Клуб кордельеров находился в старом монастыре кордельеров на улице Обсерванс. Через минуту мы дошли туда. Подойдя к двери, я выхватил лист бумаги из своего портфеля, написал карандашом несколько слов, передал сержанту и попросил его отнести Дантону, мы же остались под охраной капрала и патруля. Сержант вошел в клуб и вернулся с Дантоном.

– Что это, – сказал он, – тебя арестовали, тебя? Тебя, моего друга и друга Камиля! Тебя – лучшего из существующих республиканцев! Позвольте, гражданин сержант, – прибавил он, обращаясь к начальнику санкюлотов, – я ручаюсь за него. Этого довольно?

– Ты ручаешься за него. А кто поручится за нее? – возразил упрямый сержант.

– За нее? О ком ты говоришь?

– Об этой женщине, черт побери!

– За него, за нее, за всех, кто с ним, ты доволен?

– Да, я доволен, – сказал сержант, – особенно доволен тем, что повидал тебя.

– А, черт возьми! Это удовольствие я могу доставить тебе даром. Смотри на меня, сколько хочешь, пока я с тобой.

– Благодарю. Отстаивай, как ты это делал до сих пор, интересы народа и будь уверен: народ будет тебе признателен.

– О да, конечно! Я на это рассчитываю! – сказал Дантон.

– Можешь ты пожать мне руку? – продолжал сержант.

– Отчего же нет!

И Дантон подал ему руку.

– Да здравствует Дантон! – закричал сержант.

– Да здравствует Дантон! – вторил патруль.

И патруль ушел под командой своего начальника. В десяти шагах тот обернулся и, размахивая своей красной шапкой, крикнул еще раз: «Да здравствует Дантон!» И его люди повторили за ним этот приветственный клич. Я собирался поблагодарить Дантона, когда его несколько раз окликнули по имени из помещения клуба.

– Дантон! Дантон! – кричали несколько человек. – На трибуну!

– Извини, мой милый, – сказал он мне, – ты слышишь, жму руку и ухожу. Я подал сержанту правую руку, тебе подаю левую. Кто знает? У благородного патриота может быть чесотка. – И, повернувшись, сказал: – Иду! – Он произнес это тем мощным голосом, который поднимал и успокаивал неуправляемую толпу на улице. – Иду, подождите!

Он ушел в помещение клуба. Я остался у дверей наедине со спасенной незнакомкой.

– Теперь, сударыня, – сказал я, – куда вас проводить? Я к вашим услугам.

– Ну, к тетке Ледье, – ответила она со смехом. – Вы ведь знаете, она моя мать.

– Но где она живет, тетка Ледье?

– Улица Феру, номер двадцать четыре.

– Пойдемте к тетке Ледье на улицу Феру, номер двадцать четыре.

Мы отправились по улице Фоссе-Монсье-ле-Пренс до улицы Фоссе-сен-Жермен, далее по улице Пети-Лион, потом через площадь Сен-Сюльпис на улицу Феру. Всю дорогу мы шли, не обменявшись ни словом. Только теперь при свете луны, которая взошла на небе во всей своей красе, я мог свободно ее рассмотреть. То была прелестная особа двадцати или двадцати двух лет, брюнетка с голубыми глазами, скорее серьезными, чем грустными, нос был прямой и четко очерченный, губы – тронутые насмешливой улыбкой, зубы как жемчуг, руки королевы, ножки ребенка. И весь ее облик, даже в вульгарном костюме дочери тетки Ледье, носил отпечаток аристократизма, что и могло вызвать недоверие храброго сержанта и его воинственного патруля. Мы подошли к двери, остановились и еще некоторое время молча смотрели друг на друга.

– Ну, что вы мне скажете, мой милый господин Альберт? – наконец произнесла с улыбкой незнакомка.

– Я хочу вам сказать, моя милая мадемуазель Соланж, что не стоило встречаться для того, чтобы так скоро расстаться.

– Я прошу у вас тысячу извинений, очень даже стоило: если бы я вас не встретила, меня отвели бы в караульню, узнали бы там, что я не дочь тетки Ледье, дознались бы, что я аристократка, и отрезали бы, вероятно, голову.

– Итак, вы сознаетесь, что вы аристократка?

– Я ни в чем не сознаюсь.

– Хорошо, скажите по крайней мере ваше имя.

– Соланж.

– Вы же знаете, я случайно назвал вас так, это не ваше настоящее имя.

