Я ничего не ответила ей. Мне было все равно, случилось что-нибудь когда-то или нет.

— Я изучаю организацию производства, — стала объяснять мне Верена.

— Прекрасно.

— Я хочу помочь Юргену в его работе.

— Вряд ли это ему нужно, — сказала я с высоты семнадцатилетнего опыта нашей супружеской жизни.

— И все же. Он сам предложил мне это.

Я быстро разомкнула свои скрещенные руки и соединила их опять. Верена заметила это.

— Ты знаешь, он считает, что я могу принести ему большую пользу: новые идеи, другой ритм, новый подход к проблемам.

Значит, новый вид сотрудничества. Юрген считался с мнением Верены, в то время как мне он отказывал в этом. Я сама позволила, чтобы так случилось. Может быть, даже хотела этого. Он сам задавал себе ритм. С Вереной он, само собой разумеется, с самого начала обходился по-другому. Она не позволяет распоряжаться собой. Она всегда останется сама собой, Вереной.

Я больше ни о чем не хотела слышать. Пусть делает что хочет. Пробудить во мне интерес к своей личности и поступкам этой девятнадцатилетней особе не удастся. Я встала.

— Мне нужно идти в гостиницу, — сказала я.

Она была ошеломлена и, видимо, не рассчитывала на такое скорое завершение встречи. Она шла за мной, отстав на два шага. Потом все же догнала меня.

— Мне, наверное, не следовало приезжать, — горько призналась она.

— Ты должна была подумать об этом заранее, — сказала я.

— Я представляла тебя другой, — ответила она с высокомерным упрямством.

— Твои представления неверны, — коротко сказала я.

— Говорит тебе что-нибудь название Бойген? — спросила Верена, прежде чем сесть в машину.

— Да, — ответила я, — я хорошо знаю это место.

— Я думаю, что в жизни моей матери оно имело особое значение.

Я не сразу пошла к себе. Сначала обогнула пруд, на котором все еще цвели водяные лилии. В купальне не было воды, ее пол устилали сосновые иголки. На оранжевом песке теннисной площадки блестели маленькие лужицы.

На второй день Рождества я все же собралась съездить на кладбище, навестить могилу матери. Я положила на заснеженный холмик ветку сосны, очистила от снега фонарь и зажгла свечу. Я неподвижно стояла, вспоминая прожитые годы, и через сапоги на меху все же чувствовала сырой холод. В моем сознании опять вспыхнуло слово «Бойген». Каким-то образом я связала его с отцом. Вопреки своему обещанию, он не забрал меня оттуда, когда закончились мои последние незабываемые каникулы. Десятилетний ребенок и пятнадцатилетняя девочка после бесконечного ожидания пересадок на вокзальных платформах и поездок в вечно опаздывающих переполненных поездах поздним вечером, совершенно изможденные, добрались наконец до Вены. Потом им пришлось пробираться на окраину города. Пятнадцатилетняя девочка доехала до Бойгена одна и без всяких трудностей. Но за короткое время между ее приездом и отъездом кое-что изменилось. Теперь она возвращалась с Ренатой. Та беспрестанно читала расписания движения, содержания которых не понимала, приставала ко всем с расспросами, надоедала проводникам и отчаянно, чуть не плача, просила: «Поедем же, Камилла, поедем домой».

«Ты должна поговорить с ней о Винценте». Бойген. Шрам на лице Марии Лангталер. Мой отец. Камилла в моем бывшем доме. Мой лотерейный билет в каске. Я была близка к разгадке, но еще не могла дотянуться до нее руками.

Двадцать седьмого декабря я пошла в парикмахерскую, а потом к фотографу. Через три дня я забрала свои фотографии девять на тринадцать, сделанные в цвете. Я не рассматривала, как я выгляжу. Важно, что на них была изображена Рената Ульрих, одинокая женщина сорока восьми лет. Потом я достала свой листок со списком надежд и положила его на одну из фотографий. Они не совпадали по размеру, лист был больше. Последние строчки с записью «Разгадать Камиллу», рядом с которой стояли крест и прочерк, выглядывали из-под края фотографии. Я уже взяла в руки ножницы, чтобы отрезать эти строчки, но потом передумала, не стала этого делать.

