Я ничего не имею против мусульман, думаю, что они точно такое же говно, как и все другие люди, мы все дрянь. Просто человек должен идти в ногу со временем. Кто будет в Варшаве в сорок каком-то трахаться с евреем, или в Америке в сорок каком-то баюкать маленького японца, или сегодня в Лондоне в метро трахаться в подземке с мусульманином, или сегодня в Париже в подземке наслаждаться арабским членом, или в Хорватии в две тысячи каком-то году рожать серба? Знаешь, не пизди! Думаешь, я не слышу, что ты гундишь?
А почему я трахаюсь с сербом?
Во-первых и во-первых, одно дело трахаться с сербом, и совсем другое дело родить маленького серба.
Во-вторых и во-вторых, ты ждал, что я скажу «в-третьих и в-третьих». Сам виноват. Во-вторых и во-вторых, его бабушка с Хвара, то есть он не стопроцентно в жопе. Мамулька у него сербка, и отец, и дед, но бабушка — наша. Ты считаешь, что это свинство, вот так анализировать кровь парня, который тебя трахает, говорить об этом? Что настало новое время, что такая спика — это аут ? Ты толерантен, в твоем сердце царит любовь ко всем людям доброй воли, какой бы веры они ни были? Эту лучезарную шпреху можешь продавать кому другому, не мне. В твоем сердце горит огонь великой любви только к самому себе. Такого факинг самовлюбленного типа я в жизни не встречала. А во всем виновата наша старушка.
«Знаете, у моего сына два высших образования. Один диплом по психологии, Вена, другой — по информатике, американский».
Пауза. Пауза. Пауза.
Потому что мамина собеседница не знает, что сказать. У ее сына нет венского диплома по психологии и американского по информатике. Несчастная женщина, иметь такого сына все равно что завести дома бабуина и демонстрировать гостям его красную задницу, если красная задница именно у бабуинов.
Или собеседница помалкивает, потому что у нее дочь, правильно, тетка, молчи, молчи, ты самая позорная лузерша из лузерш!
Как-то мы с мамой столкнулись на Корзо с маминой знакомой, блаблабла.
— А ты кто? — спросила меня эта тетка.
Я стою, улыбаюсь. Какого хрена, неужели и так не видно с первого взгляда. Моя, ну, то есть наша, старушка говорит:
— Так это же моя дочь, что выросла, изменилась, стала взрослой, да?
— А я и не знала, что у тебя есть дочь, — говорит тетка.
— Ну, — сказала я, — это в нашей семье скрывают, моей маме было бы легче сказать, что у нее сифилис, чем дочка.
Обе замолчали, о’кей, хорошо, может, я немного хватила через край, но как это может быть, что знакомая с детства тетка знает, где твой сын, где он учился и когда получил диплом, знает, что у тебя дома ненормальный муж и что ты работаешь прислугой в Триесте, еб твою мать, все это она знает, и только одного не знает — что у ее подружки есть дочка?! Если б у меня с нашей старухой отношения были поинтимнее, я бы ей сказала: «Мать, у твоего сыночка не только два диплома, но еще и две китаянки в Америке. Две желтокожие, на которых ему насрать. То ли потому, что они желтые, то ли потому, что их две, то ли потому, что ему так проще играть в эти его сраные карты, когда он приходит со своей жалкой работы, не знаю. Спроси его, может, он знает, почему бросил две пары косых глаз».
Но у меня нет интимных отношений с нашей старухой, у меня интимные отношения только с тобой, ты мне все рассказываешь, знаешь, что моему рту бесполезно приказывать «Сезам, откройся!». Ты дал мне пятьдесят евро, я это высоко ценю и удивляюсь, в первый раз ты мне даешь деньги, в первый раз не сам клянчишь, придурок!
