Марта закончила возиться с огнем и принялась наливать воду в мой кувшин для умывания, а я думала об одетых в обноски детишках, которых я видела на угольном складе неподалеку, промышлявших сбором выпавших из повозок осколков угля. Даже когда я представляла себя обнищавшей, суетливо спешащей, чтоб опередить этих несчастных бродяжек и выхватить у них из-под носа кусок угля, мое воображение рисовало мужа, расположившегося перед весело потрескивающим огнем. Вот он намазывает тост джемом, а его нынешняя пассия, молодая, белокурая и очень богатая, улыбаясь, смотрит, как он ест яйцо. Да рождался ли когда-либо на свет человек более эгоистичный, чем Сэмюэл Стиллман Осгуд?

Десять лет назад, когда мы встретились, мне было двадцать три года. В свои двадцать шесть он был очень хорош в своем роде: высокий, худощавый, грубоватый. Коричневые, будто свежевспаханная земля, волосы и глаза, высокие скулы, как у индейца племени могавков, и сильный, прямой нос. Мы встретились в картинной галерее Атенеума[15] в моем родном Бостоне. Я надеялась, что произведения искусства вдохновят меня на написание стихов. Меньше всего на свете я могла тогда предположить, что этот мужественный молодой человек с множеством кистей для рисования навсегда разрушит мою спокойную, благоустроенную жизнь.

Он работал у мольберта, стоя перед знаменитым портретом Джорджа Вашингтона, написанного Гилбертом Стюартом.[16] Я тихонько кралась мимо, чтобы не побеспокоить его, отметив только, что копия портрета, стоящая на мольберте, почти закончена. Я уже совсем было миновала его, когда мой карандаш выскользнул из блокнота и с громким стуком упал на мраморный пол.

Художник поднял глаза.

– Простите, – шепнула я.

Он поднял карандаш и галантным жестом протянул мне:

– Мадам…

Я почувствовала, как по моей шее поднимается жаркая волна. Он был слишком хорош собой.

– Спасибо. Простите, что побеспокоила вас. – Ия повернулась, чтобы уйти.

– Не уходите.

Я остановилась.

Он улыбнулся.

– Пожалуйста. Мне нужно знать ваше мнение.

– Мое?

– Не кажется ли вам, что у мистера Вашингтона есть какая-то тайна?

Я уставилась на портрет, который видела так часто, что совсем перестала замечать. Глаза президента, казалось, смотрели настороженно. Лишь легчайшая тень улыбки оживляла его плотно сомкнутые уста. Это было лицо человека, который держал себя под строжайшим контролем. Я задалась вопросом, а так ли хорошо мы знаем этого самого известного из людей Америки?

– У него есть тайна?

– Да. И знаете, какая? – Он подался вперед, чтоб шепнуть мне ответ, но не продолжал, пока я не подошла поближе. – У него плохие зубы!

Я подавилась смешком и прошептала:

– Нет.

– Тсс. – Он сделал вид, будто осматривает зал, чтобы убедиться, что нас не подслушивают. – Говорят, он даже в молодости из-за этого редко улыбался, хотя вообще-то, хотите верьте, хотите нет, был дамским угодником.

– Это муж-то Старой Марты?

Он подбоченился, насмешливо изображая протест.

– К вашему сведению: у мужа Старой Марты в молодости была дама сердца в Маунт-Верноне, на другом берегу Потомака. Жена его лучшего друга.

– Так, может, это Старой Марте совсем не хотелось улыбаться?

Он усмехнулся, и я почувствовала себя остроумной.

– Вот вы так думаете, но, между прочим, Старая Марта в ту пору с ума по нему сходила. Как и множество других женщин. Они боролись за право танцевать с ним и локтями прокладывали себе путь, чтоб пожать ему руку.

– Даже несмотря на то, что он не улыбался?

– Может быть, именно поэтому. Женщины любят таинственных, обуреваемых думами мужчин.

– Я не люблю.

Он засмеялся.

– Тем лучше для вас. Тогда вы, возможно, не будете разочарованы, узнав, что Лихой Джордж на этом портрете не улыбается потому, что во рту слева у него отсутствуют зубы.

– Бедный Джордж.

– Действительно, бедный Джордж. Его новая вставная челюсть была просто ужасна. Такое впечатление, что дантист не смог как следует подогнать ее.

