Что делал в Америке я, дипломированный психолог и специалист по информатике? На каком-то заводе я сваривал кусочки железа, триста кусочков в час, один кусочек кладешь рядом с другим, запихиваешь в станок, нажимаешь на педаль, девять часов на ногах, 8,5 доллара в час, медицинскую страховку получаешь через три месяца. Когда один кусочек металла приваривается к другому, искры через рукавицы обжигают тебе руки, из громкоговорителей по ушам бьет музыка для white trash, один день рок, назавтра кантри и так далее. Если выдержишь три месяца, медицинская страховка покрывает лечение только тех болезней, которые не связаны с «предыдущим состоянием». А «предыдущее состояние» — это те болезни, с которыми ты пришел работать в эту фирму. Их лечение фирма не оплачивает.

Я уже говорил, что мы жили в Анголе, штат Индиана, там есть место, которое называется Френч-Лик. Я развозил газеты. С двух ночи до восьми утра. Китаянка сидела за рулем, а я засовывал газеты в пластиковый пакет и швырял на газон. Пока у нас машина не сдохла. Еще я работал в «Бургер Квин» с пяти утра. Эх, если бы я умел и мог описать, как я себя чувствовал, когда заходил в холодильную камеру, она была огромной, температура минус пять, я с короткими рукавами. Я вытаскивал оттуда несколько мешков яиц и переселял их в обычный холодильник. Яйца были на «завтрак». Видели бы вы эти яйца! Готовые гамбургеры можно держать в тепле не больше семи минут, если их никто не заказал, их следует выбрасывать. Но так никогда не делают. Если мало народа, то их держат двадцать, а то и тридцать минут, пока не удается кому-нибудь сбыть. Самая большая толкучка с одиннадцати до двенадцати. Там я выдержал три месяца, это было просто drive-thru, 7,70 доллара в час.

Из Анголы, где население около двух тысяч человек, мы переселились в Форт-Уэйн, это довольно большой город, там мы жили в негритянском квартале. Я был единственным белым, и все было о’кей, потому что американские негры считают европейцев тоже неграми. Два месяца я работал в ресторане быстрого питания с мексиканской едой в часы «перед закрытием». С десяти вечера до двух ночи. Ужин я мог брать с собой, домой, но китаянка всегда отказывалась есть еду для белых. «Еду для белых»? Для китаянки, это я вам сказать забыл, «белыми» были все. И самые темные мексиканцы, и самые черные негры. Почему я всегда называю ее китаянкой, а не по имени? Мне невыносимо тяжело раскрывать свой внутренний мир, и мне неохота рыскать в Интернете в поисках какого-нибудь другого китайского женского имени, не такого, как у нее.

