— Звучит все это замечательно, — сказал Страусс, — но что вы будете делать дальше? Отравление вы на меня повесить не можете. А что касается Дейнтли, то у меня есть алиби.

Я вспомнил, что Страусс был с карликом в баре и не мог убить его в течение всей роковой ночи. Я согласно кивнул головой.

— Боже мой, — воскликнул Оллхоф, — неужто вы думаете, что я с этим не разобрался?

— Не пойму, о чем вы говорите, — ответил Страусс. Впрочем, по нему было видно, что он отлично все понимает.

— Если я прав насчет того, что Мэнсфилд пришлось уговаривать Дейнтли открыть дверь, поскольку Дейнтли боялся Страусса, то очевидно, что карлик не стал бы разгуливать со Страуссом по барам. Нет, это была лишь перестраховка — дополнительная трудность, вроде запертой двери.

— Я что-то не разберу, — признался я. — Ведь Дейнтли действительно был со Страуссом в баре — или нет?

— Нет, — сказал Оллхоф. — Когда бармен вспомнил, что Страусс приходил вместе с карликом, он автоматически решил, что это был Дейнтли. Карлики не так уж часто встречаются. Но это был вообще не карлик. Это был мальчишка.

— Мальчишка? — удивился я.

— Да, — подтвердил Оллхоф. — Возможно, нанятый через театральное агентство, одетый в брюки и котелок. Помните — тот карлик пил шипучку, хотя Граймс сообщил нам, что его компаньон был не дурак выпить. А еще учтите, что спутник Страусса держал во рту незажженную сигарету. Это бывает с теми, кто курит сигары. Но с теми, кто курит сигареты, — никогда. Страусс хотел запутать нас, заперев мастерскую Дейнтли, но решил, что этого мало, и вдобавок обеспечил себя фальшивым алиби.

Оллхоф потянулся к кофеварке. В комнате наступила долгая тишина. Я обдумывал все, сказанное инспектором. И не находил ни одной ошибки. Его версия была безупречна. Но с точки зрения закона она по-прежнему выглядела неубедительно. Страуссу и впрямь нечего было опасаться. У Оллхофа явно не хватало доказательств.

Сидящий на другом конце комнаты Страусс самодовольно улыбнулся, и я понял, что он думает о том же.

— Инспектор, — сказал он, — вряд ли вы сможете обвинить меня в нарушении общественного порядка. Вы же знаете: присяжных баснями не кормят.

— Есть и еще одно обстоятельство, — заметил Уорбертон. — Я не слишком хорошо разбираюсь в законах…

— И в медицине, — ввернул Оллхоф.

Уорбертон бросил на него сердитый взгляд и продолжил:

— Я не слишком разбираюсь в законах, но, по-моему, в суде принято устанавливать мотивы преступлений. Вы об этом совершенно забыли, инспектор.

Честно говоря, я и сам об этом забыл.

— Верно, Оллхоф. Вы же не объяснили, зачем Страуссу понадобилось убивать Дейнтли.

Оллхоф поставил кофеварку на электроплитку.

— Идиоты, — огрызнулся он. — Мотив так очевиден, что и объяснять не надо. Все из-за этого чертова письма. Письма Джорджа Вашингтона.

— Вы хотите сказать, что письмо было у Дейнтли и Страусс украл его после убийства?

— Разумеется.

— Господи, неужели это письмо того стоит?

— Спросите-ка Уорбертона, сколько он собирается за него заплатить.

Я вопросительно поглядел на доктора.

— Все уже решено, — сказал он. — Мы сошлись на ста пятидесяти тысячах долларов.

Баттерсли присвистнул. На меня это тоже произвело впечатление. Оллхоф повернулся к доктору.

— И несмотря на то, что из-за этого письма убили человека, вы по-прежнему готовы за него заплатить. Короче говоря, вы покрываете судебные издержки Страусса. Благодаря вам он вполне может остаться на свободе.

Уорбертон пожал плечами.

— Это ваши проблемы, инспектор, а не мои. Мне нужно это письмо. Я готов дать за него хорошую цену. Мне плевать, откуда оно у Страусса. Меня заботит только его подлинность.

— И вы уверены, что оно подлинное?

— Вполне. Это подтверждено двумя экспертами. Один из них специалист по бумаге и чернилам, другой — по почерку.

Оллхоф с шумом втянул в себя воздух.

