Вошли еще люди через двери в зал. Норманны:

Филипп Мартел, Гилберт, Уолт, Данстэн, их оруженосцы, пажы. Металлический звон кольчуг сопровождал каждый шаг, они блестели на ярком свете. Рыцари не произносили ни слова, лишь оглядывались со свирепым недоверчивым выражением лица, которое вопило громче, чем любые слова, что они явно не одобряют это праздничное сборище. Их суровое молчание передалось толпе, и неловкая тишина повисла над ней, прервав веселье.

Гилберт Криспин стоял впереди группы, его рука теребила рукоятку меча, словно он мечтал о том, чтобы врезаться с ним в плотную толпу притихших саксов. Ротгар на мгновение вновь пришел в отчаяние. Неужели Мария снова его обманула с этой басней о его ранении на шее и о медленном действующем яде, о его слабости, о дергающихся членах?

Но вот радостно зазвучали ее слова над молчаливой толпой. Мария закричала:

— С наступлением славного праздника Пасхи, милорд!

Ротгар, с трудом отведя взгляд от Гилберта, силой заставил себя посмотреть на нее, чтобы собственными глазами убедиться в том, отвечало ли выражение на ее лице во время приветствия Гилберту легко угадываемому в ее голосе восторгу.

Но она не смотрела на Гилберта. На какую-то секунду ее широко раскрытые, карие с золотистым отливом глаза встретились с глазами Ротгара, и она, повернувшись с легкой улыбкой, сделала глубокий, приветливый реверанс перед своим братом Хью.

— Глазам своим не верю! — пронзительным дискантом прокомментировал Филипп. — Меня заверяли, что такое просто невозможно…

— Заткнись! — грубо одернул его Уолтер.

Толпа саксов разом выдохнула. Никто еще из них никогда не видел так близко своего сеньора Хью де Курсона, только издали.

Настроение у Ротгара мгновенно поднялось, когда он вдруг вспомнил рассказы Марии о его дурном характере, особенно тогда, когда в толпе все, как один, невольно сделали шаг назад. Вся раскрасневшаяся Эдит с гордым видом стояла рядом с Хью, прижимаясь к его руке, что, несомненно, приводило в смущение тех, кто были уверены в монашеских склонностях своего сеньора.

Хью, протянув свободную руку Марии, прошептал ей по-норманнски:

— Не глупи!

— Говори на их языке, — ответила она, выпрямившись.

— Поздравляю всех со славным праздником Пасхи, — крикнул Хью, возвращая людям праздничное настроение.

Толпа расступилась, давая возможность Хью с Эдит проследовать медленно к большому столу, затем снова сомкнулась. Каким-то образом в этом людском водовороте Ротгар очутился рядом с Марией.

— Мне так хочется тебя поцеловать, — прошептала она. — Но Хью требует, чтобы я сидела рядом с ним, он не так легко говорит на сакском языке, как я, а знания норманнского у Эдит относятся в основном к области религии. Нет, только не смотри на меня. — Он отвернулся, но в это мгновение почувствовал руку Марии в своей. Она обвила двумя пальцами его большой палец, и он приложил их к бедру.

— Давай уйдем сейчас. Насколько я вижу, Хью вполне дееспособен. В этой сутолоке никто не заметит, как мы выскользнем наружу. — Он пытался отвечать ей шепотом, но шепот оказался таким громким, что его мог любой легко услышать. Сердце его откликнулось на предложение яростным, почти мятежным биением, но он посчитал уместным сейчас это скрыть. Он не спускал глаз с Хью, но какое-то сверлящее ощущение в затылке напоминало ему, что Гилберт рядом. Внутри у него зазвенел тревожный голос судьбы.

— Сейчас, — повторил он. — Меня всего трясет лихорадка от грызущей меня тревоги, я хочу увезти тебя отсюда, покуда с нами не стряслось что-нибудь ужасное. Ты уверена, что твой брат теперь в состоянии взять бразды правления в свои руки?

Она молчала. Если бы только не острое ощущение от ее пальцев, он мог бы подумать, что она уже замешалась в толпе.

— Я не знаю, — ответила она наконец, и в голосе ее чувствовался надрыв.

— Мария! — Пронзительный зов Хью заглушил музыку и гул окружающей их толпы.

— Я не могу оставить его одного сейчас. Он не знает этих людей. Он может испугаться, и демоны снова примутся за его больной мозг. — Она отдернула пальцы, но он их перехватил.