Лучше всего было на фабрике пластмассовых коробок. Негры и белые — отбросы общества. В час 8,25 доллара. Там я столкнулся с одним типом, он был с какого-то Берега Слоновой Кости, и он меня спросил, откуда я, короче, предельно затасканный сюжет, и тут же сказал мне, что он поклонник покойного Тито! Работали мы там с семи до пятнадцати, фабрика была огорожена проволокой, как-то я сделал целую кучу этих пластмассовых коробок и стал «рабочим месяца». Фотография «рабочего месяца» весь год на фабрике вывешивается на стене. Жалко, что у меня нет этой фотографии. На ней мы с шефом. Шеф в халате, на кармашке вышиты его имя и фамилия, Том Карбони. Я в белой футболке с короткими рукавами. Том итальянец, итальянского он не знает и никогда не был в Италии. Пять месяцев. Потом я нашел лучшую работу. Социальный работник, 13 долларов в час, 25 000 долларов в год, через шесть месяцев медицинская и социальная страховка, разумеется тоже не покрывающая «предыдущее состояние». Моя работа заключалась в том, чтобы разыскивать в негритянских кварталах малолетних беременных и убеждать их подписать договор с моей фирмой. Я должен был их посещать, возить к врачу, водить их с младенцами в зоопарк, приносить им памперсы, изредка денежный купон и продукты. Фирма, где я работал, была частной, но у нее был договор с государством. Мы выбивались из сил, заклиная негритянок остаться с нами и принимать нашу помощь. Сколько беременных и бездомных наркоманок, столько денег от государства. В основном это были девчонки от тринадцати до восемнадцати лет. Фирма находила этих клиенток через больницы и родильные дома. Как-то одна из них настучала, что от меня пахнет пивом. Я вообще не пью, ничего и никогда, тем не менее мне с трудом удалось удержаться на этой работе. Негритянки в основном жили без телефона, электричества и воды. В это черное гетто, а там убивали по сотне человек в день, я ехал на микроавтобусе фирмы длиной семь метров. Насколько важно, что микроавтобус был длиной семь метров? Своей машины у меня не было, негры смотрели на меня и буквально своим глазам не верили. Однажды я остановился на каком-то перекрестке и спросил у негров насчет адреса моей клиентки. Когда я рассказывал это амерам, они мне сказали: парень, такого быть не может. Я был единственным белым, который, появившись там, решился опустить стекло в машине. Туда не заглядывали даже черные полицейские. Мои клиентки, все до одной, видели во мне свинью — мужского рода и белого цвета. А я должен был завоевать их доверие, потому что от этого зависела моя жизнь. Каждый день натыкаешься на отказы, а нужно сохранить не меньше десяти-пятнадцати клиенток. Они прятались от меня, закрывались на ключ, я приезжал к ним без предупреждения, в самые невероятные часы дня и ночи и заклинал их поставить подпись на опросном листе. Их отказы меня просто убивали. И тут я узнал от своей китаянки, что от белых воняет. Возможно, мир выглядел бы иначе, если бы белые узнали, что думают о них черные и желтые. Не знаю. Что касается меня, то я от избытка знаний сломался. Я позвонил маме, она прислала мне денег, и я вернулся. Маме я сказал, что хочу видеть хорватский закат. Это я позаимствовал у Мимы, она живет во Флориде, раз в неделю она присылала мне сообщение: «Как я хотела бы смотреть на закат солнца в нашем городе». Мама это объяснение проглотила, она проглотила бы и любое другое, Мима и по сей день раз в неделю присылает мне сообщение: «Какой закат в нашем городе?» Тогда я выхожу из своей сраной фирмы и, если в Мимином сообщении учтена разница во времени, смотрю на солнце, если нет, пишу ей: «Старушка, солнце еще не село». Бедняга Мима, вчера выходила на связь, у них тайфуны, волны высотой в миллион метров, она заперлась в подвале и молит Бога, чтобы ее не унесло каким-нибудь харикейном.

Ужас как мне мешает, что я сплю в одной комнате с сестрой, причем в одной кровати. Может, она скоро переселится. Вчера я купил в палатке на Корзо длинную тряпичную змею, если бы хотел соврать, то сказал бы, что купил ее для маленькой китаянки, к которой когда-нибудь вернусь. Но в этом не было бы ничего общего с правдой. Просто я люблю мягкие игрушки и длинных змей. И не люблю китаянок, и не чувствую из-за этого никакой вины. Я хочу сказать, что не то чтобы в моей жизни не хватает материала для книги, просто это дело у меня не пошло. Никак.

А я так хотел стать писателем. Поэтому каждому из моих родственников я подсунул кассету. Если своя история есть у меня, она есть и у моей бабушки, и у моей мамы, есть она и у моей сестры, и у моего отца. Пусть говорят. Они сказали то, что сказали. Отец ничего не сказал. Я прослушал все эти истории, что добавить, что выбросить? Убить отца? Может, все-таки лучше убить мать? Она действительно в депрессии, но никто не ждет, что она повесится или бросится под поезд. В Хорватии каждый год кончают жизнь самоубийством около девятисот человек, почему не может покончить с собой и моя мама? Это выглядело бы достоверно и к тому же оказалось бы неожиданностью для читателей. Они ждут, что коньки откинет отец-доброволец, а их откинет мать-кормилица. Как убить маму? Климактерических женщин инфаркт буквально косит. Она схватится за груди, которыми кормила меня, короткая агония — и вот она падает мертвой. Самоубийства всегда требуют объяснений и детального анализа депресняка. Послать сестру на аборт? Или дать ей родить?