— Вот ведь не повезло, — сказал он. — Как же мне неохота вам помогать, доктор. Но ничего не поделаешь…

Он подавил вздох сожаления и повернулся к Граймсу.

— Эй вы. Знали ведь, что у вашего компаньона есть это письмо?

Граймс судорожно сглотнул и решительно помотал головой.

— Знать не знал, ведать не ведал, — сказал он. — Я…

— Вы врете, — с улыбкой заявил Оллхоф. — Но вы не стали бы врать даром, правда?

Граймс удивился.

— Я не стал бы врать даром? — ошеломленно повторил он.

— Слушайте, — сказал Оллхоф, — как только вы узнали об убийстве Дейнтли, вы наняли охранника. Зачем? В лавке не было ничего ценного. По крайней мере, эксперты из полиции ничего такого не нашли. Нет, вы наняли этого человека, чтобы Страусс не убил и вас тоже. Он договорился с вами, что вы будете молчать. Посулил вам куш с уорбертоновских денег, верно?

Граймс снова потряс головой. Но вышло это не очень убедительно.

— О том я и говорю, — сказал Оллхоф. — Даром вы врать не станете. Но если вам дадут отщипнуть от ста пятидесяти тысяч — тогда другое дело.

Он поглядел на Слайго, а тот, с надеждой, — на него.

— Наверное, за такую награду вы выдержите и хорошую трепку. Вы не герой, Граймс, но ради такой кучи денег человек может заставить себя держать язык за зубами даже наедине со Слайго.

Оллхоф подался вперед и вперил в Граймса немигающий взгляд.

— Но сделаете ли вы это даром?

На Граймса было жалко смотреть. Он кусал губы и вертелся на стуле. Потом сказал:

— Я не понимаю, о чем вы, инспектор.

— Сейчас поясню, — ответил Оллхоф. — Допустим, что пока вы рассчитываете заработать на своем молчании, Слайго ничего из вас не вышибет. Но будете ли вы молчать, если это не принесет вам ни единого цента? Будете ли вы молчать исключительно из-за любви к этому вот Страуссу?

Граймс промокнул платком лоб, на котором выступил холодный пот.

— Итак, — продолжал Оллхоф, — что вы станете делать, если Уорбертон расторгнет договор — если он откажется покупать письмо?

Граймс молчал.

— Я сам вам отвечу, — сказал Оллхоф. — Если молчание не будет обещать никакой выгоды, у вас начнется словесный понос, как только Слайго поднимет руку. Теперь, надеюсь, всем очевидно, что для приобретения главного свидетеля мне нужно лишь помешать доктору Уорбертону купить это письмо.

Уорбертон достал из жилетного кармашка сигару и раскурил ее. Он явно наслаждался происходящим.

— Инспектор, — заявил он, — вы считаете меня дурным врачом, но сами как детектив оставляете желать много лучшего. Меня абсолютно не волнуют ваши нужды. Я покупаю это письмо. Делайте что хотите.

Оллхоф грустно покачал головой.

— Уж лучше бы мне правую руку отрезать, — сказал он. — До чего же противно вам помогать, док, но правосудие этого требует.

Уорбертон с довольным видом выпустил облачко дыма. Он был уверен, что переиграл Оллхофа и расквитался за все нанесенные ему оскорбления. Печально, подумал я, ведь если он действительно купит это письмо, все наши обвинения против Страусса не будут стоить и выеденного яйца.

— Ну ладно, доктор, — произнес Оллхоф. — А если я скажу вам, что ваше письмо фальшивое?

— Фальшивое?

— Натурально. Очень умелая подделка.

Уорбертон вынул изо рта сигару и рассмеялся.

— Чушь. А как же мои эксперты? Мой специалист по бумаге? Графолог?

— Дурак ваш специалист по бумаге. А графолог — невежда. А вы, доктор, — болван.

— Прекрасно, — холодно обронил Уорбертон. — Если вы считаете себя таким знатоком в подобных вопросах, будьте любезны доказать, что это подделка.

— Пожалуйста, — сказал Оллхоф. — Каким числом датировано письмо?

— Восьмым сентября тысяча семьсот пятьдесят второго года.

— Так я и думал, — отозвался Оллхоф. — А теперь скажите мне, умники, кто-нибудь знает, что произошло восьмого сентября тысяча семьсот пятьдесят второго года?

— Я знаю, — ответил Уорбертон. — В этот день Джордж Вашингтон написал губернатору Виргинии Динуидди письмо о смерти своего старшего брата Лоренса.