Шестнадцатого января Матиас должен был вернуться в Вену. Семнадцатого начинались занятия в интернате.

Они ехали по Хоултауну, мимо тропических парков и пляжей. Это была последняя экскурсия Матиаса, последняя из намеченных им целей: сады Андромеды, расположенные на горе у местечка Тент Бей. Здесь были представлены во всем многообразии форм и красок почти все экзотические растения Карибских островов. На обратном пути они хотели заехать в Джонс Чарч, а потом поужинать с Юргеном.

Верх машины был открыт, Верена ехала медленно, время от времени указывая Матиасу на достопримечательности. Они никогда еще не отправлялись в поездки одни, но сегодня Юрген не смог освободиться от работы. Отношения между ними перешли от выжидающе-сдержанных к нейтрально-дружеским. Иногда, когда Верена пускалась в восторженные объяснения по поводу чудес этих островов, ему казалось, что она ждала от него подтверждения своим словам и чувствам, которые, став общими, сблизили бы их. Поэтому Матиас проглатывал уже готовые слететь с губ слова, и Верена опять вынуждена была ограничиться деловым тоном. Доверительных отношений между ними так и не возникло. О Ренате Верена не спросила ни разу.

Юрген заранее составил план всего, что должен увидеть Матиас. Они точно следовали ему, лишь иногда отступая от последовательности. Таинственные бухты, пляжи с белейшим песком, прозрачнейшая вода, тропические заросли, самые большие плантации сахарного тростника, самые необычные пейзажи. Матиас посещал приемы, которые устраивались в богатых белых виллах, знакомился с британским образом жизни на карибский лад, слонялся по Бриджтауну, стоял перед памятником Нельсону и Биг Беном, пересекал Трафальгарский сквер, восторгался шхунами, торговыми судами, яхтами и катерами, которые заполняли гавань. Он наслаждался дружелюбием, которым местные жители — байянс — одаривали каждого иностранца, широко улыбаясь и говоря на певучем английском. В их маленьких сувенирных магазинчиках он восхищался изделиями из соломы, керамики, красного дерева и кораллов. Он плавал с отцом на парусной яхте, которая превзошла все его ожидания. Подгоняемые легким пассатом, они выходили далеко в море и прыгали с кормы в воду, ее прохладное тепло никак не стесняло движений и превращало плавание в игру, давая отдохнуть от палящих солнечных лучей. Духовые и фольклорные оркестры, праздничный ужин с гостями на вилле Юргена и Верены, незнакомые фрукты и белый ром — ни в чем отец не отказал сыну, и сын, кажется, ничего не упустил. Ему показали и огромное предприятие, которым руководил Юрген Ульрих и где Верена работала в отделе экспорта на половине ставки.

Когда Матиас спрашивал об условиях жизни населения, о их социальном положении, то отец отвечал, что Барбадос является суверенным государством Британской империи и здесь все свободны, обеспечены работой, имеют свой доход, здесь нет расовых проблем, политических волнений, забастовок и почти отсутствует преступность. Маленький островок мира в большом мире непрерывной борьбы.

И было похоже, что отец прав.

Две необъяснимо прекрасные недели прошли, дни и ночи слились в одну сверкающую красками картину, содержание которой Матиас еще не мог и не хотел понять.

— Завтра ты уезжаешь, — сказала Верена, — мне будет тебя не хватать.

— Почему? — спросил Матиас и почувствовал себя неловко.

— Не знаю. Хотя нет, знаю. Может быть, потому, что я редко общаюсь с молодыми людьми.

Об этом он не задумывался. Конечно, отец ведь на двадцать пять лет старше ее. Она могла бы быть его дочерью. Старшей сестрой Матиаса. Когда он летел сюда, он решил воспринимать отца и Верену как супружескую пару, хотя знал, что это будет нелегко. Однако все оказалось по-другому. Их отношения были совсем не похожи на отношения Юргена и Ренаты. Они не были родителями. С одной стороны — преуспевающий мужчина в летах, с другой — жена, похожая на девочку. В разговорах друг с другом они усвоили легкий, полный юмора тон. Казалось, что они постоянно разыгрывают друг друга, даже тогда, когда речь шла о серьезных вещах. Матиас находил их манеру общаться довольно утомительной. Им, похоже, она тоже не всегда легко давалась.