Сейчас я собираюсь в клуб, играть в «Мэджик». В настоящий момент я на сто тридцать седьмом месте в Хорватии. Вчера я заработал триста кун продажей карт. Через Интернет я заказываю карты по всему миру. Козлы, которые меня окружают, слишком ленивы, чтобы заниматься таким делом. Эти придурки амеры первое время указывали на конвертах ценность, и мне приходилось платить сбор на таможне, теперь они пишут, что это подарок и все о’кей. Не бог весть какой заработок, но дело идет все лучше. В «Мэджике» большое количество карт и постоянно выходят новые. Игроки могут сами составить свою колоду, как им нравится. В игре есть и свои архетипы — разновидности колод, которые существуют годами и изменяются по мере появления новых карт. Часто разыгрываются «контроли», «уничтожение земель» и «агрессив». В «контроле» игрок реагирует на карты противника и не позволяет разыгрывать сильные волшебства, а также игнорирует несущественные, пока противник не будет обессилен, а потом до победы рукой подать. Ввиду того что участники могут играть одну «землю» по кругу (земли — это равнины, горы, болота, леса и острова), а земли — это ресурс для волшебств, стратегия уничтожения земель сильна тем, что делает для противника невозможной игру с волшебствами, «так как нет ресурса», а тем временем армия противника его постепенно уничтожает, «Агрессив» сводится к очень простой тактике — как можно скорее создать максимально сильную армию и победить противника до того, как он сориентируется. Чтобы колода была успешной, исключительно важно, чтобы она была сфокусированной, то есть имела стратегию, которая будет ее вести, так как в противном случае мы получаем нестабильную колоду. На турнире в субботу я играл колодой, которая была абсолютно несфокусированной: у нее были возможности создания быстрой (но слабой) армии и одновременно элементы контроля, благодаря которым противник лишается возможности что бы то ни было предпринять. Она была комбинацией белой, синей и черной магии, а это наиболее часто встречающаяся предпосылка быстрого краха игрока с такой комбинацией. Тем не менее мне повезло. Мой первый противник разыграл красную магию, а у моих серебряных рыцарей к красной магии иммунитет. Он не мог поразить их молниями или остановить армией, и два рыцаря справились с ним за несколько ходов. После этого я играл против колоды, которая комбинировала красную и зеленую магию. Опять в игре приняли участие рыцари, которым такая комбинация ничего не могла сделать, и очень скоро я блокировал ее так, что она не могла сыграть против меня или напасть, и несколько следующих ходов беспомощно смотрела, как ее колошматит серебряный рыцарь, которого я для этого случая снабдил мечом огня и льда. Третий противник был несколько более опасным, чего и можно было ожидать, так как все успешные игроки из первых раундов всегда сходятся вместе, и поэтому у победителей в дальнейшей борьбе появляется больше вызовов, а проигравшие играют с проигравшими, и у них есть больше шансов победить хотя бы один раз. Мой третий противник разыграл исключительно агрессивную комбинацию синего и зеленого. Зеленое имеет опасных животных, а синее контроль, и он выпустил на меня маленьких ящериц и собак, одновременно не давая мне ввести в игру рыцарей. Во второй партии (ее играют на две выигранных) я из своих резервных карт ввел в игру несколько таких, которыми пользуюсь исключительно против подобных ему противников. Мне повезло, что во второй партии я разыграл одну из этих карт на первом же ходу, а в третьей партии его уничтожил волшебник с мечом огня и льда. В финале я играл с противником, который использует невероятно занудный контроль. Его стратегия сводится к тому, что он не позволяет противнику разыграть ничего, а затем нападает, используя неуничтожаемые металлические кубки, которые оживляет с помощью волшебства. Кроме этого, он располагает и таким волшебством, благодаря которому может украсть у противника армию, и в первой партии взял у меня Возвышенного ангела, в результате чего победил меня. Слабость его контролей в том, что они медленные, и в ответной партии я вывел из игры сильные создания, которые он мог у меня украсть, и в несколько ходов победил его многочисленными слабыми серебряными рыцарями и волшебниками. В третьей партии мы с ним рубились примерно полчаса, но дело решил мой остров, который я с помощью волшебства превратил в летящего духа, а его армия летать не может.