Жалко, охренеть, как мне жалко, что эта кассета не попадет к американцам. А то бы я им сказала: вот рожу ребенка и воспитаю его так, чтобы он всю свою жизнь потратил на то, чтобы убивать американцев, русских и китайцев, так вы все меня достали. Уже в пять лет я отдам его в школу террористов, пусть взорвет к чертовой матери все Вашингтоны и Нью-Йорки, Лондоны и Парижи, и Пекины, и Москвы и Киевы, если Киев это в России, и другие американско-русско-китайские мухосрански, где рождаются и растут существа, которых вы по всему миру используете в интересах какой-то горстки главных пиздоебов, которым очень нравится, которым просто супер, что они могут своими хуями толкать наш шарик то в одну, то в другую сторону. О’кей, вы все еще крутите этот фильм, но вы не понимаете, что вы и шарик достали. Я стану мамой, такие мамы уже есть, а будут миллионы мам, которые будут рожать детей, и мальчиков, и девочек, только для того, чтобы освободить шарик от вашей подлой игры. О’кей, мы все взлетим куда-то в стратосферу, это мне ясно. Я живу ради этого дня, трррах и готово! Надеюсь, что за минуту до конца света на наших экранах, как всегда, будет CNN или ВВС, и какая-нибудь молоденькая поблядушка-диктор будет верещать «терроризм, терроризм», а какой-нибудь последний Буш поправлять темно-красный галстук перед тем, как выйти на трибуну, даже не подозревая, что до трибуны он не успеет добраться, весь мир будет отсчитывать: семь, шесть, пять, четыре… Когда амеры доберутся до ноля, раньше нас из-за разницы во времени, я увижу рожу мерзкого Буша, которая разлетается на миллион гнилых кусочков. Ха, я тебя знаю, знаю я тебя, когда ты это услышишь, если ты это услышишь, ты сразу начнешь гундеть, что я неправильно выразилась, что насчет разницы во времени не о’кей. У тебя никогда не было воображения. А какого хера Гитлер-Буш не может в последний раз поправлять свой галстук в Австралии? Почему конец света не может настигнуть его во время официального визита? Терпеть не могу таких, как ты, таких, для которых факты важнее впечатлений!
О’кей, оставим пока в покое лучшее будущее, время есть, я не спешу родить мелкого. Хочу еще немного пожить соло, посмотреть, как идут дела здесь. Сегодня опять получила двойку, моя зачетка — просто какое-то пособие по двоичной системе. Я сказала сама себе: старушка, двойка за двойкой, но постепенно ты доберешься до диплома, потом найдешь работу, вот брат твой работу нашел, и ты сможешь распрекрасно зарабатывать три тысячи кун. Слушай, сейчас без пиздежа, старик, ты ненормальный, ты факинг псих. Вернуться из Америки и приземлиться в Кроэйше?! Можно понять, почему ты решил улететь из Америки, но почему ты не замахал крыльями в сторону Нидерландов или какой-нибудь другой страны, известной своей любовью к иностранцам? Вчера я на улице встретила Серджо. Он живет в пригороде Амстердама, сбежал отсюда еще тогда, когда была эта говенная война, там они выдали ему все бумаги, он женился на какой-то боснийке, у них ребенок, им дали двухэтажный дом, работает… Понимаешь? И знаешь, что он мне сказал?
— Все было бы супер, если бы мы жили в другом квартале, получше, меня просто достали все эти турки, от которых у нас не продохнуть. Наш мальчишка растет в жутком окружении.
Понимаешь?! Турки?! А эти турки — просто боснийцы, которые смылись от той же самой войны из нашей общей в то время страны!
Я сказала ему:
— Старик, как ты не понимаешь, каждый из нас для кого-то турок, твоя боснийка никогда не будет тем, кого я с радостью заключила бы в жаркие объятья, и все твои дети для меня будут турками, для меня, чистокровной хорватки.
Он не знал, что меня трахает серб, поэтому сказал:
— Старушка, ты ненормальная, ты что, тотально свихнулась, да моя жена хорватка из Боснии.
— Твоя жена боснийка, достаточно послушать, как она говорит, а твои критерии, что такое турок, не выдерживают никакой критики, для тебя она не турки, потому что ты ее трахаешь и, следовательно, не можешь быть объективным, но когда ты прозреешь, ты поймешь, что турок это турок и тогда, когда она родит тебе маленького турка, о котором ты думаешь, что он не турок, потому что это твой турок и ты не видишь, что он турок. Очнись, Серджо, пошли в жопу и больших, и маленьких турок, пока еще не поздно, переселись из квартала и из страны, где полно тюльпанов и турок, и приезжай в Кроэйшу, где ты окажешься среди чистых, среди своих, ты будешь видеть хорватский закат, спроси моего брата, почему он вернулся, он, человек с высшим образованием. — И я сказала ему про эти твои два сраных факультета.
