин оказался бессильным перед дядькой-хлеборобом. Вот вам воскрешенная былина-легенда о Микуле Селяниновиче.

Этот процесс отпора сопровождался непрерывными восстаниями против большевиков. В лице бессчислен-ных «атаманов» возродились сотни Бульб, которые могли бы дать много очков вперед гоголевскому Тарасу. Из всех этих восстаний наиболее показательной явилась Алексеевско-Корнилово-Деникино-Врангелевская эпопея. Правда, она руководилась людьми общерусского масштаба, но основа Добровольческой Армии была южно-русская. Характерно также и то, что эта армия боролась за «Единую Неделимую Россию», то есть возглавилась словами, написанными на памятнике Богдану Хмельницкому в Киеве. Таким образом, в исторической перспективе, Добровольческая Армия явилась продолжателем дела малороссийского казачества XVII века.

Другими словами: южно-русская стихия не восставала против Московско-Петербургской общерусской власти в течение двух с половиной веков; а когда эта власть свалилась, она, Южная Россия, нашла в себе самой элементы, которые ярко, воодушевленно и самоотверженно стали бороться за восстановление какой-то общерусской национальной власти по образу и подобию ушедшей.

Такие явления не случайны. И итог напрашивается сам собой: закрывая глаза на ошибки, которые не колеблют основного вывода, надо признать, что Московско-Петербургская власть шла, в общем, правильным путем в отношении нашего края.

Кто в этом сомневался, тот мог бы убедиться в 1914 году, когда наши войска заняли Галичину. Война дала возможность близко присмотреться к жизни русского народа в Австрии. Резюме всех впечатлений было сделано для меня моим вестовым, волынским хлеборобом. Когда мы вошли в галицийскую хату, он, осмотрев ее, так сказать, вековую бедность, произнес с непередаваемым выражением:

— Щоб так жити…

Эту фразу я слышал потом много раз от солдат-хохлов. Австро-русская война была великий экзамен России. Волынско-галицкий край, как известно, был разрезан при разделе Польши (при Екатерине) по живому месту, — это совершенно одна и та же страна. Но, попав под два разных режима, русское население в России расправило плечи, а в Австрии… согнуло спину. Для меня эти несколько месяцев, проведенных в Галичине, были откровением: я, так сказать, собственными руками ощупал ценность России для русских.

Итак, в общем, русская историческая власть шла правильным путем в отношении Малой России. Но в числе мер, примененных на этом пути, было и еврейское неравноправие. Конечно, не владея «тройной итальянской бухгалтерией» в политических делах, очень трудно учесть роль сего фактора, взятого в отдельности.

Но вот что можно утверждать с несомненностью. Если имелось в виду защищать и южнорусский народ от еврейства, то «черта оседлости» была с этой точки зрения странной мерой. Ибо для нас, южан, конечно, выгоднее было разгрузить от евреев наш край, чем принудительно мариновать их у себя.

И во всяком случае, все еврейские ограничения в начале XX века устарели. Если они вообще чего-нибудь могли достигнуть, то это «что-то» уже было сделано. Тяжелая зависимость малорусского деревенского люда от еврейства, что имело место в польский период, была вырвана с корнем. Сколько здесь сделали «ограничения», а сколько реформы Александра II — сказать трудно. В некоторых городах русское купечество частично было восстановлено. А где не восстановлено, там, во всяком случае, созданы были условия, при которых можно было пытаться состязаться с еврейством и на этом поприще. (Хотя конкуренция здесь очень трудна, по причине тысячелетних навыков еврейства в этом деле).