– Ого, – протянула руку я, – так вы крупный специалист по мистеру Вашингтону и его стоматологическим проблемам, мистер…

Он мягко пожал мои обтянутые перчаткой пальцы.

– Осгуд. Сэмюэл Осгуд. А вы?..

– Френсис Локк.

– Приятно познакомиться, мисс Локк. Со всей серьезностью заявляю, что я вовсе не эксперт ни по мистеру Вашингтону, ни по его проблемам с зубами, ни по его возлюбленным. Я просто провел небольшое исследование, потому что мне нужно было узнать, почему на картине Стюарта нижняя челюсть президента кажется такой уродливой. – Он окинул долгим взглядом оригинальный портрет. – Стюарт не стал бы писать такую натянутую улыбку, если бы Вашингтон не улыбался так на самом деле. Если вы еще не поняли, скажу, что Гилберт Стюарт – мой герой.

Я как следует разглядела его репродукцию.

– Ваша копия просто совершенна.

– Вам, наверно, любопытно, каковы мои собственные картины. Удаются ли они мне так же хорошо, как копии работ мастеров.

– Вовсе нет, – смеясь, возразила я, хотя он абсолютно верно отгадал мои мысли.

– Не могли бы вы одолжить мне свой блокнот и карандаш? Пожалуйста.

Я выполнила его просьбу. Он окинул изучающим взглядом мое лицо, а потом уставился мне в глаза. Когда я внутренне сжалась под его пристальным взглядом, он поднял карандаш, измеряя им пропорции моего лица, сделал несколько пометок и начал быстро-быстро рисовать. За то время, которое мне требовалось, чтоб перед сном расчесать и заплести волосы, он закончил набросок и перевернул блокнот. Я увидела прекрасный карандашный портрет, передающий даже сомнение в моих глазах.

– У меня в самом деле такой скептический вид?

Он только улыбнулся.

– Этот портрет нужно показать моей семье. Домашние постоянно ставят мне в вину возмутительную импульсивность, но я не настолько импульсивна, чтобы притащить в дом бродячую собаку, или кормить на задворках бездомных кошек, или потратить все свое содержание на детей-сирот. У меня разумная и практичная импульсивность. На самом деле, я постоянно сомневаюсь, как и любой мыслящий человек. Ведь на любую проблему можно взглянуть с разных сторон.

– Должно быть, в церкви у вас возникают затруднения.

Я увидела, что он улыбается.

– Иногда, мистер Осгуд, бывает так, что лучше не обращать на что-то внимания.

Он открыл было рот, словно собираясь что-то сказать, но потом вроде бы передумал.

– Я считаю, – произнес он после паузы, – что это наилучший вариант.

Мы улыбнулись друг другу.

Он поклонился.

– Вы разрешите мне написать ваш портрет, мисс Локк? Это будет огромная честь для меня. – Должно быть, я выглядела так, словно сомневаюсь в чистоте его намерений, потому что он добавил: – Это можно сделать прямо тут. А здешние служители за нами присмотрят.

– Я вам доверяю.

– Такой скептик, как вы? Я польщен.

Мы оба рассмеялись и договорились встретиться на следующий день тут же. Еще до того, как мой портрет был готов, он сделал мне предложение. Не прошло и месяца, как мы поженились, несмотря на бурные возражения моих родителей. Я думала, что они станут наносить нам визиты и поймут, что в Сэмюэле, несмотря на подкачавшее происхождение, масса достоинств, но этого не произошло: в отличие от меня, любовь не была для них самой важной вещью на свете. Отец исключил меня из завещания. Мать отказалась встречаться со мной. Но я была настолько пьяна любовью, что мне не было до этого никакого дела. Медовый месяц еще не окончился, а я уже ждала ребенка.

Я была на восьмом месяце беременности, мы жили в Англии, Сэмюэл писал тех, кто принадлежит к сливкам британского общества, и я вдруг поняла, почему ему так охотно позируют дамочки: он ублажал их в постели с тем же энтузиазмом, с которым работал над их портретами. Я обнаружила, что всего лишь одна из многих, хотя, насколько я знаю, единственная, на ком он был женат, – во всяком случае, я надеялась на это ради благополучия моей дочери. Сэмюэл утверждал, будто я так хороша, что он просто обязан был заполучить меня в собственность. Сомнительная честь.