– Ну что ж! Мне оно нравится, и я оставляю его за собой, для вас по крайней мере.

– Зачем вам сохранять его для меня, когда нам не суждено больше видеться?

– Я этого не говорю. Я говорю только, что если мы и увидимся, то совершенно ни к чему вам знать, как меня зовут, как и мне не стоит знать, как зовут вас. Я вас назвала Альбертом, вот и называйтесь так, а я останусь Соланж.

– Хорошо, пусть будет так, но послушайте меня, Соланж.

– Я слушаю, Альберт, – отвечала она.

– Вы аристократка, вы сознаетесь?

– Если бы я в этом и не созналась, вы это сами узнали бы, не правда ли? Стало быть, мое признание теряет значение.

– И вас преследуют, потому что вы аристократка?

– Нечто в этом роде.

– И вы скрываетесь от преследований?

– На улице Феру, номер двадцать четыре, у тетки Ледье, муж которой был кучером у моего отца. Вы видите, у меня нет от вас тайн.

– А ваш отец?

– У меня нет тайн от вас, мой милый господин Альберт, пока дело касается меня, но тайны моего отца – не мои. Мой отец тоже скрывается, выжидая случая, чтобы эмигрировать. Вот все, что я могу вам сказать.

– А вы, что вы думаете делать?

– Уехать со своим отцом, если это будет возможно; если это окажется невозможным, то он уедет один, а я потом присоединюсь к нему.

– И сегодня вечером, когда вас арестовали, вы возвращались после свидания с отцом?

– Да, я возвращалась оттуда.

– Слушайте, милая Соланж.

– Я слушаю.

– Вы видели, что случилось сегодня вечером?

– Да, и это дало мне возможность убедиться в вашей значимости.

– О, к сожалению, значимость моя невелика. Однако же у меня есть друзья.

– Я познакомилась сегодня с одним из них.

– И вы знаете, что этот человек из очень влиятельных в настоящее время.

– Вы можете воспользоваться этим влиянием и посодействовать бегству моего отца?

– Нет, я сохраню его для вас.

– А для моего отца?

– Для вашего отца у меня найдется другое средство.

– У вас есть другое средство! – воскликнула Соланж, схватив меня за руки и тревожно вглядываясь в мое лицо.

– Если я спасу вашего отца, сохраните ли вы добрую память обо мне?

– О, я буду вам признательна всю свою жизнь.

Она произнесла эти слова с восхитительным выражением этой будущей признательности. Затем, посмотрев на меня умоляющим взором, спросила:

– И вы этим удовлетворитесь?

– Да, – ответил я.

– Итак, я не ошиблась в вас, у вас благородное сердце. Благодарю вас от имени отца и от своего имени, и, если бы даже вам не удалось ничего сделать для меня в будущем, я буду признательна вам за прошлое.

– Когда мы увидимся, Соланж?

– А когда вам нужно увидеть меня?

– Завтра я надеюсь, что смогу сообщить вам кое-что приятное.

– Хорошо! Увидимся завтра.

– Где?

– Здесь, если угодно.

– Здесь, на улице?

– Боже мой! Вы видите, что это пока самое безопасное место. Вот уже полчаса как мы болтаем у этих дверей, и никто еще здесь не прошел.

– Отчего же мне не прийти к вам или почему вы не можете прийти ко мне?

– Потому что если вы придете ко мне, то вы скомпрометируете тех добрых людей, которые дали мне убежище, а если я пойду к вам, я скомпрометирую вас.

– Ну хорошо! Я возьму пропуск у одной моей дальней родственницы и передам его вам.

– Да, для того чтобы гильотинировать вашу родственницу, если меня случайно арестуют.

– Вы правы. Я принесу вам пропуск на имя Соланж.

– Чудесно! Вы увидите, скоро Соланж станет моим единственным, настоящим именем.

– В котором часу мы увидимся?

– В тот самый час, когда мы встретились сегодня. В десять часов, если угодно.

– Хорошо, в десять часов.

– А как мы встретимся?

– О, это нетрудно. В десять часов, без пяти минут, вы подойдете к двери, в десять часов я выйду.

– Итак, завтра в десять часов, милая Соланж?

– Завтра в десять часов, милый Альберт.

Я хотел поцеловать ее руку, она подставила лоб. На другой день вечером в половине десятого я был на той же улице. В три четверти десятого Соланж открыла дверь. Каждый из нас явился раньше назначенного времени. Я бросился к ней навстречу.