— С ним ты только сейчас, а со мной будешь гораздо дольше. Скажи «да», Мария.

— Мария! — вновь позвал ее Хью.

— Скажи, что ты убежишь со мной сегодня же ночью, — сказал Ротгар, все крепче сжимая ее пальцы.

— Ладно, мы бежим сегодня ночью, ты, упрямый сакс.

— Как мне хочется тебя поцеловать, — повторил он ее слова, удивляясь, почему он при этом не испытывает обычного радостного возбуждения, лишь какое-то тягучее мрачное предчувствие близкой утраты, утраты навсегда.

Они не коснулись друг друга руками, но, когда он, пойдя на риск, глянул на нее, она, скосив свои смеющиеся глаза, внимательно смотрела на него, а ее губы изогнула соблазнительная улыбка. Она заставила чувственно задрожать его губы в ответ, и он почувствовал, как передавшаяся ему теплота огнем заливает его чресла. Ее откровенный флирт подавил в нем все страхи.

— Мне так не хочется уходить от тебя сейчас, — сказала она. — Но Хью мы можем понадобиться обе, — и я, и Эдит, чтобы помочь ему разобраться с просьбами этих людей. — Теперь она смело, открыто взяла его за руку, и они тут же забыли об окружающей их толпе. Сердце Ротгара начало успокаиваться; нет, он этого не позволит, с ней ничего не случится, покуда он стоит рядом.

— Кто это такой? — спросил Хью с намеренной холодностью в голосе, когда они подошли и остановились перед ним. От такого отношения Ротгар насторожился. Увидев его, Эдит заметно напряглась. Вся покраснев, Мария сжимала его руку, она смеялась, ее платок слегка сбился у нее на голове.

Ротгар решил отвечать за себя, в каком-то смысле это была их первая встреча.

— Меня зовут Ротгар.

Хью уставился на него; Ротгар ответил тем же. Бледность лица Хью, маленькие морщинки вокруг глаз говорили о его физических страданиях, но в его таких же карих с золотистым отливом глазах, как и у Марии, светился проницательный разум. Тот безумец, развалина, любитель кукол, кажется, исчез, исчез навсегда.

— Человека, который когда-то правил здесь, из этого дома, звали Ротгар.

— Это я.

— Это правда? — спросил Хью Марию.

— Да, правда, — ответила она.

— В таком случае, почему он жив?

— Без него, Хью, у нас не было бы замка, и все ваши рыцари могли давно отправиться на тот свет. А вот эти люди, которые сегодня здесь празднуют вместе с нами, в этом зале, могли бы, вместо этого, разрабатывать планы, как бы его поскорее сжечь.

— Это правда? — обратился Хью к Ротгару за ответом.

— Может, среди них еще остались такие, которые замысливают сжечь его дотла. Но подавляющая часть принимает вас как своего нового господина и сеньора.

— Это вы выступили в мою защиту перед ними?

— Только потому, что я люблю их. — Эти простые слова, казались такой смехотворной причиной, чтобы беспечно отказаться от всего, что принадлежит ему по праву от рождения, чтобы по собственной воле лишиться свободы, чтобы стоять вот здесь, перед ним, вместо того, чтобы, схватив Марию за руку, бежать с ней в темноту ночи. И все же это было правдой. — Они не понимали, что их в таком случае ожидало впереди. Они не понимали, что сюда неизбежно прибудет другой, такой же, как вы. Я лишь хотел защитить их.

— Как отец непокорного ребенка?

— Совершенно верно, — ответил Ротгар, удивляясь, как быстро Хью удалось ухватить суть сложившейся ситуации.

— В таком случае я — ваш должник. Я подумаю и пожалую вам соответствующую награду.

Гилберт, не давая возможности Ротгару назвать ту награду, которую он ожидал от Хью, плечом протиснулся между ними, разорвав их сплетеные руки. Громадным усилием воли Ротгар подавил в себе острое желание кулаком расквасить потное, бледное его лицо. Пот стекая со лба норманна, волосы его на голове спутались; казалось, что он просто задыхается от чрезмерных усилий возвратить свое бывшее положение. Может, на самом деле, что-то было в признании Марии в его медленном отравлении. Если это и так, ему лучше попридержать язык и представить свою просьбу Хью позже, когда не будет рядом лишних ушей. У Гилберта на поясе висел меч; у Ротгара ничего не было, кроме уставших от дневной работы рук.